Как беженцы из Чечни штурмуют польскую границу в Бресте

Из Чечни бегут по разным причинам: от политического преследования до безденежья. Истории беженцев — о домашнем насилии, травле из-за "неправильной" национальности, плохой медицине, бедности и безнадёге, репрессиях кадыровского режима. Беженцы едут в Польшу, потому что считают её первой безопасной для пребывания страной.

Беженцы, пытающиеся пересечь белорусско-польскую границу в Бресте, стали проблемой летом 2015 года. По данным белорусских пограничников, только в августе 2015-го граждане Кавказа и стран Средней Азии совершили 8300 попыток попасть в Польшу. В то время польские пограничники за один день могли пропустить 70 человек.

Через год, в августе 2016 года, в Бресте находилось более двух тысяч беженцев. Они жили на вокзале. Поляки пропускали не больше пяти семей в день. Дошло до того, что желающие попасть в Польшу вышли с протестом к автомобильному погранпереходу "Брест" — не помогло.

Сейчас ситуация не такая острая, как три года назад. За 2018 год, по данным правозащитной организации Human Constanta, семьи беженцев совершили 3144 попытки уехать в Польшу. По сведениям польского Центра правовой помощи имени Галины Нець, в прошлом году 50% чеченцев, переехавших границу, покинули Польшу до процедуры предоставления убежища.

Сегодня в Бресте около 100 чеченских беженцев. Они приходят на брестский вокзал каждый день целыми семьями — садятся в электричку, идущую в ближайший польский город Тересполь, и там просят пограничников пропустить их в Евросоюз. Но Польша не готова к такому количеству мигрантов: за день границу удаётся пересечь немногим, остальные возвращаются в Брест обратным поездом. Ни правозащитники, ни сами беженцы не понимают, чем руководствуются пограничники, пропуская те или иные семьи. В прошлом году одна из семей попала в Евросоюз с 68-й попытки.

В зале, ведущем в зону пограничного контроля, появляются Юлия Стасюк и Кирилл Кофанов из Human Constanta. Они приходят сюда каждый день: считают, сколько чеченских семей попытались уехать в Польшу, скольких пропустили и кому всё-таки не повезло. Кирилл знакомится с новыми семьями и пытается наладить контакт. Это тяжело, потому что мигранты недоверчиво относятся даже друг к другу.

Пока мы ждём поезд, с нами знакомится Хава (имена всех героев изменены). Женщина интересуется, из какого мы СМИ, и говорит, что хотела бы рассказать свою историю. Это удивительная ситуация, говорят правозащитники: чеченцы редко идут на контакт сами.

Хава и "нечистая" кровь

— Я приехала в Брест 10 мая 2019 года, чтобы попасть в Польшу и получить политическое убежище. У меня есть корни из Казахстана и корни из Чечни. Я как бы метиска, нечистокровная чеченка. В Чечне у меня с раннего детства большие проблемы из-за национальности, из-за того, что моя мама — казашка. Чеченские родственники предвзято ко мне относились. Мачеха-чеченка хотела от меня избавиться. Всё время говорили мне: "Уматывайся в свой Казахстан, нам стыдно, что ты у нас тут живёшь".

Они не хотели брака моего отца с казашкой. Говорили, что против того, чтобы мои бабушка и дедушка брали меня на воспитание, когда моя мать меня бросила. Были конфликты. Отец собирался отказаться от меня. Родственники — тёти, дяди — меня избивали, унижали перед людьми — соседями, в школе. С самого детства и до тех пор, пока я не ушла из семьи. Я считаю, что была жертвой расового преследования. Из-за того, что моя мать другой национальности. Единственные люди, которые ко мне хорошо относились, — это мои дед и бабушка покойные. Дедушка умер, когда мне было лет девять, а потом и бабушка умерла. Остальные меня ненавидели, даже ходили разговоры "убрать её", то есть убить.

Из Польши, говорит женщина, она уехала по тем же причинам — не прижилась в лагере под Варшавой рядом с другими беженцами.

— А как к вам относились другие чеченцы — не родственники?

