Москва хранила компромат на Машерова

Я хорошо помню день 7 октября 1980 года. Мы, журналисты без году неделя, сорвались с работы, чтобы проводить Машерова в последний путь. Но очереди стояли такие, что никуда мы не попали. Шли назад, вытирая капли дождя со щек, и обсуждали: как странно погиб лидер республики. Был такой простой и беспечный: мог запросто пройтись по улице. Наши вечные соперницы за литературную славу – филологини, чей факультет располагался на Красноармейской улице, вечно задирали носы: мол, встречают живого Машерова чуть ли не ежедневно.

Не буду хвастаться: я не видела Машерова. Ни случайно, ни по работе. Никто не допустил бы начинающую журналистку к первому лицу республики. Зато потом судьба сводила меня с теми, кто знал его достаточно близко.

Первой вышла на меня в середине 1990-х симпатичная дама, не буду называть ее фамилии, работавшая в приемной Машерова. Пообещала раскрыть великую тайну гибели Петра Мироновича. Но в многодневных рассказах ее было больше намеков, чем настоящей интриги.

После этого ко мне в гости заявился Сазонкин. Тот самый, что долгие годы возглавлял охрану Машерова, а перед самой аварией был переведен на другое место службы.

Высоченный чекист, а они, как известно, бывшими не бывают, с прищуром вопросил меня:

- Вы всем рассказам верите?

- Только тем, которые подкреплены фактами, - гордо ответствовала я.

И тогда он один за другим стал выкладывать хронологию событий, свидетельствующую, что авария – результат рокового совпадения обстоятельств и банальной безалаберности.

Резюме было простым: не настолько заботил Москву Машеров, чтобы устранять его. Не был он конкурентом кремлевским старожилам.

Чего-то недоговаривает чекист, - подумала я тогда.

Он и впрямь недоговаривал. Но не того, что я предполагала.

В 2002 году в Национальном архиве Беларуси мне показали документ, который объяснил многие недоговорки. Это была докладная на Машерова, написанная в Кремль из Минска в мае 1949 года. В то время 31-летний Машеров только возглавил комсомол республики. Красавец, интеллигент, Герой Советского Союза - такому, кажется, все дороги открыты.

Все да не все.

Оказывается, в биографии номенклатурного парня имеются нехорошие моменты. Два темных пятнышка, которые Москва решила рассмотреть под большой лупой. Первое – репрессированный в 1937 году отец – Мирон Машеров. Впрочем, раскулаченный отец еще куда ни шло: Лубянка давно подняла нужное досье и знает, что Мирон Машеров был сектантом, причем весьма зажиточным.

Гораздо больше заботит кадровиков ЦК КПСС другое: что делал сам Петр Машеров в начале войны? Как очутился в немецком плену? И, если оттуда сбежал, почему спокойно вернулся в свой Россонский район и устроился счетоводом в "общину" - бывший колхоз, патронируемый немцами? А потом и преподавателем математики в открытую немцами школу, в которой работал вплоть до весны 1942 года?

Машерову приходится держать нелегкий ответ перед соратниками. Он уже делал это в 1944 году, когда его представили к званию Героя. Честно рассказал и про арест отца, и про свое пребывание в немецком плену, и про службу у немцев. Объяснил службу у немцев просто: требовалось легальное прикрытие для борьбы с фашистами.

Подпольщик, а не предатель, - поддержали его соратники. И поручились: доверять словам Петра можно.

Но Москва-то знает, какой хрупкой может быть грань между подпольем и коллаборационизмом. Повернуть можно так и этак. И никакой аварии не надо, чтобы не дать человеку хода.

Не пристегнутый ремнями безопасности, не бронировано-помпезный, предпочитающий сидеть на самом опасном в случае ДТП месте, сентиментально доверившийся пожилому водителю Машеров запомнится нам таким: молодым и красивым. И окруженным ореолом тайны, как и все, кто уходит из этого мира досрочно.

…Кстати, люди шли с ним проститься по зову души, а не по разнарядке, как к остальным лидерам.