Вот оно, Хорошее

Вот оно, Хорошее

Мы устали от серости будней. В заботах едва не прозевали весну, не заметили, как распустилась сирень. По витебской трассе мы возвращались из скучной командировки и размышляли о репортерской рутине...

И тут нам повезло. Случайный попутчик, которого подвезли до ближайшей деревни, дал совет.

— Сделайте крюк. Проедете лес, потом поле, минете речку Вейенку и луг. За лугом отыщете Хорошее.

Мы решили рискнуть. И хорошее, хотя поначалу сомневались,  что оно еще живо, мы все же нашли.

Географически деревня Хорошее расположена совсем недалеко от Минска — всего–то час пути. Не зря говорят, что хорошее всегда где–то рядом, нужно только хорошо присмотреться.

Смотрели мы неплохо. Но увидели поначалу лишь прозу жизни, которая всегда на поверхности. Заброшенные дома прошептали нам о том, что деревня теряет жителей. Холод сгоревшей хаты вызвал острую ностальгию: когда–то здесь жили муж с женой, растили детей, пекли к Пасхе куличи, а потом раз — и перебрались на кладбище. И скошенный плетень на центральной улице, и группка небритых мужиков поутру у магазина — все это внешняя сторона, изнанка того Хорошего, которое уже не вернуть. Об этой изнанке мы знали достаточно и поэтому решили найти в деревне с уникальным названием нечто другое, скрытое и неуловимое — надежду.

Вот по главной хорошанской улице катит тачку с бидоном старик в пиджаке. Его зовут Вячеслав Францевич и ему семьдесят девять. Старик Залуцкий планирует прожить еще шесть лет, чтобы встретить скорый юбилей и непременно — следующий.

— Пенсия у меня хорошая, вместе со старухой полтора миллиона получаем. Живем нормально, детям помогаем. Вот только зрение совсем испортилось. Не вижу, что происходит вокруг. Своего Хорошего не вижу, — вздыхает старик.

Грохочет по асфальту тачка, бредет по улице Залуцкий. Когда–то он был культработником, заведовал библиотекой. Потом работал завскладом в колхозе. Народу тогда в Хорошем было много — дворов сто, не меньше.

Откуда у его деревни такое чудное название, Вячеслав Францевич не знает. Старик в очках с толстенной оправой советует нам не копать в глубину. «Хорошее — и есть хорошее. Начнешь искать, как и почему, весь смысл потеряешь. Зачем, спрашивается?»

Вместе с бабкой Тоней мы сидим на автобусной остановке в центре Хорошего. Нам в спину смотрит с постамента советский полководец Фрунзе. О том, что это Фрунзе, мы узнали от местных стариков, так как табличка у памятника отвалилась.

Мы смотрим на улицу и ждем, когда хорошее окружит нас ореолом чуда, когда же оно проявится, наконец. Бабка Тоня ожидает, пока закончится прием товара в магазине, чтобы купить там продуктов к ужину — сегодня у нее гости и в доме будет пир. Старушка чертит прутом на песке какие–то иероглифы. Она убеждена: хорошее так просто не вернуть.

— Лично мне лучше всего было при Брежневе — тогда я была молодая и бегала на танцы в клуб. Поднимите Брежнева, буду жить по–прежнему! — веселится наша 70–летняя собеседница.

Кажется, что ее услышал Фрунзе и согласно подмигнул своим единственным уцелевшим в гонке лет глазом. Соглашаться с бабкой Тоней и ее каменным единомышленником — то есть искать хорошее позади, нам все же не хочется. Как и ушедшую молодость пенсионерки, то хорошее уже не вернуть.

Памятник Фрунзе установили в деревне потому, что когда–то здесь располагалась контора колхоза, названного в его честь. Потом колхоз развалился, на его месте возник новый, ныне преуспевающий — ОАО «Хорошее». Люди в хозяйстве зарплату получают в срок, хотя и жалуются порой — председатель человек железный, спуску не дает, лодырей не переносит.

В магазине, центре притяжения Хорошего, есть подсолнечное масло и вдоволь сахара. Сахар здесь никто не покупал мешками, масло не тащили в погреба ящиками. Мы пытаемся понять почему. Продавщица пожимает плечами: «А почему тащили вы, городские?» На этот вопрос у нас нет ответа.

— Что у нас хорошего? В школе крыша подтекает, но обязательно починим. Клуб старый. Однако подтянем пояса и сделаем ремонт, — председатель Задорьевского сельсовета Валентин Лешкевич к хорошему относится практично, без философии.

Это понятно: у председателя 3 человека в штате и 33 деревни в подчинении.