— Знаете, у чеченцев такой менталитет, что если к тебе плохо относятся в семье, то они так же относятся: "Как они — так и мы". Там особое отношение к женщинам: если к тебе плохо относятся родственники, то и все остальные считают тебя дешёвкой, низшим слоем. Относятся предвзято, стараются унизить, пальцем показать. Через такое вот пришлось пройти и именно от этого в итоге пришлось бежать.

С Хавой мы договариваемся вместе пересечь границу.

Все женщины-беженки, кроме Хавы, одеты в длинные платья и хиджабы — по традиции. Мужчины в основном в тёмной одежде, некоторые — в белых рубашках. Они не сразу расходятся по домам: кто-то обсуждает неудавшуюся попытку, кто-то покупает билеты на следующий день, а кто-то просто коротает время. В Бресте беженцы живут в гостиницах или снимают квартиры посуточно, ведь никто не знает, когда сможет попасть в Евросоюз.

Юсуб, который едет в Польшу лечить сына

Утром следующего дня мы снова на вокзале. Вчера нам удалось поговорить только с Хавой — и то потому, что она подошла сама. Сегодня чеченцы смотрят на нас не так враждебно. Мы знакомимся с Юсубом.

— Я ради ребёнка сюда поехал. Он у нас инвалид, сам не двигается — проблемы с позвоночником. Я-то нормально своё прожил, а тут ради ребёнка всё. Чтобы сюда приехать, я три месяца копил деньги. Тёща помогает со своей пенсии — больше некому. Мы уже были в Европе в 2013-м, шесть лет назад, ездили лечить сына. Тогда ехали на поезде, ребёнку было три месяца. Проехали с четвёртой попытки, — мужчина говорит на ломаном русском и порой долго вспоминает слова.

В прошлый раз, говорит Юсуб, семья вернулась из Польши из-за его родителей: мать была одна и оставлять её не хотели. Да и ехали исключительно лечить ребёнка. Оставаться не планировали.

— Здесь у меня в день уходит примерно 5 тысяч российских рублей (160 белорусских) — на жильё, еду и билеты. Я, если честно, сейчас был бы рад остаться там [в Польше. — Еврорадио] жить. В Чечне работы нет".

По словам правозащитников, у семьи Юсуба шансов попасть в Польшу очень мало, потому что однажды они уже покинули Евросоюз.

Адлан считает нас чеченскими агентами

К часу дня беженцы расходятся с вокзала. Тишину разбавляют объявления об отправке и прибытии поездов и голоса двух чеченских мальчишек. Рядом сидит их мама, подперев рукой голову. Это Элиза. Она вместе с мужем и детьми приехала в Брест два дня назад, но, совершив три попытки пересечь границу, семья решила вернуться обратно в Чечню.

— Вы проделали слишком большой путь для того, чтобы так просто сдаться, — пытается подбодрить Элизу юрист Кирилл Кофанов. Элиза говорит, что окончательное решение будет принимать её муж Адлан.

Элиза замужем второй раз. В первом браке женщина страдала от домашнего насилия. От бывшего мужа у неё четыре ребёнка, но они остались жить с отцом — так обычно и происходит в чеченских семьях. С Адланом у Элизы сыновья-двойняшки — Шара и Саид. В Польшу семья пытается попасть из-за Саида: у мальчика нет тазобедренного сустава, из-за этого одна нога короче другой. С возрастом ситуация только ухудшается.

— Не знаю, хотим ли мы остаться там навсегда. На год, может быть, или на четыре, — Элиза не очень хочет общаться без мужа и практически всё время молчит. Адлан — мужчина лет сорока на вид, в тёмной одежде. Он недоверчиво смотрит и спрашивает, зачем мы второй день подряд приходим на вокзал. Адлана невозможно переубедить, что мы белорусские журналисты, а не чеченские агенты. Он намерен вызвать милицию, если мы сейчас же не уйдём.

