«Благоразумный ректор не придал нашему бунту важности...»
Окончание. Начало в номере за 17 октября.
«Было где поучиться уму-разуму, — отмечает Александр Липский. — Как только появится в свет какое-нибудь орудие или инструмент, или сочинение по сельскому хозяйству, так департамент сельского хозяйства и шлет к нам для проверки. У нас были всевозможные плуги, бороны, экстирнетеры, жатвенные машины, грабли и прочее, и прочее. Под руководством профессуры проводились испытания орудий и давалась им оценка.
На скотном дворе содержались настоящие холмогорские и английские быки, которые были, на удивление, громадными и стояли на цепях. Что за прелесть был рогатый скот разных пород! Даже буйволы были, в жаркое время так и лежат в воде. Скотный двор — прекрасный, устроенный по лучшему образцу: посередине — высокий коридор, а по сторонам — стойла. Чистота и опрятность — поразительные. Коров доили так искусно, что и дояру было легко, и животному. В коридоре стоял огромный ушат, в него сливали молоко. Вот утром идешь, бывало, на скотный двор и кружкой пьешь сколько душе угодно парное молоко. Из молока выделывали сыр, вроде швейцарского, большими кругами.
Свиньи были тоже разных пород. Особенно хорошо процветало овцеводство, племенные бараны и овцы были выписаны из Испании и усовершенствованы до того, что на Лондонской выставке за руно из нашего барана дали золотую медаль. Овец было более двух тысяч, коров более сотни. Коневодство было плоховато, только и было хорошего — Вятки и из Эзельской породы».
Училищем и фермами заведовал директор Бернгард Генрихович Михельсон. По мнению Липского, прекрасный и умный господин. Перед стрижкой студенты обычно отправлялись с ним в Ивановск учиться сортировать шерсть. Михельсон только взглянет на овцу, пощупает шерсть и сейчас без всякого инструмента верно определит ее достоинства. Даже собаки при овцах были породистыми овчарками. Один пастух с такой собакой сторожил стадо голов на пятьсот: сам идет впереди, а овчарка сзади сгоняет отставших. «Иногда так накинется на отставшую овцу, что, думаешь, вот разорвет ее, но не тут-то было! — вспоминает наш мемуарист. — Собака не укусит овцу, а только головой ударит да испугает».
Стада формировались по породам, возрасту и полу. Поля института резко отличались растительностью от наделов крестьян и даже помещиков. Каждой осенью производилась продажа крестьянам племенных овец, телят и свиней для улучшения их хозяйств.
Тепло и с юмором вспоминает Липский о профессуре института. Почти все, кроме отца-законоучителя Ивана Золотова, профессора законоведения Азаревича и словесности поляка Цепковского, были немцы. Говорили они по-русски плохо, и ребята потешались над этим. Студент Савинич отлично копировал ботаника Рего, который при объяснении из минералогии черточек на камнях говорил: «Там бываут черти красные, черти синие, черти белые» и подобное, да еще и протягивает слово — че-е-рти. «Раз на экскурсии Савинич составил цветок: от одного взял корни, от другого — стебли и листья, от третьего — цветки и так хорошо составил, что вышел один цветок, — вспоминает Липский. — Приносит цветок к Рего, тот смотрит: по корням — должен принадлежать к такому-то семейству, по стеблям и листьям — к другому, а по цветорасположению — уже к совсем иному! Бился профессор, никак не определил, что за растение, мы едва удержались от смеху. Вдруг Рего как-то потянул этот цветок, он и разъехался. Тут-то и мы разразились хохотом, а Рего: «Господин Савинич, так не бывает!» Тем не менее во всей окрестности не было растеньица или травки, которой бы мы не знали — так любили ботанику! Заметишь, бывало, растеньице и бережешь его, как свой глаз, пока не расцветет.
Профессор пчеловодства и рисования Краузе, небольшого росту, толстенький, сутуловатый немец с черными длинными волосами едва мямлит лекцию и все покашливает. У него была жена — красавица на весь институт, глаза черные, большие, а сама — белая, прелесть! Пойдем, бывало, на пасеку, вот кто-нибудь ему сзади и пустит пчелу в волосы, и бедный немец не знает, что и делать — ужасно боялся пчел.
Профессор механики молодой Александр Казимирович Вольман, известный в свое время математик, добрейшее существо, страшный прожектер. Это — мой друг и приятель, и я у него был как родной. У него были жена — сентиментальная такая барыня и две свояченицы — Марианна и Александрина. За последней я даже ухаживал».
