АУКНУЛОСЬ ЧЕРЕЗ ГОДЫ…
Иногда в жизни человека, особенно военного, случаются события, похожие на страшную сказку — но с очень счастливым концом. Понятно, одно дело, если такая сказка тебя не касается или же касается вскользь. И совсем иное — если ты ее главный герой. Лично мне за 34 года армейской службы довелось пережить несколько таких событий. Об одном из них сегодня и разговор.
Не выполнил я тогда задание редактора. Причем задание такое, какое я просто не имел права не выполнить. Во‑первых, оно было связано с большим праздником, юбилейным. А праздник, особенно если он общегосударственный, не перенесешь. Во‑вторых, сделай я то, чего ждал от меня редактор, за чем, собственно говоря, он и посылал меня, многие плясали бы от радости в ожидании почестей, наград и званий, вплоть до генеральского.
В то же время рядом с этими многими было бы немало и таких, для которых те праздничные дни стали бы днями тревожных ожиданий: дескать, не зря ли открылись корреспонденту? Куда он повернет? Не придется ли расплачиваться за доверчивость?..
1965 год. В Вооруженных Силах СССР объявлена эстафета боевой славы, посвященная 20‑летию Победы в Великой Отечественной войне. В войсках развернулось соревнование за его достойную встречу. Широко вошло тогда в моду обязательство сделать к юбилею отличным свой взвод, роту, а то и батальон.
И многие делали.
В Группе советских войск в Германии сделали отличным даже целый полк. Тяжелый танковый, расквартированный в небольшом немецком городишке недалеко от Магдебурга с красивым названием Фогельзанг («певчая птица»). Это произошло впервые в истории ГСВГ, да, наверное, и наших Вооруженных Сил вообще. Естественно, посыпались в адрес танкистов восторженные восклицания.
Уже готовился военный совет группы войск, посвященный чествованию победителей социалистического соревнования. Срочно писались хвалебные реляции на лучших людей полка и его командира. Поговаривали, что кульминацией праздничных торжеств станет большой банкет, подготовка к нему тоже была в полном разгаре.
Надо заметить, что с приходом к власти Л. И. Брежнева в такого рода чествованиях никто не видел ничего предосудительного. Для сомневающихся скажу: автору довелось лично участвовать в подобном мероприятии после одной партийной конференции. А приедешь в часть в командировку, тебя постараются накормить бесплатным обедом, да еще и 100 граммов коньячку предложат. Но ведь все знают, что на Руси 100 граммов — это только начало…
И вот случилось так, что журналисты групповой газеты «Советская Армия», разъехавшиеся по всем ближним и дальним гарнизонам на проверку, именно в Фогельзанг не попали. А тут начальственный звонок в газету: «Срочно широко показать отличный полк».
С задачей немедля выехать туда и за два-три дня привезти газетный разворот или хотя бы полосу о лучших людях меня и отправил в командировку редактор.
Трое суток работал я от зари до зари. Но ни разворот, ни полоса у меня не вырисовывались. Потому что ввяз в такие дебри полковой жизни, что во мне с каждым часом крепло убеждение: надо немедленно убирать отсюда командира-самодура, пока не случилось чего-нибудь очень нехорошего. Со своей стороны я готов был содействовать этому.
С таким намерением и предстал, как было приказано, лично перед редактором полковником Н. В. Булатовым. И на его вопрос (что привез: разворот или полосу?) без запинки ответил:
— Ни то, ни другое. Привез фельетон (этот жанр был тогда самым модным в газетах и журналах. — Авт.), каких у нас еще не было…
— Какой к черту фельетон!.. — вскипел Николай Васильевич. — Я же вас в отличный полк посылал. А вы мне фельетон… Вы понимаете: через два дня военный совет. Что я буду докладывать руководству?
С этими словами редактор вышел из-за стола и вплотную приблизился ко мне. Раза в полтора выше меня ростом, плечистый, он, кажется, был готов стереть меня в порошок за невыполнение задания.
Но, вероятно, за годы своей журналистской работы (и особенно в «Правде») он видел и не такое — и потому чуть поостыл. А я тотчас выложил:
— Так фельетон и будет из отличного полка. Ведь он совсем не отличный… Не дадите его вы — отправлю в «Красную звезду».