БРЕСТСКИЙ ОФИС HUMAN CONSTANTA. ЗДЕСЬ ЧЕЧЕНСКИЕ БЕЖЕНЦЫ МОГУТ ПОЛУЧИТЬ ЮРИДИЧЕСКУЮ КОНСУЛЬТАЦИЮ, ЕДУ И ОДЕЖДУ

Хасан: "В один день пришлось поехать в Сирию"

Хасан — наш первый знакомый беженец в Бресте, бегущий из Чечни по политическим мотивам.

"Моя страна — это Чеченская Республика. Рано или поздно я вернусь туда, когда это можно будет; когда посчитаю, что там безопасно для меня и моей семьи. В данный момент я вынужден — хочу или нет — покинуть эту страну, потому что там беспредел конкретный и, можно сказать, геноцид... Стараешься ровно идти: пить нельзя — не пьёшь, курить нельзя — не куришь, но они всё равно что-то находят. Рамзан Кадыров всегда требует от своих подчинённых работать, вот они и стараются ради повышения. Как говорится, был бы человек — статья найдётся. Вот они и ищут.

Я вот, например, таксовал. У меня специальность — водитель, водил грузовые машины и подрабатывал на такси. Ехал как-то вечером, подсела молодая девушка. Отвёз её по адресу. Думал уже ехать домой, чтобы отдохнуть, но тут стрельнуло в голову проверить машину! Слышал, что есть девушки, которые подкидывают что-то. Проверил заднее сиденье, а под ним — две баночки с какими-то таблетками. Взял сразу выкинул в окно.

На ближайшем стационарном посту военных меня тормознули. Начали искать, а я-то уже выкинул! Выкинул — не выкинул, но факт в том, что меня заставили сказать, где я их выкинул. Мы их подобрали. Меня повезли в участок, в наркоотдел в Грозном. Приносят две бумажки. На одной — героин и ещё какая-то наркота, сознание в преступлениях. Говорят, или подписываешь эту, или — вторую. Вторая — это контракт. Говорят, деньги будем платить. Поедешь или в Сирию, или на Донбасс на три месяца. Выбирай, говорят. Если не подпишешь, то есть аппарат специальный: подключают провод к двум пальцам на руках и пускают 220 [вольт. — Еврорадио]. Это очень больно! Пару раз ударят — ты что угодно подпишешь. Подпишешь, что ты обезьяна, а не человек, если им надо. С этим аппаратам я один раз познакомился в 2002 году. Меня били русские. Я спросил: "Зачем вы это делаете? Мы же чеченцы! Мы должны помогать друг другу". Но меня ударили прикладом, попинали. Решил, что лучше подпишу контракт, чем сяду на лет 5-10 в тюрьму. Даже если направят в Сирию или на Донбасс, думал, что смогу убежать. Короче, подписал договор, что хочу добровольно поехать на войну. Даже не знаю, что там было написано. Не дали полностью прочитать — подписывай и всё.После этого я сразу же продал машину, приехал сюда [в Брест, это был май 2016 года. — Еврорадио] и пытался уехать. Я должен был каждую неделю приходить в военную часть. Тут, в Бресте, меня не пропустили в Польшу — сделал 13 попыток. Как ни умолял — не пропускали. Когда закончились деньги, поехал в Казахстан, там у меня раньше отец жил. Но там дали 15 суток, чтобы я покинул страну. Пробыл месяц. Потом поехал в Грузию, там ещё несколько месяцев. Просить убежище мне там не советовали. Сказали, что, наоборот, будут проблемы. Сразу отдадут полиции и передадут в Чечню. Короче, решил вернуться в Грозный. Объяснил то, что не отмечался, тем, что болел, нужны были деньги — ездил в Россию на заработки. Начал дальше приходить — отмечаться. Ну, и в один день пришлось поехать в Сирию. Поехал на три месяца. Забрали у нас всё — вплоть до часов.

Шесть часов летели на самолёте. Потом две ночи и два дня куда-то ехали на машине. Приехали в итоге к нефтяным скважинам — должны были охранять их. Там были ещё ребята. Некоторые там реальные добровольцы, но некоторые были такие, как я. У тех, кто едет добровольно, тоже отбирают часы, телефоны — связи никакой...

