«Люди в форме мне симпатичны»
- Борис Владимирович, вы в «Улицах разбитых фонарей» не первый год. Роли людей в погонах вам близки?
- А как же! Я три года в армии служил. Люди в форме мне симпатичны, у них есть честь, достоинство. Не у всех, конечно, к сожалению. Но у очень многих именно так: дал слово – держи. Вот это понятие – мужская честь – для меня самое важное.
– А вас не огорчает, что Клюева – легенду Малого театра, профессора училища им. Щепкина – современный зритель знает в основном по сериалам?
– Как я могу относиться к этому плохо? Это моя профессия. Актёр должен играть. Один образ, второй, третий… Я и графа могу исполнить, и шпиона, и генерала, и английского аристократа. А могу быть и дедушкой в «Ворониных». Будет другая работа – ещё буду сниматься. Лично я уверен: везде надо работать на совесть – и в театре, и в сериале, и в художественном фильме. Везде играю так, будто это главная моя работа в жизни. Я ведь в очень многих сериалах снимался, но они пролетали мимо, не запоминались зрителям. А «Улицы разбитых фонарей» идут и идут. Прекрасных питерских актёров, которые составляют костяк, публика давно полюбила. «Менты» в сериале показаны по-другому, не так, как в остальных фильмах. Они человечнее, есть юмор, бытовые детали. Хотя лично мне мой персонаж – генерал, начальник ГУ МВД Мерзлякин несимпатичен абсолютно. Во-первых, фамилия некрасивая, говорящая. Во-вторых, он карьерист. Хотя, по правде сказать, они все там на этих должностях такие. Столько надо взбираться по служебной лестнице, чтобы дослужиться до высокого звания!
– На ваш взгляд, отношение людей к военным и полиции как-то изменилось с советских времён?
– К сожалению, да. В 1990‑е уважение к людям в погонах сильно уменьшилось: многие из них показали себя далеко не с лучшей стороны. Сейчас ситуация выправляется. Среди военных есть очень образованные ребята. Они проявили себя в трудных ситуациях, например на войне в Сирии. Словосочетание «горячая точка» я не люблю, война есть война. То, что происходило в Чечне, есть самая настоящая гражданская война. Это самое страшное.
«А Чехова раскусить не могут!»
– Недавно в Малом театре вышла премьера «Перед заходом солнца», где у вас – главная роль. Трагедия о любви юной девушки и 70-летнего мужчины, которую разрушают его дети из-за страха потерять наследство. Там поднимается много сложных тем – подлость, алчность… Чем эта постановка злободневна?
– Проблемы отцов и детей всегда были и навсегда останутся. Именно предательство детей толкает моего героя принять такое решение – он кончает жизнь самоубийством, полагая, что этим поступком освобождает свою молодую возлюбленную Инкен от преследований… Это спектакль и о любви, и о раздумьях пожилого человека. И конечно же, об алчности. В последнее время наше ТВ в самых разных шоу показывает, как выясняют отношения наследники. Именно поэтому тема важна сегодня.
– Классика – это религия, говорите вы. А какие в этой религии заповеди?
– Что такое религия? Это вера. Если ты живёшь и работаешь в Малом театре, ты обязан хранить его традиции. Религия – это история, религия – это закон. Есть законы, которым мы подчиняемся в Малом: нужно быть очень внимательным на сцене, нельзя передразнивать партнёра – это считается дурным тоном. И много-много других вещей. Из этого моя религия состоит. А главное, нужно верить в тот театр, где ты работаешь, и верить в то, что этот театр делает.
Я очень много работаю в кино, на ТВ, играл в антрепризах. И, встречаясь с молодыми новаторами, видел только одно, к сожалению, – беспомощность. Мы в последнее время очень увлеклись этим понятием – эпатаж. Перечёркивать автора, выбрасывать целые сцены. Я всё-таки считаю, что это больше слабость режиссёра, нежели новое прочтение, поиск. Это никак не влияет на содержание пьесы, в которой на самом деле заложено всё. Великие произведения самодостаточны, у них не надо что-то отрезать и пришивать. Лучше уж придумайте что-то своё, новое, но не уродуйте классику. Антона Павловича Чехова разгадывают на протяжении многих десятилетий, все ведущие мастера считают своим долгом прикоснуться к этому великому автору. Но раскусить его не могут. Ну, придумали термин «русская душа». Может быть, он правильный. Но я не уверен.
Есть ли правда на ТВ?
– Вы упомянули современное ТВ. Сейчас, действительно, как ни включишь телевизор, там или политический ор, или наследники знаменитых семей рвут друг у друга квартиры и дачи. Или очередной ДНК-скандал…
– У телевидения своя программа, и я с ней не согласен. Тем не менее руководство каналов говорит: раз это смотрят, значит, это кому-то нужно.
Понимаете, понятие правды – оно очень относительное. К сожалению, не всегда и не все говорят правду. Или говорят не те слова, или молчат. Я не смотрю ток-шоу и считаю их отвратительными передачами, которые перебирают грязное бельё. Мне очень жаль, что эфирное время засоряется этой жёлтой гадостью. К сожалению, на ТВ нет объективности – всё монтируется так, как нужно для передачи. А театр имеет живое воздействие на зрителя, там всё по-честному, всё ежесекундно – то, что происходит на сцене. Минута пройдёт – и её уже не повторить.
К счастью, театр выгодно отличается от телевидения тем, что даже если в спектакле речь идёт о дележе наследства, то поднимаются при этом проблемы нравственные, а не материальные. Именно нравственные вопросы, на мой взгляд, очень важно ставить.
– Борис Владимирович, в одном из наших предыдущих интервью вы сказали, что считаете своим недостатком то, что говорите правду. Почему же относите это качество к минусам?
– Потому что, к сожалению, врать не могу, а иногда этим ты можешь навредить себе – тем, что высказываешь правду. Кому это интересно, кому это нравится? Никому не нравится!
В Библии написано, что есть ложь во спасение, но это, я думаю, больше для яркого заголовка.
– А если говорить не об окружающих и их реакции, а о внутреннем состоянии, о своей совести, вам легче жить таким образом – говорить всегда правду?
– Нет. Конечно же, нет!