«Каждый день смотрюсь в зеркало: какое же мое лицо старое, погляжу — тьфу!». История 99-летней долгожительницы из Лиды
В этом году Анна Бубновская из Лиды отметит свое 100-летие. Несколько лет она двигается с табуреткой, которую ее дочь Марина называет «твое такси».
Говорит, что у Анны Федоровны «панический страх упасть». Два раза уже падала. «Бабка моя зарядку делает каждое утро. Ложится в кровать и поднимает ноги. И „велосипед“ крутит в воздухе, ухаживает за лицом. Молитвы читает, почитает — уснула. Проснулась — берет зеркало, отрывает листочек алоэ и протирает лицо. Поэтому такая молодая, — смеется дочка. — И на меня: „Мажься, мажься!“»
— «Вазоном» мажусь. Никогда у меня не было ни одеколона, ни пудры. Помню, поехала за дружку. Девчата понакрашивались, бураком понамазывали щеки, а потом мелом со стены. Дай же и я попробую! Как намазала, моя щека скукожилась — скорее мыть! Вычистила и после того больше никогда не красилась, а этот «вазон» помогает от всего: помажусь — и помолодею! — в свои 99 долгожительница каждый день смотрится в зеркало, хотя не с удовольствием. — Какое же мое лицо старое! Погляжу — тьфу!
— Подожди, красавица, что-то ты тут не очень, — Марина поправляет косынку бабушки для фото.
Родилась Анна Федоровна в деревне Сочевляны Дятловского района. В Лиде она живет уже 18 лет, с тех пор как умер муж дочери. Практически весь день у бабушки проходит в молитвах. Иногда она смотрит телевизор. Раньше очень любила передачу «Суд присяжных», но говорит, что сейчас ее не показывают.
— Вдвоем так и живем. Мне 79, ей 99. Десять лет назад вместе нам 160 лет было, теперь дай бог дожить до 180, — смеется дочь Марина. Интересно, что даты рождения у них совпадают — 1 ноября.
За всю жизнь Анна Федоровна ни разу не ходила в больницу, сейчас врачи приходят проверять ее на дому.
— Доктор проверял и говорит: «Поднимите ногу». А я раз — как подняла! «Ого!» — говорит, удивился, — она показывает нам, как крутит «велосипед».
Мы завидуем, бабушка добавляет:
— Здоровье нужно беречь.
— А вы берегли?
— Где я берегла? И орали, и косили, и все делали. Где там убережешь?! Некогда было.
Дочь долгожительницы говорит, что бабушка большая сладкоежка: «До сих пор глюкоза в мозг поступает, поэтому она такая». Сегодня она легко вспоминает стихотворение на польском, который учила во втором классе к новогоднему утреннику.
Анна Бубновская, две ее сестры и брат рано остались без отца. Тот умер, когда героиня еще не ходила в школу. Потом она окончила пять классов и пошла в молодежную женскую организацию — там учили вести домашние дела.
— В то время было важно знать, как вести хозяйство, скотину держать, в поле работать. Не как сейчас: все учатся, а тогда нужно было работать. Я и работала. Папа умер, брата забрали в армию, одна сестра вышла замуж, а вторая уехала в Америку. Остались мы с мамой. Десять гектаров земли — и делай что хочешь. Ну что? Были зажиточные, всего хватало. Пошла весна, жито стоит в бочках, нужно его сушить. А пришел дядька — мамин брат, говорит, чтобы не сушили: «У некоторых хлеба нет, раздайте; к вам придут, поорут и посеют», — вспоминает Анна Федоровна и приговаривает, что «мучилась: и бороновала, и коня пасла».
— Убежал у меня коник — что делать?! Побежала за ним, а в руках ни веревки, ничего. Бегу, а он подпрыгнет — и дальше. Тогда я попросила: «Жучо-о-к, Жучо-о-к, куда ты (он был черной „красочки“)? Остановился, посмотрел на меня так: мол, ну иди уже, бери. Я его за гриву да привела до дома… Коровки две или три было, давали уже людям пасти, — историю с Жучком она вспоминает с такой по-детски наивной болью, будто ей 7 лет и это было вчера.
— Потом задали нам посеять свои огороды. Тогда еще бураками кормили скотину. Посеяла (а нас было десять в этой организации). Приехали проверять — стоят и смотрят. Что это за хозяйка, как она одна могла столько засеять?! …А коник мой посмотрел на меня — я говорю: «Жучо-о-к, Жучо-о-к, а как я тебя заведу?» Он нагибает голову, я за гриву — и с километр его вела, а потом он сам побежал домой, — она снова возвращается к истории с Жучком и снова испытывает сильные эмоции.
— Неплохо мы жили, но работать нужно, а не было кому. Мама: «Лезь в кадушку», — залезла. «Доставай жито, просушим», — подавала. И ткала, и пряла, такая у меня жизнь. Незавидно, детки.
Она резко переключается, начинает плакать, приговаривая:
— Красавчик, внучечек мой. Сижу-сижу, наплачусь. Отслужил 20 годков в армии в Новосибирске. Женатый, доченька… Поехал на работу — а тут машина… Только косточки остались. Сижу, иконку поставили возле его фотографии, и плачу. Ни зятьков, ни дядек — никого. И тетушки уже нет, время такое. Такая жизнь. Но не скажу, уважали люди. И молодежь. Все у нас такие культурные были, собирались в светлице, танцевали, пели, учились.
— А вы петь любили?
— Да-а-а, а танцевать еще лепей любила!
