Коллекционер жизни

Коллекционер жизни

Валентин Гафт — признанный любимец публики, представитель старой актерской гвардии. 30 октября Валентин Иосифович выступит в Минске во Дворце культуры профсоюзов со своей авторской программой. Что бы он ни делал, о чем бы ни рассказывал, это всегда вызывает неизменный интерес.

— Вы знаете, актерам свойственно подсознательно сортировать впечатления, — говорит Гафт, — и, например, при слове «война» (а мне часто приходилось этот период жизни и вообще военных играть) всплывает картинка, как меня, одного, впихивают в поезд на третью полку, где кладут вещи. Состав еле полз, то и дело останавливался — то на полустанках, а то в чистом поле. Я видел людей, которые ехали прямо на крыше, калек, просивших им что–то подать... Были еще остановки, где пассажиры бежали за кипятком, и другие — когда давали обеды. Постоянные опоздания, толчки от сорванного стоп–крана... Это надо было видеть и чувствовать — по рассказам атмосферу не ощутить. Мне повезло...

— В Москве ваша семья обитала по улице Матросская тишина: напротив — психиатрическая больница, справа — тюрьма, слева — рынок...

— Да, мир в миниатюре.

— Интересно было в таком месте жить и наблюдать столько разнообразнейших персонажей?

— Это просто целое государство было. Я и сейчас иногда туда езжу, когда надо эмоций добрать, смотрю — все вокруг маленькое такое, куцее... Тогда казалось, через дорогу перейдешь — уже другая страна, а в центр Москвы, на улицу Горького (нынешнюю Тверскую) я отправлялся, как сейчас в Соединенные Штаты...

Это уже период осознанный, послевоенный... Помню, аккурат в День Победы мы с теткой на Красную площадь отправились — над нею висел огромный воздушный шар с изображением Иосифа Виссарионовича, и никакой давки, счастливые москвичи... Если кто–то терял галошу, ее вешали тут же на палку, друг друга никто не толкал, царили всеобщее понимание и тактичность. Ни хамства не было, ни хулиганства, мы спокойно в метро ехали... Соотечественники были другие!

— Говорят, вы в юности часто дрались и вам даже зубы не раз выбивали.

— Да, это правда, но надо было самоутверждаться. Мы, особенно после картины «Первая перчатка», были заражены боксом, и я, естественно, тоже.

— Как же, простите, без некоторых зубов вы собирались стать актером?

— Об этом я думал. Хотя никого в свои сомнения не посвящал, ну а в артисты хотел выбиться, потому что дело–то больно нехитрое. Чего там? Выйти, сказать: «Кушать подано» — все, казалось бы, еще и деньги за это платить будут. Мне даже в голову не приходило, что надо что–то на сцене изображать...

— В картине «Воры в законе» вы блестяще сыграли главаря мафии — такое знание материала оттуда или вам рассказывали, каким ваш персонаж должен быть?

— Черт его знает, откуда, но вообще–то все–таки не только из жизни. Такой сплав из общего познания всего, из каких–то примеров, да и роль, собственно, была небольшая... Совершенно случайно в Ялте — там же, где проходили съемки, — я познакомился с одним вором в законе. Мы несколько дней провели на пляже, и, несмотря на то что сценарий написал грандиозный Фазиль Искандер, в фильм вошли многие фразы этого вора. Интересный был человек... Это его, кстати, слова: «Утром я богат, а вечером бедный», «Все повязаны друг с другом».

— После выхода этой ленты на экраны вы с настоящими ворами в законе беседовали? Они вашу трактовку одобрили?

— Ко мне просто подъехал как–то один из них. «Вы меня можете сдать, — говорит, — я в розыске...» — и на мою реакцию смотрит. «Извините, — отвечаю, — такими вещами не занимаюсь». А он между тем продолжает: «Моим друзьям очень хотелось бы, чтобы вы пришли к нам на сходку». От приглашения я наотрез отказался: «Нет, что вы — это была только роль, понимаете? Я — артист и ничего в вашем деле не смыслю».

