Чисто по-белорусски. Интервью с режиссером фильма о том, как работники ЖЭСа закрашивают граффити
Сегодня в прокат выходит белорусский фильм «Чистое искусство» о том, как работники ЖЭСа закрашивают надписи на стенах, оставляя после себя разноцветные квадраты. Фотограф и документалист из Гродно Максим Швед, один из тех, кто, увидев в этом искусство, снял об этом кино. Мы пригласили его в офис TUT.BY, чтобы обсудить чистоту и порядок, искусство и цензуру и, конечно же, кино.
О чем кино: маляры ЖЭСа Зина и Инна старательно закрашивают на стенах Минска надписи, оставляя после себя разноцветные прямоугольники. Вдохновленный яркими фигурами, художник-абстракционист Захар Кудин выходит на городской пленэр, чтобы скопировать их на холст. Заинтригованные прохожие, пробуя интерпретировать творчество Захара, высказывают свое мнение не только об искусстве. Наблюдая за рождением арт-феномена, режиссер с иронией и любовью показывает современную Беларусь.
Мировая премьера прошла на одном из старейших фестивалей Европы в Кракове. На российском Artdocfest картина взяла приз за лучшую режиссуру, а на недавнем «Лістападзе» — диплом «За остроумное и меткое отражение белорусского самосознания».
— Читала у вас в Facebook, что вы и дом строите, и фильм «вырастили», и вообще стараетесь «все гештальты позакрывать» перед 40-летием. Нас, конечно же, интересует момент про кино. Когда вы задумали сделать фильм?
— В формате идеи он появился еще в 2016 году, когда я учился в киношколе Вайды в Польше. В конце учебного года студенты пытаются разработать внятную концепцию среднего или полного метра, которую можно предложить продюсерам. У меня была довольно абсурдная идея: хочу снять кино о том, как я вижу свою страну, через квадраты на стенах в Минске. Преподаватели сказали, что это может стать фильмом.
— Как искали финансирование с такой странной концепцией?
— Я учился в Польше, потому что там есть индустрия: после учебы ты можешь реализовать свой проект, для этого есть все механизмы. У нас же денег — нет, индустрии — нет. Я дебютант, поэтому какой бы гениальной моя идея ни была, искать деньги было очень сложно даже в Польше. Но не невозможно. Есть польский кинофонд, который три раза в год финансирует около 20 документальных проектов после нескольких этапов отбора. Но кинофонд дает только часть денег при условии, что кто-то даст еще. Вот эта зависимость от разных крупных институций — это, конечно, муторно. Основным мотором в этом плане были уже продюсеры картины.
— Поделитесь, каким в итоге получился бюджет фильма?
— К сожалению, я даже не владею этой информацией. Как только я нахожу продюсера — а у дебютанта особо нет возможности выбирать, я бы с любым согласился работать, — финансовые вопросы решает уже он. И все равно я начал снимать фильм за свои деньги, а мне потом пообещали их вернуть.
— К тому моменту, когда наконец взялись за съемки, не было ощущения, что вы уже переросли этот проект?
— Скажу честно, что тогда я его снимать уже не хотел. Когда мы приступили, я наивно полагал, что дальше будет лучше, но с каждым новым этапом все больше выгорал. Слава Богу, я встречал новых членов команды, которые вдохновляли на дальнейшую работу.
— Сколько по времени заняли съемки?
— У нас было 25 съемочных дней, разбитых по пятидневкам, потому что оператор визу не получил: в Беларуси ему отказали. И он прилетал на пять дней по безвизу. Съемки начались летом 2017 года, монтировать мы начали в феврале 2018-го. Я чувствовал, что уже снова не прет, но встретился с очень заинтересованным монтажером: это была его дипломная работа в Лодзинской киношколе — одной из самых крутых в Европе. Наша с ним работа была больше интеллектуальной, чем технической.
— Давайте уточним термины, которые нужны для понимания фильма. ЖЭС-арт — это что?
— Во-первых, звучит красиво, по-французски! А если серьезно, это искусство работников коммунальных служб: раскрашенные камни, лебеди из резины, вся эта красота рядом с нами. В более узком смысле — про этот феномен как раз наш фильм — это когда работники ЖЭСа закрашивают надписи, теги, граффити на стенах и заборах, в результате чего обычно получаются контрастные разноцветные прямоугольники — супрематические работы в стиле Малевича. Многие их не замечают, но если присмотреться, они есть в любом городе Беларуси.
— А фупрематизм?