Мне уже нечего было терять. Вот и за «Красную звезду» уцепился, как утопающий за соломинку. А я действительно тонул. Ибо даже на компромиссное предложение редактора — написать хотя бы об отличном взводе — ответил категорически:
— Нет! Ни одного хвалебного слова.
А потом рассказал, почему.
Услышанное повергло Н. В. Булатова в смятение. После небольшой паузы он произнес:
— Куда же смотрели проверяющие?
— В бутылку, — ничуть не сомневаясь, ответил я.
Свою «бутылочную» убежденность я подтвердил такими фактами, что нельзя было не поверить. И редактор поверил.
Теперь мы уже оба были, образно говоря, на одной стороне баррикад. Нам предстояло вместе выступить против командира-очковтирателя, который ради карьеры шел на все — от подкупа должностных лиц до шантажа и угроз в адрес тех, кто мог встать на его неправедном пути.
Говорю об этом уверенно, потому что сам испытал жесткий прессинг за дни работы в том полку. Действовали командир и его прихлебатели напористо, нагло. А прикрытие в верхах — оно, безусловно, у полковника было — придавало уверенности в безнаказанности.
Неуступчивость журналиста несколько обескуражила претендента на генеральскую должность, которая ему уже светила. Обескуражила, но не остановила. Он еще на что-то надеялся. Домой ко мне своего гонца прислал…
Понятно, мне несдобровать бы, не найди я полного взаимопонимания у редактора. Он в данной ситуации принял, думается, весьма неординарное решение. Предложил мне все рассказанное изложить в личном рапорте на имя члена военного совета — начальника политуправления ГСВГ генерал-полковника С. П. Васягина. И вручить этот рапорт мне следовало, как говорится, из рук в руки. Так было нужно сделать во избежание преждевременной огласки содержания рапорта.
Он же, мой редактор Н. В. Булатов, сделал все, чтобы было именно так, а не иначе.
В начале следующего дня я первым вошел в кабинет генерала и положил ему на стол пакет. С. П. Васягин был весьма сдержан. И без каких-либо вопросов начал читать.
Стою на ковре ни жив ни мертв, вслушиваюсь в шелест страниц собственного творения… Но вот генерал снова вложил листы в конверт — и глянул на меня так, словно перед ним стоял лазутчик из неприятельского стана. Поначалу, казалось, он хотел что-то спросить у меня, но, вероятно, раздумал. И отрывисто, с ноткой раздражения бросил: «Идите».
Нетрудно представить себе состояние генерала, узнавшего весьма неприятную весть. Несомненно, Москва уже знала об отличном полке. Что же делать сейчас? Можно выбросить эти злополучные листы, к тому же еще нигде не зарегистрированные. Просто не заметить их, да и самого газетчика-майора… Но как быть, если все это правда?!
Не знаю, так или примерно так думал генерал, прошедший всю войну, облеченный большой властью. Ведь он, кроме всего прочего, был еще и депутатом Верховного Совета СССР… Но то, что он оказался думающим государственным человеком, для которого превыше всего интересы дела, партии, державы, вскоре узнали все.
Вскоре — это примерно через неделю. Конечно же, она была трудной и для генерала, и для редактора. А для меня — в разы труднее. Я ходил как в воду опущенный. Не писалось, не думалось. Пропал и сон, и аппетит.
Мое состояние всерьез обеспокоило тогда жену, Надежду Павловну. Без упреков и стенаний она как могла утешала меня, готовилась к предполагаемой развязке.
— Ну что же, — вслух рассуждала она. — Выгонят из армии, из партии. Уедем в деревню, хоть к моей маме, хоть к твоим. Начнем все сначала. Вот только дали бы сынишке окончить третий класс, а то в который раз срываем его из школы…
Порой мне и самому думалось: может быть, не следовало лезть в ту грязь, в какую залез? Ведь можно было закрыть на все глаза и написать не только об отличном взводе — о такой же роте! И дело с концом. Но как было писать о ней, если командир полка из-за каких-то пустяков взъелся на ротного, нахамил ему, даже ударил по лицу… И это все на итоговом полковом построении!..
Нет! Будь что будет!..
И вдруг меня срочно вызывают к Н. В. Булатову. С мыслью «Вот и свершилось то, что должно было свершиться» открыл дверь. И… остолбенел. Широченная начальственная улыбка озаряла просторный кабинет.