Я пробыл там три месяца. Из 120 человек 20 назад не вернулись. За это время было несколько штурмов наших укреплений. Мы даже не понимали, с кем воевали: там и Иран, и Турция, и Америка. Там уже не пойми что. Асад сам по себе — воюет как бы с террористами. А Россия, например, просто нагло выкачивает нефть, и всё.

Я не запоминаю месяцы, потому что не очень грамотный. Когда учился в школе, у нас война началась. Я закончил 5 или 6 классов. Про войну, про оружие могу рассказать, а вот про учёбу… Всё моё детство прошло через войну, первую [чеченскую] войну. А уже во вторую я служил в национальной армии Масхадова [Аслан Масхадов, 2-й президент Чеченской Республики Ичкерия. — Еврорадио]. В первую мне было 13 лет, я бегал с бабушкой по подвалам — прятались от обстрелов. Мы тогда не уезжали из Чечни.

Когда война заканчивается, проблемы не заканчиваются. Так же много людей пытаются из Чечни уехать целыми семьями. Сейчас в Грозном выйдешь на улицу — там больше увидишь приезжих: русских, таджиков, китайцев. Нет, это не проблема! Мне, наоборот, нравится, что к нам приезжают. Но им у нас легче, чем нам самим. Мы прошли две войны, и у меня просто отвращение от этой войны, от этого оружия, от этих калашниковых. А тут получается, что ты или с ними, или против них".

"Мы для польских пограничников — третий сорт"

Амина — самая молодая беженка, которую мы встречаем в Бресте. Она ходит в джинсах, с распущенными волосами и много курит. Говорит, за такое в Чечне обычно бывают проблемы. Сначала девушка не хочет рассказывать свою историю. Только размышляет о происходящем в Бресте.

— У тех людей, которые хотят сбежать от кадыровского преследования, чаще всего не получается выехать из Чечни. Здесь, в Бресте, больше тех людей, которые бегут по экономическим причинам. Сельские люди, которые хотят увидеть мир, пожить на европейское пособие. От какого Кадырова они бегут, когда сами ни а, ни у, ни кукареку? Сельские люди. Но таких пропускают. А есть семьи с больными детьми. Реально! На днях с 18-й попытки пропустили женщину с дочерью, у которой врождённая травма. Она физически недееспособна. 18-я попытка! Я не могу понять логику польских пограничников. Я не говорю, что у меня серьёзная причина. Как Бог решит, так и будет.

После долгого разговора Амина всё же раскрывает причину своего приезда, но попросит это сделать так, чтобы по рассказу её никто не узнал.

— Чечня — это место, где у женщин нет практически никаких прав. Они ничего не решают, часто не могут куда-то идти без мужа, особенно в традиционных семьях. Женщины должны ходить в юбках или платьях в пол, в парандже, а на голове должен быть хиджаб.

На свиданиях мальчики с девочками должны находиться на расстоянии полметра друг о друга, ни о каких "подержаться за ручку" или даже сесть на лавочку и речи быть не может. Если увидят, что ты где-то позволила себе вольность, то всё. За то, что девушка прошлась с парнем за руку, её могут побрить налысо или осудить по шариатскому суду — закидать камнями до полусмерти.

Так получилось, что я забеременела. Я не была замужем за этим человеком, он был другой национальности. Это позор для семьи. За такое меня могли убить, лишь бы избавиться от стыда. Я рассказала обо всём матери. Она рассказала отцу, и после этого меня хорошенько разукрасили. Отец сказал, чтобы я делала аборт. Вернее, он сказал, что сам поведёт меня на аборт. Он говорил, что я опозорила весь наш род, что если об этом узнают, то меня накажут по шариатскому суду, что меня убьют, потому что такое у нас не прощается. А если и прощается, то делают так, чтобы человек просто исчез. Не убивают прилюдно. Просто человек исчез: ушёл, уехал, ещё что-то. Я решила сбежать с этим парнем. Мы уехали к нему на родину. Спустя время он на мне женился, я была примерно на седьмом месяце беременности. За время совместной жизни мы сменили несколько городов. Через несколько лет он решил, что нам пора расходиться. "Ты иди на все четыре стороны, а ребёнка оставь мне". А мне идти некуда. Со мной с тех пор никто из моих родственников не общался, и я не выходила с ними на связь. С мамой хотелось бы... Потому что это мама. Я уверена, что она хочет помочь, но против отца не пойдёт. Мой ребёнок для них — ублюдок.

