ВИКТОР ИВАНОВИЧ ИСАЧЕНКО: «НЕ МОГУ СМОТРЕТЬ ВОЕННУЮ ХРОНИКУ»

Все для фронта

В 1939 году наша семья переехала из Беларуси в Омскую область. Мне как раз исполнилось 13 лет. Хорошо помню это время — переезд семей в Сибирь тогда назывался плановым переселением.
В тот год получился неплохой урожай, мы еще успели поучаствовать в его уборке, а потом я пахал «пары» — на волах.
Через год — в 1940 году — пришла большая вода с Иртыша, и все затопило. Часть урожая зерновых погибло. А в 1941 году началась война.
Мы в Сибири войны особо не чувствовали, хотя, конечно, большинство мужчин — и молодых, и постарше — забрали в армию. Сразу большая нагрузка легла на подростков и женщин — пахали, жали, косили, стога метали, за скотиной ухаживали. Лозунг были один, простой и понятный: «Все — для фронта, все — для Победы!»
Стали из госпиталей возвращаться инвалиды: один сосед пришел без руки, второй без ноги. И они без дела не сидели, работали: кто бригадиром, кто учетчиком, где могли.

Учебный батальон

Отца в 1943 году забрали в армию. Он родился в 1901 году, имел всего 1 класс образования и плохое зрение. В действующую армию его не взяли, служил в нестроевых частях.
Мать осталась с семью детьми. Я — старший мужчина в семье. Жили трудно, можно сказать, впроголодь. Единственное — что рыбы хватало. Как-никак четыре реки рядом с селом протекали.
Но осенью 1943 года и мне пришла повестка из военкомата. Правда, до этого нас, допризывников, несколько раз собирали в сельсовете, проводили курс военной подготовки. А 15 ноября 1943 года посадили на сани и повезли на сборный пункт. С собой мне и взять особо было нечего: мать калач дала, с тем и поехал.
Попал я в учебный батальон в город Куйбышев. Кормежка была слабая, картошка в основном мерзлая, а учебные занятия шли каждый день, без выходных и увольнительных.
В воскресенье кросс 25 км с боевыми стрельбами. Бежишь на лыжах с винтовкой-трехлинейкой, она длинная — со штыком 1 м 66 см, и постоянно сзади бьет по пяткам. А командир время по часам засекает, как рота кросс заканчивает, зачет по последнему. Я роту никогда не подводил.
Жили мы в казарме на 2-м этаже. Сапог не было, ходили в обмотках. И вот после подъема вниз по лестнице спускаемся, а замотать обмотки не успевали, концы в карман запихивали. У кого-нибудь обмотки впереди размотаются, задние на них наступят, и вся рота вниз по обледеневшей лестнице юзом съезжает.

Первый бой

Готовили нас как младших командиров, но курс подготовки мы до конца не прошли. Обстановка на фронте поменялась, немца погнали на Запад, и нас перебросили в Кострому. Под Костромой есть так называемые Песочные лагеря, где в землянках мы и дислоцировались. Правда, недолго. Выдали нам котелки, фляжки, сухой паек — гороховый концентрат, посадили в теплушки — и на Запад. Кормили на стоянках. Загоняли состав в тупик, рядом с вагонами раскладывали костры и варили еду. Тут же сновали спекулянты, которые торговали разной снедью. Бывало, какой-нибудь солдатик возьмет у бабки лепешки и ходу, запрыгнет в вагон, и ищи его. Людей много, и все в одинаковой форме, где его найдешь? Как потом оказалось, эшелон шел в район Львова на 1-й Украинский фронт. Выгрузились мы из вагонов, и выдали нам по буханке хлеба. Спрашиваем:
— На сколько дней выдали?
А нам отвечают:
— Хоть сразу все ешьте!
Попал я в 71-ю бригаду, получил автомат ППШ. Патронов было много, стреляли, сколько хотели. Тогда же произошел трагический случай. После боевых стрельб командир роты Биминов стал разряжать автомат и случайно произвел выстрел, убил бойца. Так я впервые увидел, как умирает человек.
Вскоре принял первый бой, и так получилось, что против нас воевали бандеровцы и власовцы. Сейчас из Бандеры на Украине героя делают, а ведь он против своего народа воевал. Мы освобождали деревню, а они засели в сарае и отстреливались до последнего патрона. Не сдавались.