— Освещение будем на улице поддерживать. За водопроводом следить. Может, забор на кладбище подправим.

Кладбище в Хорошем большое, капитальное. А вот школа, точнее, школа–сад, невелика. Мы обходим ее по кругу несколько раз, но не замечаем ни души. Дети спят. Тихий час.

«21 ребенок у нас. Молодые семьи в деревне тоже есть. Так что не закроют, — директор Валентина Готовко первая из хорошанцев, которая сказала четко: лучшее — впереди. — Работаем, живем, растим детей. У меня трое. Двое в Минске в вузах учатся, третий здесь, в четвертом классе. Я уверена, что всех их подниму».

Валентина Готовко рассуждает искренне о весьма простых вещах, потому что не приучена говорить правильные слова под заказ. Она не пропагандирует, а живет, и видит перед собой цель. Но об истоках Хорошего не знает и она.

Нина Алексеева когда–то тоже работала директором Хорошанской школы, только тогда в ней было больше ста учеников. Бабушка в розовом платье отдыхает на лавке возле своего дома, фасад которого улыбается ярким голубым цветом и, наверное, является продолжением неба. Мы понимаем: вот оно, то, что так долго искали.

— Во время учебы в университете я слышала историю. На месте этой деревни, когда все еще жили по хуторам, поселился человек. Звали его Иван. У него были золотые руки — он и обувь чинил, и мастерил, а главное — был добрый очень. Все говорили — какой хороший человек! И вот к этому Ивану начали приходить люди, селиться рядом с его домом, подпитываться его добротой. Возникла деревня — Хорошее. И люди здесь всегда были хорошие.

Нина Михайловна живет вместе с собакой и кошкой. Пес прибился недавно, она еще не придумала, как его назвать. У бабушки Алексеевой большая душа и огромная семья, к июню она ждет приезда внуков и правнуков. Радуется, что пережила зиму, что здоровы родные.

— Что у меня хорошего? Да все хорошо. Только вот ветер дуб недавно вырвал, и он упал на двор, телевизионную антенну погнул. И собачке кто–то ногу сломал, есть же негодяи на свете.

Когда телевизор починили, бабушка услышала про 11 апреля, стала звонить в Минск своим.

Черный минский понедельник не омрачил представление Нины Михайловны о жизни, не сделал ее злой. Она по–прежнему уверена, что основа Хорошего и нашей белорусской жизни — люди. Вот только грустит бабушка, что некоторые ее бывшие ученики, кто разъехался по городам, пристрастились видеть в жизни дурное.

«Мне кажется, это болезнь какая–то, вирус. Мы разучились распознавать, чувствовать хорошее, — говорит на прощание Алексеева. — А это так просто! Ведь трава такая же зеленая, солнце такое же горячее и ветер чаще ласков, чем зол. Разве не хорошо?»

Наверное, это покажется наивным, но мы постарались победить в себе скептиков–прагматиков, привыкших измерять хорошее звездами турецких отелей. Мы посмотрели по сторонам глазами старой учительницы. И сразу же увидели несколько другое настоящее. Вот кто–то старательно вывел на асфальте: «Юля, я тебя люблю!» А вот дачники из Минска обустраивают старый деревенский дом. А на другой стороне деревни, оказывается, выросла улица из аккуратных, будто с картинки сошедших, мини–коттеджей, которые построил для своих работников СПК. И улицу эту назвали весело — Солнечная, и живет на ней много молодежи, которой, выходит, и в деревне интересно и комфортно.

Мы зашли в некоторые из этих домов, ощутили приятный запах дерева, поговорили с хозяевами новостроек, порадовались за них, по–доброму позавидовали. Хозяева строят планы, приземленные, но от того не менее ценные: они собираются разбивать сады, делать ремонт, рожать детей...

Хорошее, поняли мы, разрастается, его становится больше. Наше хорошее — вполне жизнеспособно! И не только на севере Логойского района. Поищите хорошее рядом, вы обязательно, непременно его найдете.

...Уезжая, остановились у знака с названием деревни, чтобы ввести в навигатор ее точные координаты. На всякий случай, если обретенный путь к хорошему потеряем. И чтобы тем, кто захлебнулся в суете, дорогу сюда, к простым, но вполне рабочим истинам, подсказать.

Дилогию жизни эта стандартная табличка из жести передает вполне точно. «Харошае» — написано на белом фоне с одной стороны. А с другой название жирно перечеркнуто красным.

Где оно начинается — хорошее, а где его уже нет? Каждый решает сам.

Фото автора.

Автор публикации: Николай КОЗЛОВИЧ