Он появился на свет 15 января. Пожалуй, это всё, что можно сказать о дате рождения поэта, дипломата, лингвиста и композитора – Александра Грибоедова. но В каком году это произошло, доподлинно установить пока не получилось.
Хотя почти все сетевые энциклопедии утверждают, что родился Александр Сергеевич в 1795 г. Но безоглядно доверять подобным источникам не стоит. Хотя бы потому, что 13 января того же 1795 г. на свет появился его младший брат – Павел Грибоедов. О чём, кстати, сохранилась запись в метрической книге московской церкви Успения на Остоженке.
Таланта много не бывает
Зато послужные списки Грибоедова-дипломата настойчиво игнорируются. Между тем списков этих насчитывается шесть, и во всех зафиксирована одна и та же дата рождения сначала скромного секретаря Персидской миссии, а потом и полномочного посла Российской империи в Иране – 1790 г.
В принципе подобная настойчивость объяснима. Если принять дату из документов МИД Российской империи как верную, то рухнет красивая легенда о Грибоедове-вундеркинде, который в 11 лет поступил в Московский университет, в 13 лет получил степень кандидата словесных наук, перешёл на другой факультет и в 15 лет стал кандидатом права, но университет не покинул, продолжая заниматься – на этот раз уже математикой и естественными науками.
Зачем вообще нужна такая легенда – совершенно непонятно. Вряд ли фигура Грибоедова нуждается в каком-то дополнительном приукрашивании. Грубо говоря, в талантах Грибоедова по-настоящему сомневался лишь один человек – сам Грибоедов. Да и то его сомнения можно списать на своего рода кокетство. Скажем, беседуя с актёром Петром Каратыгиным, он получил комплимент:
– Ах, Александр Сергеевич! Сколько Бог дал вам талантов – вы поэт, музыкант, были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!
– Поверь мне, Петруша, – ответил будто бы Грибоедов. – У кого много талантов, у того нет ни единого настоящего…
Отметим, что среди всех талантов Александра Сергеевича его современник не нашёл нужным упомянуть, казалось бы, самого для нас очевидного – таланта дипломатического работника. И, судя по всему, правильно сделал. Потому что поступи он иначе, то, возможно, налетел бы на довольно крутую отповедь.
Лямка дипломатии
Сам Грибоедов дипломатическое поприще своим призванием не считал. И занимался этим делом едва ли не из-под палки.
Вот апрель 1818 г. Его только-только определили на службу в дипломатическую миссию. А он, ещё никуда не уехав, уже стенает в письме к другу Степану Бегичеву: «Жестоко бы было мне цветущие лета свои провести между дикообразными азиатцами, в добровольной ссылке, на долгое время отлучиться от друзей, от родных, отказаться от литературных успехов, которых я здесь вправе ожидать, от всякого общения с просвещёнными людьми, с приятными женщинами, которым я сам могу быть приятен».
1819 г. Он уже на пути к месту назначения. Тон всё тот же: «Судьба рукою железною закинула меня сюда и гонит далее; но по доброй воле, из одного любопытства никогда бы я не расстался с домашними пенатами, чтобы блуждать в варварской земле в самое злое время года… Что за жизнь! Да погибнет день, в который я облёкся мундиром иностранной коллегии!»
А вот 1827 г. Его карьера на взлёте – идёт победоносная для России война с Персией, Грибоедов работает над проектом выгоднейшего для России Туркманчайского мирного договора, который спустя год принесёт ему чин статского советника, должность министра-резидента, ордена, деньги, уважение императора Николая I... Даже его недруг, Николай Муравьёв-Карский, впоследствии скажет о его усилиях: «Он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию».
Однако для Грибоедова это сущая ерунда, говорить о которой ему то ли стыдно, то ли просто не хочется. Потому что сам он настроен принципиально иначе: «Вот кончится кампания, и я откланяюсь. В обыкновенные времена никуда не гожусь. Я рождён для другого поприща».
