Опоздавшие на праздник жизни

На фоторепортажах с церемонии погребения праха повстанцев 1863—1864 гг. поражает вовсе не число красно-белых флагов. Как раз это можно было предвидеть. Поражает фотография руководителя официальной белорусской делегации вице-премьера Игоря Петришенко, у которого вид такой, как если бы он куда-то опаздывал.

На самом деле, это вполне символический кадр. Белорусская власть оказалась опоздавшей к главному идеологическому событию, случившемуся в белорусской духовной жизни первой четверти XXI века. 

Да, не на территории Беларуси. Да, благодаря властям другого — хотя и близкого не только географически, но и исторически — государства. Но он прошел. И эти действительно исторические кадры — со светящимися от радости лицами, с празднично одетыми детьми — свидетельствовали не столько о похоронах (вполне трагическом событии), сколько о рождении. 

О рождении чего-то нового. Может быть, о рождении нового поколения тех, кто действительно будет строит процветающую и сильную Беларусь.

Можно украсть идею вышиванки и вырядить в соответствующую униформу активисток БРСМ и прочих потенциальных депутаток. Можно заставить заместителей министра выучить белорусский язык настолько, чтобы держать речь на нем в присутствии дипломатов. 

Но главную идеологему — образ борца, способного ценой жизни отстаивать государственность Беларуси, в стране, где, того и гляди, начнут проводить церемонии в честь очередной годовщины со дня рождения Михаила Муравьева-Виленского и канонизируют (что весьма вероятно) Иосифа Семашко — перехватить невозможно. 

Взорвется вся государственная идеологическая машина.

В 1996 году Александру Лукашенко, кажется, в Гомеле, подбросили замечательную идею, как увязать его представление о собственной исторической роли с национальным прошлым. 

У него спросили, как он относится к предложениям по развитию самоуправления Фонда имени Льва Сапеги. Уже забылось, кто именно об этом спрашивал главу государства, и по какому именно поводу его спрашивали, но ответ запомнился на долгие годы:

— Предложения товарища Сапеги могут подождать.

На самом деле, как раз предложения товарища Сапеги ждать не могли. Лукашенко, избравший для себя в тот момент модель поведения создателя нового государства, судорожно искал образец для этой модели, и великий канцлер литовский Сапега идеально укладывался в соответствующую схему:

— Лукашенко — это Сапега сегодня.

Причем, что самое смешное: этот самый Лев Иванович Сапега, как известно, был сторонником укрепления отношений с Московским царством, и дважды возглавлял посольство в Москву — что и вовсе никак не противоречило общегосударственной установке 1996 года, а даже наоборот. 

Но всегда приятно думать, что ты строишь на пустом месте и что до тебя здесь было поле непаханое.

Вот, прошло двадцать пять лет строительства на пустом месте. Явился Игорь Марзалюк, который пытается доказать, что и не на пустом месте вовсе, что есть традиция белорусской государственности (смотрите соответствующие тома академических трудов, инспирированных профессором Марзалюком). 

Но это та схема, которая соответствовала идеологическим реалиям 1996 года. Четверть века прошло, общество изменилось, востребованной оказывается уже не идеология строительства (как говорил Чебурашка, «строили мы, строили и наконец построили — ура нам!»). 

И судьба в лице литовского бульдозериста подбрасывает подходящую символику. Вот, берите на вооружение, на вашего Калиновского никто не претендует — вы же сами его всем остальным навязываете! 

Но и здесь власть не может толком распорядиться идеологемой, которая как нельзя более своевременна:

— Лукашенко — это Калиновский сегодня.

Весь государственный механизм заточен под эту концепцию. Посланцы Макея окучивают посольства западных государств, убеждая попавшихся под руку дипломатов, что только Лукашенко способен защитить суверенитет Беларуси. 

Российские идеологи и пропагандисты захлебываются в крике: мол, Лукашенко заключил союз с белорусскими националистами! Риторика самого президента воинственна, как никогда до сих пор.

Но Калиновский — единственный исторический персонаж, который укладывается в понимание возможной войны за Беларусь как войны народной. Причем он-то как раз обращался к той части современных ему белорусов, кто сегодня составлял бы электорат Лукашенко, — к крестьянам, к потенциальным партизанам. 

Это вам не магнат Острожский, это — народный герой, защитник. Как говорится, берите и пользуйтесь.

Но у белорусской идеологии лицо опаздывающего вице-премьера. Можно не любить Петра Кравченко, но его концепция национального Пантеона как раз сейчас и могла быть востребована. С похорон человека, в ответ на вопрос:

— Каго любіш?

отвечавшего:

— Люблю Беларусь!

вполне могла начаться концепция нового национально-исторического примирения. И пусть прах самого Калиновского покоился бы в каплице на вильнюсском историческом кладбище Роса, линия символической преемственности была бы проведена.

Но Лукашенко поехал в Витебск проводить очередное совещание по коровам, как если бы эта преемственность была для его идеологии более важной. Хотя, памятник корове, как я понимаю, в белорусской столице уже установлен, а памятник Калиновскому при нынешней власти явно поставить не успеют. Так что, да, корова сегодня важнее.

На этом фоне становится понятным и то почти всеобщее возмущение, которое вызвала у пользователей социальных сетей попытка Николая Статкевича виртуально «возглавить колонну» на похоронах главного героя борьбы белорусов за свою независимость. 

Никто из партийных лидеров не может претендовать на роль преемника Калиновского, что общество если и не понимает, то чувствует очень точно. 

Общенациональное движение, которое могло бы сыграть роль, подобную той, что играл БНФ в конце советской эпохи, появится не скоро, а уж новый Зенон Пазняк — и подавно. 

В этих условиях, как ни парадоксально, общество простило бы государству попытку перехвата политического брэнда «Кастусь», ибо государство — и есть Беларусь, пусть и не вполне соответствующая представлениям и самого Калиновского, и последовавших за ним национальных идеологов. 

Но государство, как мы видим, уехало заниматься коровами, как если бы именно туда нельзя было отправить профильного вице-премьера. Так что похороны последнего национального героя стали громкой символической акцией, которой воспользоваться не удалось никому.

Может быть, это и к лучшему.

Во всяком случае, не произошло то, что лучше всех описал в бессмертном своем романе Ярослав Гашек: все было замечательно, но тут вмешался генеральный штаб, и все испортил. Государственного штаба не случилось. 

Общество самоорганизовалось. Получилась памятная мне с времен моего детства картинка первомайской демонстрации, только вместо красных флагов были бело-красно-белые. 

Но улыбка радости и счастья на лицах была искренней. И людей никто не сгонял под расписку, не выдавал им портреты членов Политбюро, государя императора и президента всея Беларуси. Приехали сами. Детей привезли. Потому что для них это было истинным праздником.

Рождается новая идеология, которую не перехватить вечно опаздывающим государственным идеологам — ни Петришенко, ни Эйсмонтам. Идеология, паролем которой являются слова повстанцев 1863  года:

— Каго любіш?

— Люблю Беларусь!

— Так узаемна.

У тех, кто вышли на похороны повстанцев, кто следил за церемонией в интернете со слезами на глазах, этот диалог был бы абсолютно искренним. Потому что в этот момент они думали только о Беларуси. Они были честными, а не «по разнарядке». 

И Беларусь они принимали такой, какой она в эту минуту есть, в ее прошлом, настоящем и будущем. Даже с Лукашенко и его коровами.