Я решила взять ребёнка и сбежать. Сбежала. Жила какое-то время у знакомых, потом у подруги. В один из дней раздался звонок в дверь. В глазок не смотрела, не ожидала ничего. Пришёл мой муж, так сказать. Но откуда он мог знать, что я там? Закончилось всё дракой, подруга вызвала полицию. На следующий день я забрала ребёнка, купила билеты и приехала в Брест.

Амина говорит, что останется жить в Беларуси, если не сможет уехать в Польшу.

— Мне нравится здесь, нравится белорусский язык. Правда, я думала, что буду слышать его чаще. Здесь меня никто не будет преследовать, я же не политическая.

О возможной перспективе остаться в Беларуси нам рассказывает не только Амина. Но, несмотря на относительную безопасность для беженцев в Беларуси, риск быть депортированным в Россию отсюда больше, чем из Польши. К тому же в Беларуси достаточно трудно получить статус беженца, а пособия не сравнятся с европейскими. Офис Human Constanta в Бресте

Билет в третий вагон

Первый утренний поезд из Бреста в Тересполь отправляется в 7 утра. В 6:30 вокзал заполняется чеченскими семьями. Мы покупаем билет на поезд для Хавы. Кассир, кивая на беженку, спрашивает:

— Это вы для неё?

— Да.

— Так надо было так и сказать сразу. Для них только третий вагон.

— Почему?

— Так решили пограничники.

Зона пограничного контроля. Проверка паспорта — и на перрон к поезду. Не важно, есть у тебя виза или нет. Мы садимся в первый вагон, беженцы — в третий. В поезде, кроме нас и Хавы, едут Юсуб с семьёй и Элиза с Адланом и детьми. Они всё-таки решили остаться и попытать счастья. Мы надеемся попасть в третий вагон, пройдя по электричке, чтобы выходить из поезда вместе с чеченцами. Но двери проходов заперты.

МОСТ ЧЕРЕЗ БУГ. МНОГИЕ ЧЕЧЕНЦЫ ПЕРЕСЕКАЮТ ЕГО В ОБЕ СТОРОНЫ БОЛЕЕ СТА РАЗ

Путь от Бреста до Тересполя занимает 20 минут. Когда поезд останавливается, выходим последними, чтобы посмотреть, куда поведут беженцев. Но им нельзя выходить из вагона, пока остальные пассажиры не покинут поезд. Больше мы их не увидим. Сразу вспоминается фраза Амины:

— Мы для польских пограничников — третий сорт. Они даже на интервью говорили, что поэтому мы и ездим в третьем вагоне.

Лагерь беженцев

Наш путь лежит в Бяла-Подляску в 30 километрах от Тересполя. Здесь, недалеко от железнодорожного вокзала, расположен распределительный лагерь для беженцев. Таких центров в Польше одиннадцать. Мы отправили запрос на разрешение посетить центр в Бяла-Подляске, но уже в Бресте узнали, что МИД Польши отказал нам.

Лагерь в Бяла-Подляске — это угрюмое серое здание, издалека даже напоминающее тюрьму: из-за колючей проволоки на части строения. Местные условно делят лагерь на закрытый и открытый. Закрытый — тот, что обнесён проволокой. Сюда попадают люди, которые, не получив международную защиту в Польше, сбежали из лагеря или пытались уехать в другую страну ЕС. Кстати, за это может грозить и депортация — решение зависит от польских властей. Депортировать беженца из Польши могут и после отказа в предоставлении международной защиты, если он в течение определенного времени сам не покинет страну. Как показывает практика, защиту польские власти предоставляют не сразу, принятие решения о предоставлении статуса беженца может растянуться на несколько лет.

В открытой части лагеря находятся все остальные, в том числе те, кого перевели из закрытой.

На входе во двор встречаем беженцев из Чечни и Дагестана. Мужчины не представляются, говорят, что у них есть проблемы с законом и светиться не хотят.