Солдатский быт

После этого боя наступление развивалось дальше. Четыре месяца фактически шли день и ночь. Если разведка докладывала, что немцы отступили, нас сажали на танки Т-34, на броню — и вперед. Но это редко случалось, в основном вперед шли пешком, а то и вовсе по-пластунски, под огнем противника. И так через всю Польшу.
Вши заедали. Мылись редко. Лица от загара и грязи черные у всех — как только узнавали друг друга?
Питались по-разному. Бывало, кухня за нами в наступлении не успевала. По Польше шли, деньги нам давали — злотые. Мы их выбрасывали, они нам не нужны были. Сейчас бы мне те деньги, внуку бы отдал.
И в Польше, и в Германии люди тогда лучше, чем мы в СССР жили. Дома у них стандартные — коттеджи с удобствами, везде электричество. В сараях автоматические поилки для коров стояли. По пути много спиртзаводов было, некоторые наши увлекались, и по этой причине нередко гибли.
К слову, население к нам неплохо относилось и в Польше, и в Германии, и в Австрии. Хотя были и казусы. После войны в Котбусе на квартире жил, так хозяйка как-то призналась, что поначалу они смотрели, где у русских рога растут, и удивлялись, что их нет.

Бои за Люблин

Больше всего запомнились бои за город Лаубан, так его немцы называли, а поляки называют его Люблин. Это крупный промышленный центр, который немцы превратили в мощный узел обороны. Нам даже говорили, что Гитлер сказал своим генералам: «Сдаете Лаубан — сдаете Берлин!»
На дорогах на подступах к городу скопилось много техники — машин, танков, пушек, и наша часть попала в этот поток. Пролетела «рама», а потом появились «мессеры». И день превратился в ночь: взрывы, огонь, дым, стоны и крики раненых. Кровь в лужи стекала, настоящий ад. До сих пор это все перед глазами стоит. И пока наша авиация не налетела, бомбежка не прекращалась.
В 60-е годы документальный фильм показывали — все, как под Люблином было. Я не мог смотреть — такой жуткой картины ни до, ни после не видел.
Потом начались бои за город, где нам также досталось. Немцы сопротивлялись ожесточенно. Сражались за каждый дом. Освободили город, и нам поставили задачу — овладеть высотой за городом. В этой атаке у меня в руках пулеметной пулей разбило автомат. Мне дали другой. Высоту взяли. Разведчиков не хватало, и нас с товарищем послали в разведку. В темноте мы вышли на передний край немцев, прямо на огневую позицию. Они заметили, начали стрелять. Как вернулся к своим, как докладывал, не помню. Даже не знал, вернулся ли мой товарищ.
А утром немцы атаковали нас и отбили высоту. Мы откатились на прежние позиции в пригород Люблина, потом была новая атака немцев, в конце концов мы попали в окружение и с большим трудом ночью вырвались из кольца. Запомнился танк Т-34 с перебитым пушечным стволом. Движется танк, и ствол висит. Нам повезло, что наш командир взвода младший лейтенант Аненко, нанаец по национальности, оказался бывалым воином. В самых трудных ситуациях не терялся, его потом орденом Красного Знамени наградили.

Пражане забросали цветами

Помню в Германии марш-бросок вдоль фронта на велосипедах, конфискованных у немцев. Перед нами стояла задача — оседлать автостраду, что мы и сделали. Тогда я научился хорошо на велосипеде ездить, мог по-всякому, даже сидя на руле. Все удивлялись, я ведь сельский парень, до войны ни велосипеда, ни часов в глаза не видел. Автостраду оседлали, окопались, а в окопах — воды по колено. Сбегали в ближайшую деревню, притащили пуховые перины. Подстелили, а воды все равно полно. Так мы и плавали на перинах, как лебеди, под обстрелом немецких пушек. Они нас шрапнелью «потчевали».
Штурмовали Берлин, хотя до рейхстага не дошли. К юго-западу от Берлина в районе Шперенберга в окружение попала многотысячная группировка немецких войск, и ее нужно было разоружить. Ночью подогнали «Катюши», артиллерия приготовилась к обстрелу. Утром меня поставили на пост охранять «Катюши». Смотрю — немцы идут. Парламентеры, пришли договариваться об условиях сдачи в плен. Видимо, поняли: если не сдадутся, шанса остаться в живых у них нет. «Катюш» они боялись, как черт ладана.
Войну закончил в Праге. Марш совершали на «студебеккерах» — американских автомобилях. В чешскую столицу входили ночью. Немцы буквально бежали из города. Утром вышли горожане, приветствовали нас, кричали «Наздар! Наздар!» («Привет!» — авт.), цветами забрасывали.
И когда уже мы покинули Прагу и ехали на новое место дислокации, наша машина перевернулась. Или мы на мину наскочили, или по какой-то другой причине «студебеккер» полетел в кювет. Некоторые мои товарищи погибли, а я потерял память. Лежал в госпитале, память стала ко мне возвращаться, и я бежал с больничной койки в родную часть, которая стояла в чешском городе Костелец. Начиналась мирная жизнь.