— Искусствовед и научный сотрудник НХМ Ольга Архипова еще в начале 2010-х опубликовала статью, где она формулирует идею фупрематизма — фундаментального супрематизма, то есть супрематизма, который создается глобально, многими людьми: художниками, которые написали граффити, малярами ЖЭСа, которые их закрасили и, собственно, зрителями, которые оценили это как какое-то искусство.
— Для меня квадраты на стенах — явление настолько повседневное, что я их вижу, но не замечаю. Когда у вас включилась вот эта оптика наблюдателя?
— В принципе, я тоже не замечал их долгое время. Я увлекаюсь фотографией, и до этого много снимал портреты, вечеринки, стрит-фото, трэвел-фото. В какой-то момент мне захотелось попробовать что-то новое, и я заметил, что квадраты очень классно смотрятся на стенах, их можно сфотографировать так, чтобы они выглядели интересно. Для меня это было упражнением, композиционным экспериментом. Это, кстати, было достаточно давно, году в 2004-м.
— За все это время ничего не изменилось?
— Теперь всего этого стало меньше. И как-то серее. Тем не менее все еще можно найти шедевры.
— А когда щелкнуло, что об этом можно сделать кино?
— Однажды я увидел выходящие за квадрат восклицательные знаки: крик души закрасили, а они остались. Я задумался: что же там такое было? Тогда и посмотрел на это иначе. Меня заинтриговало, что в принципе там может быть, кто это делает, почему это закрашивают. Я по-прежнему везде ищу и фотографирую эти квадраты, для меня это уже стало своего рода коллекционированием. Куда бы я ни поехал, у меня всегда есть занятие — фотоохота за квадратами.
— Это правда интересно. Получается такой палимпсест: эти закрашенные истории можно рассматривать как несколько культурных слоев.
— Да, и меня заинтересовало это как антропологическое исследование. Это такой анекдот, но когда начинаешь его раскручивать, действительно находишь много слоев. Потому и фильм получился многослойным, его можно смотреть на разных уровнях.
— Как вы подружились с работницами ЖЭСа?
— Как ни странно, для меня это не было проблемой. Я пришел к директору ЖЭСа, сказал, что мне нужно снять тизер для учебы. Самих работниц даже не спрашивали об их согласии: они делали свое дело — я наблюдал за этим, мы немного общались. Когда я показывал то, что у меня получилось снять, в польской документальной школе, коллеги, конечно, многому удивлялись. Говорили: «О, класс, фильм про рабочих людей — это интересно», потому что в Польше и вообще в мире чаще обращаются к темам про героев с инвалидностью, про что-то социальное. А фильмов про людей, которые занимаются физическим трудом, в принципе не так много.
— В финале картины одна из работниц ЖЭСа, за которыми вы наблюдаете, баллончиком напишет в арт-пространстве «Жыве Беларусь». Ни у кого не было проблем из-за этого?
— Я считаю, что ничего криминального в этом жесте не было, и никаких проблем у них на работе быть не должно — они же не на стене рисовали. Вообще, героини увидели фильм только на «Лістападзе», чуть больше недели назад. В него вошла только небольшая часть отснятого материала, определенно смонтированная, и я волновался, что месседж может быть неоднозначным. Но нет, обе сказали: «Все нормально, все как в жизни, никаких вопросов».
— Как они сами относятся к своей работе?
— Закрашивать квадраты — только мизерная часть их работы. Я не думаю, что они серьезно относятся к этому. Это уже после фильма они мне сказали, что теперь для них это явление более творческое, они начали думать об этих квадратах с позиции художника.
— Почему надписи закрашивают красками, которые ну никак не сочетаются с цветом стены? Простая экономия?
— Да. Они берут универсальный цвет — серый или, как сами говорят, «Сахару», то есть беж, — и подбирают, где какой оттенок лучше подходит. Но если есть много оранжевой краски — тогда лупишь ею по зеленой стене. Это не только белорусский феномен, в той же России есть много групп в социальных сетях, посвященных этому искусству: «Таджик Ротко», «Замалевич»… Это не то чтобы от бедности, просто самый простой способ — взял и замалевал.
В центре Вильнюса граффити очень много, жителей это возмущает. Я спросил у них, как они решают этот вопрос. Оказывается, за собственный счет. Нас никто не спрашивает, просто закрашивают. А у них как: хочешь, чтобы убрали, — плати. В Америке работают целые сервисы, которые занимаются удалением граффити, там миллион разных способов, как с этим бороться. И у них есть движение вроде нашего ЖЭС-арта — Subconscious Art of Graffiti Removal (то есть «подсознательное искусство удаления граффити». — Прим. ред.).
— На этом кадре из фильма — художник Захар Кудин. Кто он и какую роль выполняет в вашей картине?
