«Если вы читаете это, значит, меня уже нет»: отрывки из книги о Жанне Фриске

Источник материала:  
07.10.2019 13:57 — Разное

«СтарХит» эксклюзивно опубликовал отрывки из первой главы книги о Жанне Фриске с рабочим названием «Блестка». Автором стал сценарист и друг певицы Геннадий Куркин. Рассказ здесь ведется от первого лица.


Фото: photo-find.ru

— Если вы читаете это, значит меня уже нет. А значит, я могу говорить правду. Вовсе не потому, что правду так уж обязательно говорить, просто кроме нее мне больше ничего не остается.

В прямом смысле — ничего. Здесь нет времени и пространства, нет последовательности событий и явлений, нет ни начала ни конца — хаотичным, беспорядочным набором разноцветных мазков — как холст, на который смотришь недостаточно издалека — представляется мне отсюда моя жизнь. В моем распоряжении океан неупорядоченных воспоминаний, откуда я могу по желанию выхватить любое, но при этом не буду знать даже мое оно или же кто-то вспоминает обо мне в данную минуту, было ли это месяц назад, или это еще только случится через миг, год, десять лет.

Я выбираю наугад.

«Сил едва хватает добраться от одного сна к другому»

Снег. 5-ая Авеню обросла сугробами. Мелко семеня и то и дело оскальзываясь, прохожие жмутся к стенам домов и — почти бессознательно — ближе друг к другу. Уличные торговцы жарят каштаны, и в прозрачный морозный воздух вплетается едкая нотка дыма.

Мы прилетели в Нью-Йорк прошлой ночью. Отсюда, из комфортного гостиничного номера, последние несколько дней моей жизни кажутся сплошной, смазанной от скорости чередой событий, как будто в нормальный объем нескольких земных суток оказались неведомым образом втиснуты события нескольких лет.

Дима (муж певицы Дмитрий Шепелев — прим.TUT.BY) смотрит в огромное, до пола окно. Я сплю. Я сейчас очень много сплю — сил едва хватает добраться от одного сна к другому, и постепенно я перестаю различать разницу между сном и перерывами на реальность, которые становятся все короче.

И я просыпаюсь уставшей.

«Мне прописали скорую и неизбежную смерть»

Сильно уставать я начала сразу после родов: стоять, лежать, думать, все было мучительно тяжело, через силу. Я чувствовала, как с тонким присвистом с каждым выдохом исходит из меня жизнь; мы отправились к врачам, чтобы рассеять сомнения. И нам это вполне удалось — сомнений не осталось, мне прописали скорую и неизбежную смерть…

В тот момент вместо страха мной овладело ощущение катастрофически необратимой своей непричастности к чему-то жизненно необходимому, чему-то, что раньше всегда находилось в моем безусловном распоряжении, а теперь вдруг исчезло, оставив меня в нелепой растерянности и недоумении.

Так мог бы чувствовать себя опытный парашютист имеющий все основания расcчитывать на благополучный исход очередного прыжка, однако, потянув за кольцо, вместо спасительного купола вдруг обнаруживший за спиной мешок с картошкой. И уже неважно почему и как так вышло — все отпущенное до столкновения с неизбежностью время, мне, как тому воображаемому парашютисту, было суждено провести в запоздалом удивлении и разочаровании вопиющей несправедливостью жизни — неотвратимостью собственной гибели.

«А как же ребенок, как же мой мальчик, неразумная ты сука?!» — укоряла я Жизнь, пытаясь ухватить ее за грудки, остановить, заглянуть ей в глаза, принудить к ответу. Напрасно. Жизнь слепа, глуха и бесчувственна, она не слышит ни мольб, ни доводов, ни проклятий, она идет вперед, на ходу оттачивая, доводя до абсурдного мастерства единственное свое незрячее умение — продолжаться, продолжаться несмотря ни на что.

Смирение, эта самая вынужденная из человеческих добродетелей, оказалось не для меня, а вот отчаяние пришлось как раз впору.

«Я не участвую в корпоративе, к этой дате я буду мертва»

Все хотят знать, где я и что со мной. Я же лежу в половину сознания на кровати и безцветная пиявка капельницы то ли вливает в меня какое-то лекарство, то ли высасывает по капле мою кровь.

Дима злится, ругается звенящим от раздражения шепотом, забывая, что еще совсем недавно мы были по одну сторону со звонящими, такими же абонентами сотовой сети жизни как они, и, каждый, строили друг на друга и на нее свои собственные планы, никогда не включащие в себя смерть. Диме передались моя растерянность и страх, и как все мужчины, он не может принять его иначе, чем превратить в злость. И в самом деле, что мне было сказать? Привет! Отмените концерт, я умираю? Я не приеду на интервью, у меня рак? Я не участвую в корпоративе, к этой дате я буду мертва?

Однажды уйдут все. Все кто помнил нас по жизни, по запаху волос, по вкусу поцелуев, по звуку нашего смеха, кто видел нас сонными, кто не мог сдержать восхищения глядя нам в след. Уйдут наши родители, дети, поклонники, любовники, друзья и враги. И когда уйдет последний из тех кто помнил нас, тогда — но не раньше — закончится наша история.

«Заголовки сайтов запестрят моими изуродованными болезнью фотографиями»

Тогда же в Нью-Йорке заканчивалась всего навсего моя жизнь. Меня это пугало, и потому я не брала трубку. Как ребенок, который потерялся, но боится спросить дорогу домой у чужих проходящих мимо взрослых, я предпочитаю закрывать глаза на очевидное в надежде уснуть и проснуться спасенной. Я не хочу, чтобы кто-то знал о моей болезни, ведь только когда правду кроме тебя знает кто-то еще, она становится необратимой.

Наверное, я должна была догадаться, что уже к моменту нашего приземления в Нью-Йорке с тайной будет покончено, и заголовки сайтов запестрят моими изуродованными болезнью фотографиями, зашевелятся меж газетных разворотов плоские желтые черви, разносчики заразы сплетен.

«Тот, кто не умирал, не поймет»

Дима включит свой телефон, и сообщения будут сыпаться больше часа без остановки. Среди преимущественно растерянных — «Скажи, что это не правда!» придет одно — «Срочно перезвони!» (от Константина Эрнста — прим.TUT.BY).

Дима заканчивает разговор, пересказывает мне.

Эрнст говорит, если мы не хотим — эфира не будет, но в покое нас не оставят так или иначе, пусть мы это понимаем. Он говорит, что на Западе все звезды рассказывают о своих болезнях открыто, ибо на то они и звезды, чтобы на них смотрели, такова их звездная судьба — быть на виду всегда, несмотря ни на что. Он говорит, что если потребуются деньги — они всегда требуются — канал объявит сбор средств, и лучшей площадки, чем «Пусть говорят!» нам не найти.

Эрнст говорит «Решайтесь». И мы соглашаемся. Дима пишет на бумаге черновик обращения к зрителям.

Дима снимает видео, останавливает запись, начинает сначала, снова останавливается, и вдруг плачет, навзрыд, как мальчишка, отвернувшись и размазывая слезы кулаком по лицу. Я смотрю на него. Я тоже хочу так. Вывыть, плакать из себя вон наползающую, как ледник, с каждым белым днем, с каждой черной ночью вечную мерзлоту смертельного одиночества, умыться обильными очистительными слезами и — айда! — в новую жизнь. Тот, кто не умирал, не поймет — это острое, постыдное, уродливое двухголовое чувство, любовь и зависть уходящего к остающемуся.

←Дозрел: Лукашенко-таки собрался в Евросоюз

Лента Новостей ТОП-Новости Беларуси
Яндекс.Метрика