«1860 года месяца Генваря 17-го (29 по новому стилю) дня рождён, а 27-го крещён Антоний. Восприемники: купеческий брат Спиридон Титов и третьей гильдии купца Дмитрия Сафьянополу жена» – такая запись появилась 160 лет назад в метрической книге Успенского собора Таганрога.
Впоследствии новорождённый, обладавший незаурядным чувством юмора, будет подписывать свои произведения самыми разными именами. Например, «Граф Черномордик», «Янос Гудияди», «Акакий Тарантулов», «Гайка № 9» и даже «Шиллер Шекспирович Гёте» – всего насчитывают 42 псевдонима, что составляет абсолютный рекорд в истории русской литературы. Подавляющее большинство этих имён вряд ли подскажет неспециалисту, кто за ними скрывается. И лишь одно из них стопроцентно выдаст автора с головой: «Антоша Чехонте».
Портретом Антона Чехова заканчивается «иконостас» школьных кабинетов литературы, где представлен весь золотой век отечественной словесности. Может быть, именно по этой причине нам кажется, что Чехов – это из серии «Очень давно». Ближе к Пушкину и Лермонтову, а то и к Радищеву, чем к современным реалиям.
«Меня будут читать лет 7»
Впрочем, если бы сам Антон Павлович узнал, что попадёт в категорию классиков, то удивился бы чрезвычайно. Вот что он писал о пантеоне русского искусства в целом: «Если говорить о рангах, то Чайковский теперь занимает второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. Третье место я отдаю Репину, а себе беру 98-е». Что же до своей судьбы в отечественной литературе, то с ней Чехов был ещё более строг: «Меня будут читать лет семь, семь с половиной, а потом забудут». А уж насчёт переводов на другие языки его позицию можно признать просто пораженческой: «В Германии мы никому не нужны и не станем нужны, как бы нас ни переводили… Для английской публики я представляю так мало интереса, что решительно всё равно, буду ли я напечатан в английском журнале или нет».
Считается, что заострять внимание на недостатках или ошибках великих людей – дело недостойное. Но в данном случае хочется сделать исключение и с радостным азартом заявить: «А всё-таки Чехов был никудышным пророком!»
Скажем, со своим рангом в условном пантеоне он ошибся довольно-таки серьёзно. Тот же Лев Толстой, который, по убеждению Чехова, «сидит на первом месте», критиковал собратьев по перу и даже кое-кого покруче, совершенно безжалостно: «Ну что Христос, что Нагорная проповедь? Лишнего много. Тяжело читать. Написано хуже Достоевского». Но вот как он отзывается о Чехове: «Отбрасывая всякую ложную скромность, утверждаю, что по технике он, Чехов, гораздо выше меня!»
Капитуляция Запада
А вот что касается переводов, особенно на английский язык, тут ошибку Чехова иначе как катастрофической назвать трудно. Да, признание на Западе пришло к нему уже после смерти. Но зато какое! Фактически это была безоговорочная капитуляция англо-саксонской литературной традиции перед одним-единственным русским. Авторитет своих классиков там падал ниже плинтуса, единственным ориентиром становился Чехов. Английский драматург и новеллист Арнольд Беннет в 1909 г. писал: «Всё больше меня поражает Чехов. Всё больше склоняюсь к тому, чтобы писать как можно больше рассказов в той же технике». Сомерсет Моэм, один из самых успешных писателей XX столетия, прямо признавался: «Я всерьёз взялся за жанр рассказа в такое время, когда лучшие писатели Англии и Америки подпали под влияние Чехова». Он же утверждал, что вокруг Чехова в Англии возник своего рода культ. Восхищаться им стало признаком хорошего тона, а заявить о нелюбви к Чехову – значило навлечь на себя презрение и, быть может, даже исключение из «приличного общества».
Неменьшим обожанием окружили фигуру Чехова и в другой стране с богатейшей литературной традицией – Германии. Правда, там это выражалось довольно оригинально. Так, именно Антон Павлович стал единственным русским писателем, который удостоился издания полного собрания сочинений на немецком языке, куда с истинно германской педантичностью внесли и письма, и записные книжки, и – правда, непонятно зачем – тетрадь с рецептами для больных. Более того, для Чехова исключение сделали даже нацисты, которые иностранных авторов, мягко говоря, не приветствовали, а книги некоторых так и вовсе предавали огню. Но даже они в 1938 г. всё-таки издали рассказы Чехова, несмотря на то что он был любимым писателем Ленина, само имя которого было им ненавистно.
Таланты и «антоновки»
О том, что конкретно значит Чехов для современной мировой культуры, говорят результаты исследований, согласно которым Чехов попал в список писателей, произведения которых чаще прочих адаптировали для кино и телевидения. Результаты эти неожиданные.
Во-первых, в тамошнем «топ-10» он единственный русский автор. А во-вторых, по количеству экранизаций Чехов опережает, например, Александра Дюма со всеми его мушкетёрами, Роберта Льюиса Стивенсона со всеми его приключениями и даже – подумать страшно – Артура Конан Дойла с его бессмертным тандемом «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Уступает он только Шекспиру – у того 768 экранизаций. И делит второе место с Чарльзом Диккенсом – по 287 экранизаций у каждого. И это только на Западе. Если же к ним прибавить ещё и отечественные, то цифра вырастет до 534.
Сказать, что Антон Павлович был обделён вниманием на родине, разумеется, нельзя. Но это внимание было, к сожалению, если не второсортным, то носило какой-то легкомысленный характер. Скажем, вокруг фигуры Толстого сформировалось движение толстовцев, думающих о «серьёзных делах» и одетых в своего рода униформу – рубашки-толстовки. А вот что о поклонниках Чехова писала в январе 1902 г. газета «Новости дня»: «В Ялте, где живёт А. П. Чехов, образовалась целая армия бестолковых и невыносимо горячих поклонниц его художественного таланта, именуемых здесь «антоновками». Идеал этих безобидных существ весьма скромен: «видеть Чехова», «смотреть на Чехова».
Может быть, это и смешно. Но вот что писал по этому поводу другой классик и мастер короткого рассказа, Сергей Довлатов: «Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова…»