Сон в руку
Для какого именно и что конкретно он считает более полезным для России, чем территориальные приобретения, военное могущество и политическое величие, Грибоедов говорит с горечью: «Греки, римляне, евреи не погибли оттого, что оставили по себе словесность, а мы… Мы не пишем, а только переписываем! Какой результат наших литературных трудов по истечении года, столетия? Что мы сделали и что могли бы сделать!..»
Речи для чиновника на государственной службе не то что нетипичные – почти что крамольные. Тем не менее Грибоедов оказывается здесь прав. Результаты военных и дипломатических успехов потомки могут пустить прахом, и даже величественная некогда империя развалится в 1917 г., а потом ещё раз в 1991 г. И что останется от чиновника Александра Грибоедова? В лучшем случае – несколько строчек в учебнике истории.
Самое интересное, что всё так бы и произошло, будь Александр Сергеевич чуть более добросовестным чиновником. Но, на наше счастье и на счастье всей отечественной культуры, добросовестностью он не страдал. И когда служебные дела почти потопили его в ежедневной выматывающей, иссушающей текучке, натура Грибоедова всему этому мороку воспротивилась. Интуитивно, на уровне подсознания, почти мистическим образом. Ему приснился сон. Не вещий, но направляющий. О нём Грибоедов писал своему другу, драматургу Александру Шаховскому, который, собственно, и был главным действующим лицом этого сна. «Тут вы долго ко мне приставали с вопросами, написал ли я что-нибудь для вас? Вынудили у меня признание, что я давно отшатнулся, отклонился от всякого письма, охоты нет, ума нет – вы досадовали: – Дайте мне обещание, что напишете. – Что же вам угодно? – Сами знаете. – Когда же должно быть готово? – Через год непременно. – Обязываюсь. – Через год, клятву дайте... И я дал её с трепетом. Теперь сажусь писать и живо помню моё обещание; во сне дано, наяву исполнится».
Письмо написано в Тавризе и датировано ноябрём 1820 г. Так что от клятвы, данной во сне, Грибоедов не отступился – первый вариант знаменитой комедии «Горе от ума» был готов уже в 1823 г.
«Толпы обожателей»
Фокус в том, что поначалу никаких особенных дивидендов комедия Грибоедову не принесла. Ставить её отказались, а на публикацию в полном виде, без купюр, был наложен запрет, который длился до 1862 г. Более того – один из первых читателей, знаменитый баснописец Иван Крылов, предрёк «Горю» судьбу незавидную: «Этого цензоры не пропустят. Они над моими баснями куражатся. А это куда похлеще! В наше время государыня за сию пьесу по первопутку в Сибирь бы препроводила!»
Старый, битый жизнью литератор как в воду глядел. В 1826 г. Грибоедова арестовали по делу декабристов. И «Горе» фигурировало на следствии в качестве одного из доказательств, что Александр Сергеевич был если не участником, то активным сочувствующим. Особенно напирали на строчку, которую в комедии произносит заведомый свистун и дурак Репетилов:
«У нас есть общество, и тайные собранья
По четвергам. Секретнейший союз…»
Другое дело, что никто из настоящих членов тайных обществ показаний против Грибоедова не дал, и потому обвинение разваливалось на глазах. Окончательно точку поставил декабрист Александр Бестужев, давший объяснение, в котором нельзя было усомниться: «В члены общества я его не принимал, потому что он меня умнее».
Но надо признать, что умнее прочих оказались люди из ведомства Александра Бенкендорфа. В Третьем отделении сделали блестящий ход. Вместо того чтобы изгнать «подозрительного щелкопёра» с государственной службы, власть поступает ровно наоборот. И вот во что это выливается: «Возвышение Грибоедова на степень посланника произвело такой шум в городе, какого не было ни при одном назначении. Всё молодое, новое поколение в восторге. Грибоедовым куплены тысячи голосов в пользу правительства. Он имеет толпы обожателей везде, где только жил, и Грибоедовым связаны многие люди между собою. Приобретение сего человека для правительства весьма важно в политическом отношении».