Профессор МГИМО назвал возраст самых опасных для власти людей

— Неужели, действительно, по-другому никак? — спросила журналистка «Эха Москвы» в программе «Особое мнение».

― Если вы мне покажете, как добиться другим образом…

― Да, но вы ничего не добьетесь. Ходят, договариваются, просят. Если речь идет о каком-то небольшом деле, точнее делишке, о крошечной проблемке, то тогда у вас есть какие-то шансы. Как только затрагивается более-менее значимый общественный интерес и как только в дело втягивается не чиновник, в власть в целом — вот это очень важное отличие, — тут же возникает ситуация конфронтации, — пояснил Валерий Соловей        .

Власть упрямо идет на конфронтацию, упрямо. Причем без всякого, я бы сказал, расчета. И здесь нет здравого смысла. Это инстинкт, который ею движет. Она не хочет уступать этим холопам: «Как это они не понимают, что это мы здесь решаем, что это мы определяем, что хорошо, а что нет, что для вас нужно, а что не нужно?». А люди говорят: «Нет. Хотим мы тоже определять».

Политолог отметил, что в Архангельской области и Екатеринбурге были пройдены все эти этапы: апелляции, обращения в суд, обращения в любые органы, обращения к президенту — всё это оказалось безрезультатным.

— Это всё равно, что вы через вату пытаетесь кричать: вас никто не слышит. Это то, что осталось. То есть посмотрите, это не был выбор этих людей. Их к нему принудили в прямом смысле слова. Их вытолкнули на улицу. Их заставили идти и защищать свои права, даже не права, они пытаются таким образом докричаться до власти, потому что они теперь поняли на своем опыте, что только так их услышат.

Это обычная логика эволюции протестов. И это обычная логика возвращения политики. То есть политика совсем не обязательно запрограммирована в России, потому что большинство этих конфликтов носят локальный характер. Посмотрите, как локальные конфликты превращаются в политические. Очень интересно. Это почти модельная иллюстрация.

Как только вмешивается власть, как только выясняется, что ваш голос — голос общества — не значит ровным счетом ничего, вам оставляют только один путь — бороться. Вы исчерпали все легальные средства борьбы. Причем, как правило, это развивается крещендо — музыкальный термин «по нарастающей» — это, это… Мольба: «Помогите нам!» — вас никто не слышит. И тогда они начинают требовать. И посмотрите: неделя протестов в Екатеринбурге, нарастающая динамика, сомнение в лояльности местного ОМОНа и необходимость вызывать ОМОН из других городов — и надо же, пошли на попятную.

Валерий Соловей говорит, что в протестах в Екатеринбурге участвовали его хорошие друзья, причем отнюдь не гражданские активисты. Это предприниматели, которые участвовали в этом протесте, по крайней мере, как наблюдатели, отчасти как заинтересованные граждане.

— Они рассказывали, что они были удивлены отсутствием организации, нарастающей массовостью, энтузиазмом и тем — это главное они подчеркивали, — что там были люди самого политического опасного возраста: от 30 лет и выше.

По словам Валерия Соловья, для власти это самый политически опасный возраст.

— Потому что самая большая угроза для власти — это не молодые люди. Самая большая угроза — это вовлечение в политику городского среднего класса, который начинает выходить на улицу, защищая свои права. Это минимальное право — право быть услышанным.

В Архангельске, как считает Соловей, людей тоже просто вытолкнули.

― Причем там очень интересный же опыт был. Там ОМОН и полиция отказались разгонять протестующих, поэтому туда привезли ЧОП, начали их колошматить. И поморы — народ очень спокойный, даже флегматичный, но они просто ярости. Их просто привели в состояние ярости.

И то, что они рассказывали мне — то, что они пишут на страницах своих сайтов, показывает, какую эволюцию они прошли, — они все начинали с обращения в суды, с обращение к полпреду президента, с обращения к генпрокурору, с обращения к президенту. Им понадобилось ровно 3–4 месяца, чтобы перейти к политическому протесту. А следующий шаг был бы крайне опасен, крайне. Они стали уже говорить об этом откровенно и публично: «В каждом доме у нас по ружью, а то и по два».