Еще одна встреча была в Минске — мне сообщили, что со мной хочет познакомиться вор в законе. Ну куда денешься? На съемочную площадку пришел человечек — маленький–маленький, симпатичный, глазки востренькие и вокруг то ли свита, то ли охрана — такие гиганты. «Как поживаете? Вам ничего не нужно?» Подарил пару бутылок водки, всего хорошего пожелал и сказал на прощание: «Если что, обращайтесь». Вот так, но я не думаю, что это моя заслуга. Сейчас вообще со счета собьешься — столько картин о ворах вышло, а наша тогда, в 1988 году, была первой.

— Вспомним о вашем любимом театре. Вас легко приняла Волчек?

— Нет. Галина Борисовна считала, что я «наигрывальщик». В тот год из «Современника» ушел Миша Козаков, и меня ввели в «Чайку» на роль Шамраева. Я стал интересоваться у Олега Николаевича: как этот образ лепить? Но так как в трезвом виде не встречал его года полтора, найти ответ было непросто. Наконец он ответил: «Что бы ты ни играл, у тебя лишь один подтекст, и он прост: «Да пошли вы все...» Я не могу сказать, что это мой любимый режиссер, не могу... Если бы Ефремов не завалил Художественный, не было бы наглости уже у «новых» вести себя так, как сегодня они ведут, потому что МХАТ оставался бы образцом, а не стало критерия — какой спрос–то, с чем сравнивать? Когда был Немирович–Данченко, даже эстрада была другая, а Ефремов разогнал театр, который стал медленно умирать — каждый день по человеку: у них разрывались сердца! Во многом виноват алкоголь. Это уже ни для кого не тайна, но я был влюблен в Олега Николаевича еще студентом. Потом — уже в Художественном — что ни спектакль он выпускал, то дерьмо (с моей точки зрения), а я все смотрел — совершенно жуткие постановки.

— Вы снимались в прекрасных рязановских картинах «Гараж», «О бедном гусаре замолвите слово», «Забытая мелодия для флейты» и «Небеса обетованные». Что режиссер Рязанов для вас значит?

— Если вот так коротко, в двух словах, он очень мне нравится. У него есть шедевры безукоризненные — «Берегись автомобиля», «Ирония судьбы», причем с годами они все лучше становятся — как вина отстаиваются. Почему их показывают по праздникам? Эти ленты — как фейерверк, в них интересные характеры, хороший ритм, музыка, а еще есть наивность, непосредственность, легкость и глубина. Это замечательный режиссер. Хотя его фильмы очень неровные, особенно последние. В «Андерсене» есть сцены совершенно изумительные, потрясающие, совсем, казалось бы, Рязанову неблизкие. Мне кажется, он, несмотря на свои 80 лет, еще снимет какую–нибудь сильную картину.

— Рязанов писал о вас: «Самоедство его сжигает». Вот и ваши коллеги говорят, что сыгранными ролями вы фактически всегда недовольны...

— Как же я должен реагировать, если это действительно не очень хорошо?

— Неужели нет идеальной роли, о которой вы бы могли, перефразируя Александра Сергеевича, сказать: «Ай да Гафт, ай да сукин сын!»?

— В театре, когда со стороны я себя не вижу, мне иногда кажется: вот сегодня неплох, а вообще–то черт его знает... Раневская однажды сказала: «Смотрела картину четвертый раз — сегодня артисты играли лучше...» Так что, конечно, многое зависит от того, какой ты, какой у тебя настрой.

— Нашумевший фильм Никиты Михалкова «12» лично вам дорог?

— Очень! Никита — особая в моей жизни статья, это счастье, что я его встретил уже на склоне, как говорят, лет. Неожиданно для меня он сам придумал мне грим — нарисовал, сделал парик. Это наслаждение было — ходить на съемки и присутствовать на площадке не только когда он с тобой работает, но и с другими. Вот где школа! Пожалуй, за последние годы лучше я режиссера не видел.

Фото  ИТАР-ТАСС.

Автор публикации: Сергей ПЕТРОВ