Режиссер скандального фильма о Путине рассказал о желании снять фильм о Коле

Корреспондент TUT.BY встретился с документалистом, чтобы расспросить: ходят ли его дети на митинги, почему он взялся за материал, который снял 20 лет тому, и чего он вообще боится?

— Смог бы, если бы политика перестала меня волновать в той степени, в которой волнует сейчас. Я снимаю свои картины, потому что не могу их не снимать. Когда стала набухать война в стране, где я родился, я просто остановил все свои проекты и начал снимать фильм «Родные» (лента о жизни самого Манского и его семьи, живущей в разных уголках Украины: Львове, Одессе, в Донбассе и в Крыму. — Прим. ред.). 

«Свидетелей Путина» я тоже не мог не сделать. Я мечтаю о том моменте, когда я смогу не снимать такие фильмы. Но сейчас мы находимся в той точке развития окружающей нас жизни, где не снимать об этом кино — это малодушие и предательство.

— Конечно нет.

— Да, но мы не всегда слушаем, что говорят наши жены. Я не мог себе такого представить ни при каких обстоятельствах. Думаю, что даже моя жена, когда это говорила, не представляла, что в 2020 году Путин по-прежнему будет президентом России. Она скорее говорила о двух каденциях, то есть двух сроках до 2008 года. 

Все-таки я не мог представить, что после обретения свободы российское, постсоветское общество, имеющее травматический опыт несвободы, добровольно откажется от права на самоопределение.

— Конечно.

— Нет.

— Я думаю, это их бессознательный выбор. Я не могу сказать, что они тотально не ходили на митинги. Но они воспринимают настоящее не столь трагически, нежели я. Потому что они, наверное, не до конца понимают финальную станцию этого поезда, не понимают, куда он идет. Они родились в другой стране, у них нет этого страшного опыта, который есть у нас, поэтому они пребывают в иллюзиях.

— И это похоже на Северную Корею, где уже третье поколение, если не пятое, живет, по сути, при одном вожде, местами меняются только буквы — Ким Ир Сен, Ким Чен Ын и так далее. И корейцы, будучи отрезанными от внешнего мира, вообще не представляют о существовании другой жизни. Для них это, может быть, менее травматично — жить в том концлагере, в котором они родились.

— У нормального человека рано или поздно происходит осознание собственных ошибок и собственной наивности. В принципе, парадокс заключается в том, что Путин стал предметом операции, проведенной более либеральным крылом в окружении Ельцина, а не силовиками. 

Более того, я думаю, что, если бы Путина двигал силовой блок, может быть, этот проект не был бы реализован. А здесь появилось общественное доверие к этому кандидату, потому что за ним стояли другие силы, более адекватные, что ли.

— Мне кажется, что оппозиционер — это политический деятель, который ведет борьбу с режимом. Я себя таким не считаю. Но, конечно, моя позиция находится в лагере тех, кто считает нынешний режим преступным. От прямых политических акций я стараюсь дистанцироваться, я отказываюсь от участия в каких-то политических конференциях, съездах, не вступаю в партии. 

Но, конечно, все, что я делаю, — это пропаганда свободного демократического общества, от которого Россия откатывается все дальше и дальше.

— Да, наверное. Я неплохо знаю белорусское кино, и там стали появляться очень интересные авторы. Но, кроме Хащеватского, чей язык уже немного несовременный, больше никого нет. Хотя Беларусь — очень интересное пространство. В свое время я даже думал снять там фильм про Колю (речь о Николае Лукашенко. — Прим. ред.) и удивлен, что его до сих пор никто не сделал.

— Сколько бы раз я об этом ни напоминал, постоянно происходит подмена, что, дескать, я был нанят на работу для съемки пропагандистского фильма о Путине. Ситуация была ровно противоположная, картина снималась вообще на частной студии. И инициатором этого фильма был я, а не администрация президента. 

Главная задача, которая стояла передо мной, была в том, что я хотел российскому избирателю и миру в широком смысле ответить на вопрос Who is Mr. Putin? К моменту, когда его Ельцин за руку завел и посадил в президентское кресло, страна вообще не понимала, о ком идет речь. 

Так что это не то чтобы я был нанят снять свадьбу, а потом в промежутках заснял, как невеста целуется со своим бывшим, из этого сделал фильм и продал его.

Съемка документального кино в принципе достаточно подлое дело. Даже самый бесталанный документалист все равно создает свое произведение на основе конкретной человеческой жизни. Персонаж рассказывает тебе о своей жизни, как он ее выстрадал, а потом ты из всего этого собираешь свой пазл, то есть, по сути, без угрызения совести уничтожаешь целые блоки человеческой жизни.

