Чрезвычайное положение
27.07.2020 11:35
—
Разное
Чередуя на протяжении четверти века периоды «потепления» с периодами «ужесточения», беларусский авторитарный режим в итоге привёл страну к чрезвычайному положению. Суть этого Чрезвычайного положения заключается в том, что, утратив авторитет, власть сделала ставку на беззаконие.
Или Узурпатор, или Суверен
Беларусские власти ведут себя так, словно в стране на закрытом правительственном совещании принято решение о введении чрезвычайного положения.
Действие правопорядка приостановлено, к протестующим гражданам и оппозиционным активистам применяется форсированное насилие, незаконность которого очевидна для всех сторон.
Судебные спектакли, устраиваемые ради псевдолегитимации избиений, задержаний и античеловеческих условий содержания в заключении, – ритуальная часть наступившего времени «Ч».
В политической практике чрезвычайное положение объявляется в случае возникновения внутренней или внешней угрозы для целостности и безопасности государства (при нападении другого государства, при назревании политического переворота внутри страны и т.п.) или угрозы для безопасности его граждан (например, в случае эпидемий).
Объявление чрезвычайного положения – это проявление исключительных полномочий лица или инстанции, возглавляющих государство, ибо чрезвычайное положение предполагает отмену действия обычных правил общественной жизни. Именно поэтому общество может воспринимать чрезвычайные меры как должное только постольку, поскольку власть является законной, то есть по праву представляющей интересы народа.
Когда президент Беларуси на совещании с новым правительством, сославшись на пример Каримова, недвусмысленно обозначил свою готовность использовать оружие против протестующих, он тем самым действовал как лицо, уполномоченное принимать такого рода меры «в интересах безопасности государства».
Этот эпизод со всей наглядностью показал, что в нашей стране президент имеет статус суверена-диктатора в том самом смысле, который был проанализирован в политической теологии Карла Шмитта.
Мы и ранее знали, что в руках президента сосредоточена исключительная полнота власти над функционированием государства. Сейчас мы имеем возможность наблюдать предельные следствия такого политического устройства: Суверен пользуется своим исключительным правом на введение чрезвычайного положения – тотального санкционированного беззакония в масштабах страны.
Формально, в политико-правовом отношении мы оказались в ловушке парадокса суверенной власти: «Суверен в одно и то же время находится внутри и за пределами правовой системы» (Агамбен).
В описании Шмитта, которое очень хорошо накладывается на нашу ситуацию, это означает, что у нас «нет конфигурации власти, которой было бы по силам прервать череду суверенных решений».
Мы знаем, что такое положение дел сложилось в нашей стране после пересмотра Конституции 1994 года. Поэтому, читая у Шмитта, что «суверен /.../ компетентен решать, может ли быть intoto приостановлено действие конституции», мы хорошо понимаем исторический генезис установившейся у нас «суверенной диктатуры».
Чередуя на протяжении четверти века периоды «потепления» с периодами «ужесточения», беларусский авторитарный режим пришёл в итоге (привёл страну) к чрезвычайному положению – санкционированному беззаконию, имеющему целью восстановление и переутверждение (через выборы) сложившегося политического порядка.
Примечательно, что в логике «суверенной диктатуры» даже фальсификация выборов может, в конечном счёте, рассматриваться как политически оправданное решение, необходимое для восстановления порядка, ответственность за которое несёт Суверен.
Выход из этой ловушки можно вычитать в нашей Конституции, согласно которой сувереном Республики Беларусь является народ, а президент как глава государства позиционируется как полномочный представитель интересов беларусского народа.
Ход предвыборной кампании и протестная динамика последних месяцев позволяют говорить о глубочайшем кризисе доверия в отношении действующего президента.
Между сувереном-диктатором и сувереном-народом обозначилось антагонистическое расхождение, которое с неумолимой очевидностью разоблачает диктатора скорее как УЗУРПАТОРА суверенной власти, нежели как представителя народа.
Нужно подчеркнуть, что нынешняя ситуация структурно отличается от злоупотребления властью, которое имело место со стороны государственного аппарата в отношении лидеров оппозиции и участников политических протестов в прошлые годы.
Отличие в том, что в силу комплекса политических и социально-экономических причин («последней каплей» стало шокирующее сочетание бессилия и цинизма государственной власти, вынужденной как-то реагировать на пандемию) потерпел крах «социальный контракт», который многие годы обеспечивал политическую лояльность/пассивность большей части общества.