— Я семь месяцев провёл в закрытом лагере. Вообще не выходил оттуда, — говорит чеченец.

Парень из Дагестана попал в Польшу с четвёртой попытки.

— Мой двоюродный брат делал 24 попытки! — подхватывает чеченец.

Дагестанец продолжает:

— Я снимал квартиру в Бресте, и в этом доме на первом этаже жила семья с семерыми детьми. У них уже было около 40 попыток. Они не проехали до сих пор.

Через несколько минут с территории лагеря к нам выходят сотрудники пограничной службы. Поинтересовавшись, что мы здесь делаем, один из них уносит наши паспорта на проверку.

"В лагере места не было, поэтому нас и не пропускали"

После разговора с пограничниками знакомимся с Хатуной из Дагестана. Половина её лица закрыта платком. В польский лагерь она приехала вместе с двумя детьми — 6-летним Азизом и 16-летней Арьян. Муж Хатуны задолжал денег каким-то людям в Дагестане, а потом просто исчез. Однажды, когда женщина была одна, её дом подожгли. У Хатуны обгорела большая часть тела — она пережила несколько операций, с бёдер кожу пересаживали на лицо.

ХАТУНА СТАЛА ЖЕРТВОЙ МЕСТИ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫМ ЗАДОЛЖАЛ ДЕНЬГИ ЕЁ МУЖ

— Нам сегодня дали позитив [гуманитарный статус беженца], — делится радостью дагестанка. — Через 10 дней мы, даст Бог, уедем в другой лагерь в городе Линин [в 45 минутах езды от Варшавы].

17-летние Висхан и Алехан (имена этих героев реальные) вместе с отцом и другими родственниками приехали в Брест, а потом и в лагерь, из Ростова. До этого они бежали от войны — во время перестрелки погибла мама мальчиков.

— Вы, наверное, слышали про войну, — говорит Висхан. — У отца тоже были проблемы в Чечне, он сидел в тюрьме.

В Бресте семья пробыла месяц, в Польшу удалось проехать с 8-й попытки.

— В лагере места не было, поэтому нас и не пропускали, — смеётся Алехан. Вскоре после нашей встречи Висхан и Алехан уехали в лагерь беженцев с лучшими условиями содержания — Но мне очень хотелось бы в Бресте жить. Там ребята прикольные — девчонки, пацаны, — улыбается Висхан и резко переводит тему: — Ну вот скажите мне одно: почему вы не любите Лукашенко? Все на него всякую ерунду говорите! Картошка закончилась что ли?

Счастливчики

Возвращаемся в Беларусь через пограничный пункт "Брест". На посту у польских пограничников, где проводится паспортный контроль, лежит бумажка с нашими именами. Пограничник спрашивает, кто мы, когда и почему были в Бяла-Подляске, о чём говорили с людьми. Наша судьба решается около 20 минут, нас ждёт целый автобус с пассажирами. К счастью, после проверки личных вещей нас отпускают.

Через два дня после нашей встречи Амина с сыном делает ещё одну попытку и попадает в Польшу.

— У нас с сыном всё хорошо! Ограничений нет, своя комната, везде очень чисто. Нам можно уехать на два дня куда захотим. Кормят хорошо, постоянно есть мясо. По поводу денег — на двоих с сыном нам дают где-то 419 злотых на месяц. Это неплохо с учётом того, что здесь кормят и нам есть где жить. Висхан через несколько дней уезжает из Бяла-Подляски в другой центр — в деревню Вохынь. Там, говорит, условия лучше, чем в распределительном лагере.

— Здесь как в квартире, — пишет парень и прикрепляет к сообщению фотографии. Остальные герои этого текста по-прежнему остаются в Бресте. Они покинули Кавказ в надежде на лучшую жизнь, но по пути в Евросоюз застряли в электричке между Беларусью и Польшей. Кто знает насколько...

Еврорадио благодарит правозащитную организацию Human Constanta
за помощь в подготовке материала.
Материал произведён при поддержке "Медиасети"
Продюсер — Маша Колесникова