— Я пользовался достаточно доверительными отношениями с Путиным, он видел картину и одобрил ее (официальную версию фильма 2001 года. — Прим. ред.). Так что большие государственные чиновники, которые на приемке фильма пришли указывать, что в нем не так, в каком-то смысле были лишены права голоса. 

Единственное, на что они обратили внимание, — что в этом фильме вообще не видно, что Путин работает. Мол, он только пьет чай, ведет праздный образ жизни. Они настояли на том, чтобы я показал, что наш президент — постоянно в трудах праведных (достаточно абсурдное требование, но компромисс для меня). Я пытался им объяснить, что зритель смотрит фильм в информационном потоке, он и так знает, что человек работает. 

Но, может быть, им было важно хотя бы на чем-то настоять. И в русскую версию ленты я вставил три глупых кусочка, где Путин бесконечно куда-то ездит.

— Я смотрю много фильмов, и те картины, которые меня потрясают, я стараюсь приглашать в программу «Артдокфеста». По крайней мере конкурсная программа — это всегда потрясение той или иной силы. 

Наверное, самые мощные потрясения для меня находятся все же не в пространстве современного документального кино, ты их чувствуешь на дистанции. Так что я бы тут сказал о фильме Герца Франка «Высший суд» или о «Животной любви» Зайдля.

— Конечно, я понимаю, что моя позиция может привести к каким-то эксцессам, связанным с моей жизнью и здоровьем. Откровенно говоря, я очень люблю жизнь и поэтому, насколько возможно, стараюсь не анализировать эту ситуацию. Но в конце концов мне время от времени поступают какие-то угрозы…

— Да, но я не думаю, что власти хотят меня физически уничтожить. Но есть те, кто так любит властей и считает, что, если у меня будут проблемы, они тем самым сделают какой-то комплимент власти, какой-то подарок. Я считаю неслучайным, что Политковская была убита в день рождения Путина.

— Ну я бы с ним поговорил. О нем самом. Я бы не спрашивал у него о том, что он думает о мире, об Украине, о Беларуси. Нам есть о чем поговорить — о его самоощущении, о его страхах, о его планах на собственную жизнь.

— Вот я и спрошу у него: когда?

Самые интересные фрагменты из дискуссии с Манским на Q&A после показа фильма на Одесском МКФ-2019.

— Понимание необходимости вернуться к этому материалу пришло в 2012 году, когда Путин цинично заявил о своем возвращении в президентское кресло, с которого он, по сути, никуда не уходил. В тот момент я снимал фильм в Северной Корее («В лучах солнца». — Прим. ред.) и не мог обратиться к этой теме. Потом началась война в Украине, и я считал для себя первостепенным обязательством сделать картину «Родные».

— В 1996 году в России были выборы Ельцина на второй срок. Было противостояние Ельцина и коммунистов. И мы все, демократически настроенные граждане, объединились вокруг Ельцина вроде бы как для того, чтобы не допустить коммунистов к власти. Во имя высших целей было произведено насилие над демократией. То есть по сути дела Ельцин тогда не выиграл выборы, он вообще лежал с операцией на открытом сердце, он был недееспособен, но нам казалось, что можно во имя неких идеалов пренебречь демократией. 

И вот Путин появился не в 2000 году, а тогда, когда мы стали насиловать демократию. Ельцин в 2000-м уже по накатанной, в обход демократических институтов, просто за руку ввел в кабинет никому неизвестного человека. С диктатурой все понятно, а вот демократия — тонкая материя и очень нежная структура. Тогда мы этого не понимали. И, когда я говорю «мы», я думаю не только о России.

— Была и моя личная цена за то, что я наивно полагал, что был всего лишь свидетелем. Но жизнь доказала, что молчаливое согласие делает из свидетелей соучастников. Так что это мы все добровольно сделали себя заложниками человека, поведшего нас в светлое будущее, сильно напоминающее темное прошлое.

— Помимо глобальной потери — потери огромной страны, в которую ты верил и которую ты строил, — мне все-таки пришлось все бросить и уехать в никуда. Я никогда не собирался эмигрировать. Я прожил 40 лет в Москве, мне казалось, что это тот город, где меня похоронят.

— Я знаю, что он видел фильм. Но он мне не звонил.

— Я убежден, что «Свидетели Путина» будут показаны самым широким образом в прайм-тайм на первом канале российского телевидения с повторами. И очень хочу, чтобы мы все дожили до этого дня.