Когда в Чарлстоне полночь

Когда в Минске полночь, в Чикаго три часа дня. Когда в Минске два часа дня, то в Осаке десять вечера. А когда у нас десять вечера, то в Лондоне семь... Еще мне известно, сколько времени в Берлине, Париже, Брюсселе, Мельбурне, Иерусалиме и маленьком американском городке Чарлстон...

В этих городах живут мои друзья, приятели, знакомые. Некоторые уже давно, больше тридцати лет назад, уехали из СССР в поисках лучшей доли и светлого будущего. Помню, как они тряслись, волновались, нервничали, выправляя документы, распродавая библиотеки, мебель, машины, гаражи... Как переводили советские червонцы в американские доллары и немецкие марки. Помню, как боялись, что в самый последний момент их задержат, снимут с самолета, посадят в тюрьму.

А иные уехали недавно и без особых проблем. Кто–то старше меня, кто–то ровесник, но большинство моложе. Время в их странах пребывания знаю по телефонным звонкам. Бывает, что пронзительный и настойчивый звонок будит глубокой ночью, а случается, что и ранним утром, когда только–только начинает светать и страшно хочется спать... Я беру трубку и отправляюсь на кухню. Смотрю, как просыпается город, слушаю голос, приближенный телефоном, и улыбаюсь, думая о прошлом.

По разным причинам мои одноклассники, однокурсники, знакомые покидали Советский Союз. С огромными трудностями, унижениями и огромными надеждами улетали и уезжали. Но основным аргументом в пользу отъезда (он звучал на последнем застолье) был такой: «Уезжаю потому, что здесь у меня нет будущего. Я хочу жить в свободном мире. И не только ради себя, а ради детей, чтобы им было хорошо».

Потом, где–то через полгода, неожиданные ночные звонки и рассказы о жизни там: о бытовых трудностях и радостях, о детях, квартирах, машинах, кредитах. И куча вопросов, связанных с общими знакомыми, друзьями, учителями, домами и улицами... Лет через пять–шесть звонки уже не такие частые, а вопросы произносятся с легким английским акцентом, который меня удивлял, но к которому я быстро привык, и он даже начал казаться забавным. Некоторые слова подбирали с трудом, путали, заменяя их английскими или немецкими.

Потом «железный занавес» рухнул и рассыпался. Уже можно стало приезжать. Те, кто рассказывал мне до отъезда о замечательном заграничном здравоохранении, кто хвалил его и клял на чем свет наших докторов, прилетали в Минск и Гродно вылечить зубы, обследоваться, сделать операцию. Знакомства–то остались, их никто не отменял, а разве своему человеку откажешь в помощи?

Да, интересно то, что все уехавшие на ПМЖ и даже те, кто там мыл посуду, работал электриком, присматривал за детьми, шоферил, имел свой бизнес, говорили, что, может, и вернутся на родину, если только здесь произойдут перемены. Если не будет проклятой советской власти, угнетающей и не дающей жить и свободно дышать... СССР давно нет, но из моих старых знакомых, одноклассников и однокурсников, да и просто знакомых так никто и не вернулся. А родительские квартиры давным–давно проданы за доллары и евро.

Прошлым летом одна из знакомых приезжала в Минск на пару месяцев. Проведала могилу родителей. Обследовалась, подлечилась. Улетела в Америку. Позвонила из Чикаго (в Минске была ночь) и долго рассказывала, как ее покоробило одно обстоятельство. В универсаме, когда она накупила продуктов и выпивки, продавцы ей не сложили все ее покупки в пакеты. Она начала возмущаться местным сервисом. Потом все аккуратно упаковали, сложили. «Вот у нас в Америке пакеты в магазинах бесплатные, а у вас за них еще и деньги дерут! Ну когда это изменится?» — возмущалась моя знакомая. Я устало сказал, что, может, к следующему ее приезду.

Те, кто уехал, в Беларусь не вернутся. Они будут говорить, что «ждут перемен». Будут учить нас жить, давать советы, возмущаться, поучать, как школьников, но не прилетят и не приедут даже после того, как здесь те самые перемены произойдут. Такая она, жизнь.

Когда в Минске утро, то на восточном побережье Соединенных Штатов Америки, в маленьком городке с музыкальным названием Чарлстон полночь...

Автор публикации: Владимир СТЕПАНЕНКО