«Пытаться надо!»
Юлия Шигарева, «АиФ»: Сергей, ваш новый роман «Кайноzой» рисует не очень позитивную картину будущего. Такие настроения встречаются и у других писателей, режиссёров. А светлым наше будущее вообще не видится?
Сергей Лукьяненко: Писатели крайне редко создают утопии. Могу вспомнить лишь с десяток удачных примеров, часть из которых, увы, уже никогда не сбудется – тот же «Мир Полудня» братьев Стругацких. Утопия предполагает бесконфликтность, «борьбу хорошего с лучшим». А о чём в таком случае писать, на чём будет держаться сюжет? Поэтому писатели, да и режиссёры, как правило, не призывают построить тот или иной утопический мир, а скорее предупреждают, что может быть «не так» во внешне симпатичной картине.
И, кстати, я бы не сказал, что мир «Кваzи» и «Кайноzоя» совсем уж беспросветный. Это «зомби-апокалипсис с человеческим лицом», если угодно – мёртвые восстают, но, проходя стадию агрессивных неразумных хищников, возвращаются к разуму. Более того, это мир, который победил смерть, мир с шансом на вечную жизнь. Вот только вопрос цены, который всегда встаёт… Ведь и в классической «Утопии» у каждого землепашца было не менее трёх рабов, что и обеспечивало всеобщее счастье. Этот вопрос – какую цену человек готов заплатить за личное счастье, за успех, чем или кем пожертвовать – он является едва ли не самым главным вопросом литературы.
– А кино, книги, спектакли могут «запрограммировать» общество на определённое развитие событий? Или их задача – предупредить, мобилизовать?
– Скорее предупредить. А вот насчёт «запрограммировать»… Я обычно говорю так: если Библия, которой 2000 лет и которая лежит в основе современной европейской цивилизации, не смогла кардинально изменить мир и природу человека, не смогла даже в период безраздельной власти христианской церкви добиться реального соблюдения простейших и понятных заповедей, стоит ли многого ожидать от своей книги? И отвечаю: конечно же, не стоит надеяться, что самая популярная книга изменит мир. Но пытаться всё равно надо! Потому что даже один человек, которому книга помогла стать лучше, может сделать чуть лучше и весь мир.
Не про ГУЛАГ не предлагать?
– В ваших романах люди и квази (те самые ожившие мертвецы) пытаются найти способы сосуществования. Что в реальном мире, как мы видим, идёт с большим трудом. Невозможность найти общий язык с иными – по цвету кожи, культуре – в принципе преодолима?
– Это одна из самых главных проблем современности, как мне кажется. Современная толерантность, увы, требует от большинства подчиниться меньшинству – мы постоянно видим примеры этого и в Европе, и в нашей стране. Причём это касается не только этнических и религиозных меньшинств.
А речь ведь должна идти не о подчинении, а о терпимости. Терпимость имеет границы, подчинение – нет. Сила человечества в его многообразии, в непохожести обычаев, культур, традиций. Пытаться свести всё воедино, «закончить историю», получить какой-то универсальный мультикультурный мир – это как попытка Дениски из рассказа Драгунского слить воедино все напитки, чтобы освободилось побольше бутылок. В результате в трёхлитровой банке оказываются пиво, вино, ещё невесть что – и всё это превращается в непонятную бурду. Сближение народов и культур должно идти медленно, по мере их развития и сближения хотя бы материального уровня жизни. Так что я решительно против бесконтрольной миграции, создания каких-то особых условий для «понаехавших». Хочешь приехать и жить в другой стране? Да пожалуйста! Но прими присягу гражданина. Подтверди, что твои обычаи и привычки не будут нарушать образ жизни коренных обитателей. Если это не устраивает, то живи в своей стране и развивай её так, как считаешь правильным. Добейся того, чтобы в твою страну приезжали и соглашались принять твои обычаи. Иначе рано или поздно произойдёт ответная реакция – история любит такие шутки.
– И «Кваzи», и «Кайноzой» – ещё и о том, что может выйти из попытки человека продлить своё бытие. К вам вопрос и как к писателю, и как к врачу – а нужно ли эти попытки предпринимать?
– Человек никогда не смирится с отпущенным ему сроком жизни. Люди всегда пытались продлить свою жизнь, порой – способами чудовищными и бесчеловечными, порой – анекдотичными и трагикомическими. И дальше будут ковыряться в геноме, развивать гериатрию, пытаться скопировать сознание из мозга на электронные носители, создать искусственные биологические тела – до тех пор, пока попытки не увенчаются успехом. Речь вряд ли может идти о бессмертии, наша Вселенная и то конечна во времени, но о продлении жизни на сотни лет – легко. Более того, я уверен, что это произойдёт в обозримый период времени. А вот как человечество этим даром распорядится – большой вопрос. Наверняка это станет объектом торга. Проблемой денег и власти. Породит узкий круг элиты, желающей жить и править вечно. О, это будет достаточно неприятный мир, выход из которого один – экспансия в космос. Только это позволит бессмертию из привилегии избранных стать общим достоянием человечества (что, конечно, тоже породит массу проблем).
– Вы часто бываете на международных книжных ярмарках. Какое место отводится русской литературе в мировом процессе?
– В мире безраздельно властвует англоязычная литература – просто в силу большего количества авторов и читателей. Русская литература, как и французская, и испаноязычная, больше варится в своём котле. К тому же, увы, есть определённый настрой западных издателей, критиков, да и читателей: русская литература должна быть про ГУЛАГ, тиранию, эмигрантов и т. д. Когда удаётся пробиться нашим нормальным книгам, читатели испытывают лёгкий шок: «Ух ты, у русских что, всё как у людей?» Это печальный факт, но его надо понимать и с ним бороться. В первую очередь на уровне нашей литературной критики, которая, увы, сама с достойным лучшего применения энтузиазмом продвигает на Запад книги «про ГУЛАГ, тиранию, ужасы русской жизни». Иногда даже думаешь: может, они нарочно формируют такой образ нашей страны? А потом понимаешь: увы, нет, они и впрямь так живут и думают.