— Звонил Васягин, — начал редактор безо всяких предисловий. — Хотел поговорить с вами, но вас не оказалось поблизости. А он не мог ожидать. Просил передать вам его личную благодарность за партийную честность и принципиальность. Поздравляю!
…После пережитого я чуть было не упал. Оказалось: мой рапорт вызвал в начальственных кругах двоякую реакцию. Одни расценили его как злонамеренный пасквиль зарвавшегося журналиста. Другие склонялись к тому, чтобы вообще не принимать его во внимание. Ну а С. П. Васягин высказался за то, чтобы не торопиться с выводами. Предложил оттянуть, насколько это было возможно, намечаемые торжества. И в тот же день отправил в Фогельзанг комиссию, лично им подобранную и проинструктированную, с моим рапортом на руках, с конкретными фактами и примерами, фамилиями людей.
Идя по моим следам, посланцы С. П. Васягина не только нашли подтверждение тому, что обнародовал я, но и собрали немало нового негативного материала. Оно и понятно. Видя, что дело приняло серьезный оборот, танкисты, уже не боясь, выкладывали все, что знали. Скажем, проверялась огневая подготовка. Экипажи стреляли как могли. А затем в мишенях пробивались дырки, необходимые для самой высокой оценки. Своя метода применялась и для приписок при определении уровня подготовки механиков‑водителей, да и других специалистов.
Как и следовало ожидать, шумиха вокруг отличного полка так же быстро улеглась, как и поднялась. Понятно, с виновников допущенных нарушений в конце концов спросили строго. Сменили и командира полка.
Со временем о том досадном случае все причастные к нему старались не вспоминать. Выветрился он постепенно и из моей памяти. Чему в значительной мере способствовали другие, не менее важные дела.
Например, чехословацкие события 1968 года, когда мне довелось оказаться в самом горниле. И то были не дни — почти полгода.
Потом — возвращение в, скажу без преувеличения, родную «Во славу Родины» в Минск. Повышение в звании, затем и в должности.
А чего стоили мои сахалинские, дальневосточные и среднеазиатские путешествия, предпринятые в период отпусков!.. Одни купания в горячем источнике Долины гейзеров на Камчатке или в водах ласково‑прохладного, залитого солнцем Иссык-Куля способны были вытеснить любые прежние воспоминания — если не насовсем, то временно.
Поэтому для меня стала полной неожиданностью почтовая открытка, полученная из Москвы от порученца начальника политуправления Сухопутных войск генерала армии С. П. Васягина в апреле 1975 года. Полковник (его фамилию, к сожалению, уже забыл, а открытка не сохранилась) сообщал мне, что Семен Петрович, встретив в одном из документов фамилию Ерошенко, распорядился уточнить: не тот ли это?.. А получив подтверждение (тот самый), обязал полковника проследить, чтобы эта фамилия не исчезла из документа на последующих стадиях его прохождения.
То был проект приказа министра обороны СССР о присвоении участникам Великой Отечественной войны очередного воинского звания на ступень выше занимаемой должности.
Признаюсь: открытке той я не придал никакого значения. Вероятно, поэтому и не сохранил ее, хотя сам по себе факт, что начальник политуправления вида Вооруженных Сил не забыл мою особу, был приятен.
Как и все офицеры КБВО, я знал о том, что к 50‑летию Великой Победы готовится такой приказ. Знал и министерскую установку: лиц, уже получивших очередное воинское звание в соответствии с предыдущим аналогичным приказом, больше не представлять.
А я звание уже получил пять лет тому назад. И считал это просто везением. Дело в том, что тогда требовалось прослужить в занимаемой должности два срока. У меня же до этого недоставало чуть больше месяца. Знаю, что окружное командование тогда думало-гадало: представлять или не представлять меня?.. Решили представить. Дескать, на усмотрение Москвы. И она «усмотрела». 24 апреля 1970 года я стал подполковником, занимая майорскую должность.
Ну а через пять лет нечто подобное снова повторилось.
Словом, бывает же так, что давнее событие, стоившее тебе огромного числа сгоревших нервных клеток, вдруг приятно аукнется через годы. И аукнется не раз.
Вот вам и страшная сказка со счастливым концом в реальной жизни. В данном случае — армейской.
Полковник в отставке ПАВЕЛ Ерошенко, лауреат премии Союза журналистов СССР