— У меня была идея, были квадраты и работницы ЖЭСа, а вот героя — стержневого элемента, который бы тянул всю эту историю — не было. Первоначально я думал, что мне нужен экскурсовод, который будет завлекать туристов и водить их по Минску, показывая стены с квадратами, как будто это выставочный зал. Но я не нашел такого персонажа. Тогда начал искать среди художников того, кто мог бы как-то интерпретировать эти фигуры, взаимодействовать с ними. И вот мы нашли Захара. Я почитал о нем статью, где он говорил: «Мы делаем Беларусь». А я как раз хотел делать фильм про Беларусь, не про феномен или художника.
— Быстро нашли общий язык? Захар кажется довольно эксцентричным художником.
— Это тот момент, когда люди находят друг друга. Такого чеканутого человека только такой чеканутый, как я, и мог снимать. (Смеется.) У нас много общего, мы срезонировали, потому что оба испытываем своеобразные патриотические чувства и хотим высказаться на эту тему.
— Почему искусство — «чистое»? Я вижу в этом игру слов, будет интересно сравнить с вашими мыслями.
— Название родилось уже под конец монтажа, изначально были другие варианты: «По следам ЖЭС-арта» или «Наследие ЖЭС-арта». Когда мы этот проект питчинговали по-английски, называли его The Art of Censorship («искусство цензуры». — Прим. ред.). Мы отказались от этой идеи, потому что тег «последняя диктатура Европы» уже набил оскомину. Актуальное название родилось в процессе дискуссии, арт-куратор сказал, что то, что у нас получилась czysta sztuka, то есть «чистое искусство», имея в виду «настоящее искусство». У меня щелкнуло, что это классное название. Здесь есть двойное значение: и «чисто» в прямом смысле, и «чисто» как синоним слову «однозначно».
— Я увидела, что тут в дискуссию, если не в спор, вступает искусство Захара, где «чистое» есть «свободное», и искусство ЖЭСа, где «чистое» равно «стерильное». Получается противопоставление искусства свободы искусству цензуры.
— Ну вот, здорово. Мне хотелось, чтобы рождались трактовки, в фильме нет однозначного «что хотел сказать автор».
— Ваша картина говорит надписями на стенах, бегущими строками, коммерческими вывесками. Мне показалось, что они как бы спорят с монументальными патриотическими надписями типа «Подвиг народа бессмертен», вы на этом фокусируете внимание. Это об архаичности советской символики?
— На самом деле мы хотели показать, что пространство, в котором мы живем, очень сложное. Здесь сосуществуют барельефы с героями советских времен, а под ними — KFC. И вот этот стык для меня самый ироничный и любопытный. Монументальные советские люди, а рядом — улыбающийся капитализм. Нам не то чтобы хотелось как-то обличить советского человека, но мы живем в этом странном пространстве — между Западом и Востоком, между прошлым и будущим, между красными и зелеными. И вот этот стык рождает абсурд. В общем-то, для меня квадраты и являются маленьким зеркальцем современности.
— Тут же еще момент, что монументальные надписи остаются «в веках», а граффити, даже самые безобидные, типа «Мая краіна Беларусь», закрашиваются — и их не видно.
— Благодаря тому, что они закрашены, они как раз становятся заметными. Само появление квадрата для меня более красноречиво. Теперь мы с подозрением будем смотреть на эти квадраты и думать, что там спрятан какой-то месседж.
— Я нашла еще одну визуальную антитезу в вашем фильме: тихий, спокойный, вымытый шампунем Минск и советские танки, парады, вот эти все ритуалы…
— Для меня это часть нашей актуальной реальности, которая конкретно характеризует нас и нашу ментальность. Танки натурально шастают у нас под окнам — то на парад, то на репетицию. И если уж мы хотим про Беларусь рассказать, без пускания пыли в глаза, без выставления всего этого напоказ нас сложно понять. У Андрея Кутило в «Стриптизе и войне» тоже, кстати, есть эти танки, монументы (фильм в этом году участвовал в основном конкурсе документального кино «Лістапада». — Прим. ред.). А квадраты — это же тоже про выставление напоказ: «Смотрите, у нас чисто». Надписи же не вымывают совсем, а закрашивают.
— Это будто бы проявление силы: «Мы можем это закрасить».
— Да, у нас не просто чистота, но и порядок.
— Как вы, кстати, взаимодействовали с милицией?
— Представьте: нас было 5 человек, причем часть группы польскоговорящие — могли сойти за шпионов. В кадре видно, как во время парада мы с Захаром рассматривали столб с квадратами, обсуждали Малевича. К нам подошел человек в штатском, поинтересовался, что мы тут делаем. Для меня как для режиссера момент был напряженным. В итоге нас поспрашивали и отпустили: в милиции не оказались — и слава Богу!