Студенческая вольница
«Приятно вспомнить студенчество, — пишет Александр Липский. — Жизнь беззаботная, жизнь веселая, всякая безделушка занимала нас! Студенты в те времена были в большой чести». Как только у соседнего вельможного пана случался бал, ректор всегда отпускал их на такие вечера, даже в Дворянское собрание в Могилев, только всегда говорил: «Дома можете подурачиться, но на людях поддержите честь студенчества!»
«Завтра вечер или бал, вот сегодня уже идут сборы: по умывальням идет мойка перчаток, в спальнях пришиваются оторванные пуговицы, чистятся мундиры и шпаги, все блестит, аж самому приятно, — вспоминает Липский. — Не имеющие собственных мундиров, казенные были нехороши для балов, бегают по товарищам, выпрашивая оный на вечер. Мой мундир частенько бывал на балах. А как этот костюм нравился нежному полу! Появился мундир студента, и никому нет дела, кто в нем, все принимали нас, все с уважением обращались, и все рады были видеть у себя, от приглашений не было отбоя.
Мы жили надеждой, в будущее смотрели с веселым лицом, и детские проказы занимали нас. Отправимся куда-либо на ночь, в спальнях на наших местах лягут такие товарищи, которые считаются безукоризненными в поведении, а на их место положат свернутые шинели и прикроют одеялами, пройдет по спальням надзиратель и найдет всех на своих местах».
Студенты, по словам Липского, жили дружно, в беде товарищей не бросали. Раз ночью трех пьяных буянов становой посадил в холодную, четвертый увернулся и убежал в корпус. Товарищи побежали на выручку, подкупили сторожа, чтобы он только позволил войти к посаженным. Лучшие трезвые студенты остались в холодной, а пьяных увели и уложили в постель. Потом к ректору с просьбой: мол, такие-то студенты шли из гостей от «N», а «N» уже предупрежден, становой забрал их в холодную и говорит, что они пьяны, просим сейчас же освидетельствовать. Инспектор славный, добрый полковник нашел их в отличном состоянии и доставил директору — генералу Пейкору. Через несколько дней по просьбе последнего беднягу-станового уволили.
«Ректор был строг, идет по местечку, а местные жители так и следят за ним и студентов предупреждают, где он, — пишет Александр Липский. — Повадились мы как-то засиживаться в саду часов до двенадцати ночи. Ректору не понравилось это. На другой день в девять часов, сразу после ужина заперли все двери, никому нет выхода. Студенты, все до одного, собрались в нижний коридор, отворили окно и вылезли. Просидели в саду за полночь. Теперь такая ребячья выходка возведена была бы в бунт. Но наш благоразумный ректор не придал этой шалости важности».
После Пейкора ректорское кресло занял действительный статский советник Война-Куринский, который пригласил учителя танцев и стал устраивать при всяком удобном случае спектакли и вечера. Каждое воскресенье брал к себе по очереди на обед по несколько студентов, а умеющих танцевать — на вечер, у него были две взрослые дочери, и за ними студенты наперебой ухаживали. Под конец приехала из института и третья — Александра. Сама директорша, по мнению Липского, премилая была дама и студентов, как родных детей, любила.
После окончания учебы в Горы-Горецком земледельческом институте наш герой занимает должность профессора в Житомирской духовной семинарии. Между сухими схоластическими предметами, которые там читались, естественные науки составляли живой интерес для юношества. Семинаристы знакомились с природой, из природы черпали сведения о премудрости и благости, учились сознательно вести хозяйство и быть образцами в этом деле своей пастве. Учились не только полеводству и скотоводству, но и разведению пчел, закладке садов и огородов.
«Не раз мне впоследствии приходилось выслушивать от своих учеников, сделавшихся священниками, благодарности: от одного за то, что он имеет фруктовый сад, от другого, что у него пчелки прекрасно ведутся и приносят доход, от третьего, что правильно обработанное поле дает прекрасные урожаи, — пишет Александр Липский. — В классе, бывало, ученики с особым удовольствием слушали мои лекции».
После 1884 года Александр Федорович Липский был переведен в Петербург, преподавал в лицее. Со временем он получил чин действительного статского советника и все причитающиеся этому званию награды.
Олег КАМИНСКИЙ, «БН»
Фото из семейного архива Сергея ДОСТОВАЛОВА