Замуж Анна Федоровна вышла за односельчанина в 19 лет. Он был агрономом, она работала по хозяйству — земли и скотины хватало. Говорит, работала, что лошадь, на месте высидеть не могла.
— По субботам с подружками ходили гулять. Скотину накормила, еды наварила, оделась-помылась — слышу, что играют на улице: молодежь уже собралась. Я все сделала — и к ним. Тяжело было, но тогда это не так чувствовалось. Сила была. А теперь что? Руку отобрало, ноги — с палочкой ходила. Приехала дочка, говорю: все, продаем хату и поедем (в Лиду. — Прим. Onliner). Хата была, пчелы были, пляц на 30 соток. И коровки, и кролички, и курочки, и уточки, и качачки, и индючечки — все было у меня. А через улицу — озеро. А в сторону за сараем — парк, где играют и танцуют и где мои уточки плавают… Ну а потом построили с мужем свой дом. Все сделали: и садок, и городок (огород. — Прим. Onliner). Как насажу огород, все продаю. Цветочков насею. Все у меня было. Работалось и танцевалось. А теперь что? Ногу как стукнуло левую, как закрутило мне ее… Я кричу на нее! Что это? Ножки… Коленце это… Куда тебя прет? Ходить уже не могу — сижу и плачу, что во двор не могу идти.
Полноценно ходить она не может уже год. До этого каждый день ходила в собор.
Перед окончанием войны мужа Анны Федоровны арестовали за связь с партизанами, посадили всю семью в тюрьму в Слониме. Расстрелять не успели, говорит долгожительница: свои наступали. Ее голос вздрагивает.
— Немцы забрали нас: меня, мужика и доченьку маленькую. Она босенькая бегает по полу — ботиночки ее я занесла, чтобы поправили. А я бегом на босу ногу в сапоги ступила, посадили нас на коня, завезли, кинули. А потом уже, как отпускали, знакомые выручали как могли. В Козловщине был разговор: «Кто из вас Якубовская?» Говорю: «У вас, наверное, ошибка? Не Якубовская, а Бубновская». — «Идите на улицу, берите девочку, там за вами приехали». Родственник им привез теленка и кабана — и выпустили. Нам повезло, что были знакомые. Приволокли немцам что могли, чтобы те ели.
После Второй мировой ее мужу, как агроному, дали хороший надел земли.
— От войны очухались, коровку держали, да и много всего. Работала по хозяйству, закладывала парники, сеяла помидоры, продавала рассаду. Лука с укропом, огурцов наберу и несу под заказ в столовую. Вот моя зарплата и моя пенсия. Цветочков насею. У нас в деревне УПК было. Как только там выступления, так ко мне дети шнурочком идут. Говорю: «Мои вы детки, я для вас насеяла цветочков». Купить же у них не было за что. Однажды пришел мальчик, а у меня уже обобрали, мало осталось. «Но что мне тебе дать?» Он стоит и молчит. Я говорю: «Выбирай из оставшихся. Букет красивенький нарвала, беги скорее!»
Долгожительница рассказывает, что ни о чем в жизни не жалеет, потому что все делала так, как нравилось. Говорит, что не думала о старости, когда была молодой, «зато потом такая старость встретилась, что хоть иди и утопись». Не до размышлений, нужно было работать.
— Радости было мало. Иду по улице, а вслед мне: «Вот красавица пошла!» А как бежим на танцы, уже ребята стоят и ждут, чтобы я потанцевала с ними, — она переключается еще на одно хорошее воспоминание. — Пошла перед Троицей побелить хату. Она немалая, семья ведь. Вытерла сразу, а еще щетку нужно сделать — из жита, из колосков. Нарвала, ошпарила и накрыла, чтобы она стала мягче. Открываю все окна и двери — и давай все кругом белить: потолки, стены… За вечер я это сделала, окна вымыла. Пола у нас не было тогда — не клали, только земля. Из всей деревни только у двух человек были полы. Вот уже радость была, как поубираю!
О том, что помогло ей дожить до 99, Анна Федоровна говорит коротко: один бог. Она подтверждает это своими сновидениями.
— Говорят, что ничего нигде нет, но не отрекайтесь от бога. Есть на свете сила господняя. Такая сила, что он сотворил мир. И теперь я снила: приходят ко мне в комнату молодые парни, одетые в черное. И подросточек какой-то с ними. Он мне: «А вы все спите и спите!» Я говорю: «Да, я сплю и сплю». Переворачиваюсь на другую сторону, он снова кричит: «Что вы спите и спите?!» Я говорю: «Сплю и сплю». Как сказала, так и заплакала. А посередине высокий, как батюшка, ксендз, одежда — как та желтенькая подушечка (указывает на диван. — Прим. Onliner). Стоит, ничего не говорит. Я заплакала. Потом появляется возле меня обросший, небольшой — возле иконки, хочет меня забрать. Я говорю: «Мне не страшно, я уже прожила свое. Но послушайте: свет велик и славен, Троица пресвятая». Он замолчал, а в дверях мне говорят: «Правильно, бабушка, сказала». И тогда я познала, что это сила господа. Он говорит: «Я пойду далеко, в Израиль». Я ему: «Возьми меня». А он сказал, что нельзя.
— Всю жизнь верили в бога?
— Да. Как только праздник, всегда шла в храм.
Анна Федоровна снова вспоминает про внука.
— Как только воскресенье, он говорил: «Баба, а сегодня пойдем в церковь?» — «Пойдем». Каждое воскресенье со мной ходил и причащался. И этакая его смерть нехорошая, — плачет она.