Еще был момент, который не вошел в фильм. Мы снимали на площади Независимости, как гаснут фонари и как подметают около памятника Ленину. Я знал, что тут без разрешения снимать нельзя, но на свой страх и риск пришли сюда с утра. Когда нас заметили, мы сказали милиционеру, что снимаем чистоту и порядок. «Тогда ладно», — ответил. Оператор-поляк сильно удивился: в Польше скажи, что снимаешь про чистый город — у них это как про воздух, про воду. А у нас это культивируется, это наш бренд.
— Граффити на стенах — это, по-вашему, вообще про что?
— Для меня это все в первую очередь о свободе высказываний. Надпись — бескомпромиссный вариант, крик души, так сказать. Я считаю, что граффити имеет право на существование, город же тоже нам принадлежит. Как обыватель я хочу чистоты, но стерильность мне неинтересна. Художники — как санитары города. Если где-то что-то написали, значит, там что-то не так. При этом я понимаю, что это противоправное действие, которое нарушает чью-то свободу. Но мы должны уметь общаться.
— Иногда городские стены как раз и используются для общения, будто стена в Facebook — знаменитая «стена Щеткиной», например.
— Если помните, одно из самых ярких высказываний на ней было «Ну вы же сами все понимаете». Очень сложно объяснить эту фразу иностранцу. А для нас это где-то в крови, за 25 лет это уже стало какой-то мантрой. Эта надпись — очень многозначительная, и то, что ее оперативно закрасили, говорит о многом. Наш фильм как раз про «Ну вы же сами все понимаете», только мы немного расширили этот тезис.
— Какие граффити или муралы (живопись на архитектурных сооружениях и других стационарных основаниях. — Прим. ред.) вы бы закрасили в Минске?
— Внутри тусовки есть понимание, что вот граффити декоративное, чтобы около него хипстеры приходили кофе пить. А вот — что-то социально важное. Но я считаю, что и декоративные граффити могут существовать. Моя позиция в том, что все эти высказывания имеют право на существование. Мурал «Москва — Минск» унылый, тоскливый и вообще отстойный. Но то, что его дорисовали, потом закрасили, да и вообще все это дело с Ларичевым опять же много говорит о нас.
— Как вы относитесь к тому, что в Минске стрит-арт, по сути, выносят в определенные, назовем их так, «культурные гетто»? На улицу Октябрьскую, например. У нас «вытатуирован» центр, но, чем дальше от него, тем меньше уличного искусства. Возможно, и за пределами центра нужен диалог через граффити.
— Мне кажется, это свойство нашей системы — социальной, политической. Есть определенные гетто — языковые, культурные. И это одно из них. Нам как бы говорят: «Вот вам место, тусуйтесь». Но мы из них выбираемся, Vulica Brazil — тому пример. На самом деле не все так страшно: наверху есть адекватные люди, которым тоже хочется немного выбраться из этого гетто. А людям, мне кажется, вообще все равно — главное, чтобы с них не брали деньги и чтобы им в окно не заглядывала смерть.
— Существует расхожее мнение, что Минск — серый. Какого цвета ваш Минск и считаете ли вы, что здесь некрасиво?
— Мне нравятся стены с квадратами — для меня все красиво! (Смеется.) Как говорит Захар: «Красота — для тех, кто понимает». Для меня Минск однозначно красивый город, это же не только проехать по проспекту и зайти в McDonald’s. Он большой и очень зеленый. Мне кажется, надо избавляться от таких претензий, все — в глазах смотрящего. Концепция «Города солнца» в нем, конечно, все еще прослеживается в каких-то остатках советской империи. Но туристы, которых я снимаю для телепрограммы, говорят, что у нас необычно. А серый, кстати, очень классный цвет, на его фоне все смотрится ярко.
— В «Чистом искусстве» Минск неузнаваемо яркий, фильм вообще легко смотрится, он сделан тонко, не без иронии. И настроение у него ни разу не пессимистичное.
— Я сам не люблю назидательные нудные фильмы, где все страдают. Думаю, что наша картина еще может быть востребована у белорусской диаспоры за рубежом. Эта публика знает реальность, которая отражена в фильме, и может скорее смеяться над ней, чем ее бояться, потому что живет уже в другой действительности. А те, кто в Беларуси, во время просмотра смеются, а после говорят, что кино грустноватое. Потому что выходишь из зала — и встречаешься с этими квадратами и танками.
Фильм «Чистое искусство» уже можно посмотреть в минских кинотеатрах.
Когда: 21−27 ноября
Где: Silver Screen в ТЦ «Галилео», «Ракета»
Сколько: от 6 рублей