Торжество беззакония, в которое стремительно провалилась наша страна, – главное политическое следствие этого краха. Не имея ни авторитета, ни ресурсов, государственная власть прибегает к чрезвычайным мерам, которые выявляют существо нынешней «суверенной диктатуры»: чем меньше она репрезентирует народ, тем больше насилия и беззакония она задействует.
Насилие и сила
Антагонистическое расхождение суверена-народа с сувереном-диктатором сопровождается обострённым переживанием незаконности действующей власти. Проявление общей воли народа наталкивается на противодействие, которое и есть доказательство незаконности власти, ибо по закону она должна представлять интересы народа.
В этом заключается уникальная эвристика текущего политического момента: народ выявляет незаконность действующей власти именно постольку, поскольку заявляет о своей политической субъектности.
Только утверждение нашей субъектности разоблачает незаконность власти. Таким образом, для всех, кто присоединяется сегодня к слогану «Я/Мы 97%», чрезвычайное положение, в котором мы оказались, приобретает другой смысл – другой масштаб и другую политическую перспективу.
Мы видим, что утвердившаяся в Беларуси «суверенная диктатура» идёт на нарушение закона потому, что не выполняет и НЕ НАМЕРЕНА выполнять представительские функции, которые единственно только и легитимируют эту власть.
В этих обстоятельствах Чрезвычайной является необходимость возвращения нам, гражданам Беларуси, суверенного – конституционного – права делегировать властные полномочия тем, кто будет представлять наши интересы.
Понимание ЗАКОННОСТИ НАШИХ ПРИТЯЗАНИЙ, НАШЕЙ ПРАВОТЫ – это основа нашего протеста, нашей настойчивости в отстаивании собственных прав; это то, что нами движет и придаёт силы.
Власть движима иным аффектом – она отстаивает саму себя, то есть СОБСТВЕННОЕ БЕЗЗАКОНИЕ. Поэтому чем больше мы настаиваем на собственной правоте, тем больше насилия и беззакония следует в ответ.
Эта жестокая закономерность вытекает из разного понимания конфронтирующими сторонами чрезвычайности текущей политической ситуации: в то время как народ добивается законности, власть рассчитывает на нарушение закона. Такая диспозиция не оставляет места переговорам: закон или соблюдается, или нет; страной правит или суверен, или узурпатор.
Складывается самая опасная для политической жизни ситуация, когда сила и насилие отделяются друг от друга и оказываются в оппозиции.
Различение силы и насилия восходит еще к древнегреческой традиции, где они были персонифицированы соответственно как Кратос и Биа и выступали как служители божественной власти, олицетворяемой Зевсом.
В трагедии Эсхила «Прометей прикованный» они первыми появляются на сцене, при этом Кратос/сила заговаривает первой, а Биа/насилие молчит на протяжении всего действа. Эсхил показывает тем самым, на чём держится власть.
Сила и насилие выступают в паре. Обе уполномочены властью на выполнение соответствующих действий. Сила уполномочена говорить и распоряжаться – таким образом она обеспечивает реализацию власти, даёт утвердиться её авторитету.
Физическое насилие – это немое дополнение к силе. Эта мифологическое изображение способов проявления власти вполне приложимо к деятельности государства, в структуре которого всегда есть органы, уполномоченные применять физическое насилие.
При этом сила власти заключена в её дееспособности и авторитетности. Сила власти заявляет о себе через речь, обращенную к тем, кто должен этой власти подчиняться: слушая, они выказывают уважение к власти. Пока авторитет власти сохраняется, насилие не требуется. Точечное применение насилия остается оправданным до тех пор, пока оно опирается на закон, то есть поддерживает авторитет власти.
Суть нашего Чрезвычайного положения заключается в том, что, утратив авторитет, власть сделала ставку на беззаконие: утратив силу, она обратилась к насилию.
Предвыборная кампания сопровождается такой эскалацией насилия, которая свидетельствует только об одном – о критическом бессилии власти: она больше не способна ничего авторитетно говорить, и эту пустоту, эту немоготу власти заполняет физическое насилие.
Угрозы и предвыборные демагогические пузыри – жалкая карикатура на authority. Жалкая и зловещая, потому что осуществляется на фоне постепенного погружения «суверенной диктатуры» в немоту насилия: омоновцы прочесывают страну, протоколы составляются, карцеры заполняются.
Немота с пеной у рта: вот он, «эпилептический» образ действующей власти. Сказать нечего (ни программы, ни аудитории), остается только махать дубинкой. Немота тем более конвульсивная, чем сильнее и солидарнее звучит голос гражданского общества.
Наше Чрезвычайное положение – это время коллективной парресии.