1990-е, провинциальный город Батуев, противостояние «афганцев» и новых русских бизнесменов и чиновников. Сломанные жизни, крушение иллюзий…
Понять и простить
Юлия Шигарева, «АиФ»: Сергей Владимирович, «Ненастье» – один из немногих романов Алексея Иванова, героям которого как-то не хочется сочувствовать…
Сергей Урсуляк: Да, меня это тоже тревожило. Мне было очень интересно читать роман, но проблема сочувствия, любви – она для меня существовала довольно остро. Поэтому мы с автором сценария Ильёй Тилькиным довольно сильно поработали: вся эта команда получила лица, которые не вызывают отторжения. К их поступкам можно относиться по-разному, но изначально это всё же не злодеи. Так что интонация у нашей картины совершенно иная.
– Какая?
– Более лирическая, гораздо менее жёсткая. Но я ни в коем случае не противопоставляю её интонации Иванова – мол, у него неправильная, а у меня правильная. Просто я взял роман и пересказал его своими словами. Как в пионерском лагере – вечером после отбоя кто-то начинает пересказывать приятелям «Три мушкетёра». Естественно, он наполняет этот рассказ своим отношением, может, что-то и придумывает за Дюма. Вот и у меня вольный пересказ романа Иванова.
– Герои романа – прошедшие Афган Герман-Немец, лидер бойцов Серёга Лихолетов, их противник, бывший кагэбэшник Щебетовский – кто они: продукты того времени или его жертвы?
– Жертвами времени в какой-то мере являемся мы все, потому что всех нас, не спросив, бросили в новую жизнь, объявив предыдущую отменённой, несостоявшейся. С другой стороны, герои фильма (да и мы тоже) – продукт того времени, оно сформировало их. Но главная краска в моей истории – попытка понять людей, которые жили тогда, в чём-то оправдать, в чём-то простить. Но ни в коем случае не осудить, не наказать.
– За 90-е и в литературе, и в кино берутся крайне редко. Почему – больно, страшно, непонятно?
– Трудно сказать почему. Возможно, это время ассоциируется с не самым уютным периодом нашей истории и люди не хотят к нему возвращаться. А так как кино у нас сегодня в основном продюсерское, то авторы, выбирая тему, думают прежде всего о том, захотят ли это смотреть. Поэтому либо ты садишься на криминальную основу и делаешь этакое «Однажды в Америке», но только хуже и с поправкой на Россию, либо снимаешь мелодраму, действие в которой почему-то происходит в 90-е.
Но мне кажется, сейчас наступил момент, когда об этом времени уже можно рассказывать, и рассказывать разнообразно. Это необязательно должны быть «Бригада» или «Брат». 90-е не были мазаны одной краской. Ведь и про 60-е можно рассказать так, как это делал Солженицын, а можно – как Данелия в «Я шагаю по Москве».
Эпоха недоверия
– А ваши 90-е – они какие?
– Они точно не были серыми, потому что в январе 1991-го я начал учиться на Высших режиссёрских курсах. А через полгода кончилась страна, в которой я жил, и началась другая история, Но при всём том безденежье, при походах в магазин, где не было ничего, для меня это было время, связанное с огромным количеством надежд и с большим количеством смешного. Тогда появились странные персонажи и на самом верху, и рядом с нами, которые вызывали поначалу добродушный, потом всё менее добродушный смех.
– И кто это?
– Да все! Начиная от Бориса Николаевича, который был фигурой в огромной степени юмористической, – во всяком случае, я его часто воспринимал именно так. Ну и весь тот «круг весёлых человечков» возле него, вся эта камарилья, которая вызывала много сначала смеха весёлого, а потом испуганного.
Я надеялся, что начавшиеся перемены улучшат жизнь и я каким-то образом в этом поучаствую. Конечно же, я ощущал давление среды – многое для меня было абсолютно чужим, непонятным: музыка, фильмы, лица, мода. Но, повторю, я был молод и полон надежд.
– Однако большая часть населения на то время затаила большую обиду.
– Охотно верю! Ну, для большей части населения и наше время не самое лучшее. Так несправедливо устроена жизнь у нас, что для большей части населения любое время плохое, а для меньшей части населения любое время замечательное!
– Про меньшую часть населения… Пётр Авен в книге «Время Березовского» очень точно подметил, что 90-е стали эпохой недостижимого взлёта для тех, кто наплевал на все рамки дозволенного и нарушил все возможные табу. Именно они и сорвали основной куш.
– Всё, что мы сейчас имеем, – это последствия того, что рамки дозволенного оказались раздвинуты. Креститься стали больше, а рамки раздвинули так, что никакая Церковь в принципе уже может и не спасти.
– А обратно эти рамочки можно сузить? И когда это произойдёт? Ведь перешагивают-то сегодня через основополагающие вещи. Воровать нельзя – но оказалось, что не просто можно, а даже нужно. Прелюбодействовать нельзя – а теперь свои параллельно существующие семьи не только не скрывают, ими гордятся.
– Вернутся ли рамки? Трудно сказать… В 91-м году мы пережили крушение того, что казалось абсолютно незыблемым. И то, что сегодня кажется устоявшимся, также в одну секунду может измениться на прямо противоположный знак. И я уже не удивлюсь этому так, как удивлялся, скажем, в 91-м. Если бы кто-нибудь в 1987-м сказал, что жить-то советской власти осталось 4 года и 1 месяц, этого «пророка» в психушку бы отправили. Потому что эта власть стояла и, казалось, стоять будет, пока жива Русская земля. А она в три дня кончилась! Так и происходящее сегодня – внешнее, внутреннее, моральное – может закончиться в три дня, потому что, на мой взгляд, есть большая усталость от жизни, лишённой смысла, от образа жизни, который неприятен.
– Почти в финале лихой афганский герой Серёга Лихолетов, которого бросили все его бойцы, с горечью говорит: «Верить кому-то надо!» А ведь 90-е показали, что верить-то как раз никому нельзя, потому что предать может любой – близкий друг, начальник, подруга, дети. И пришла к нам эпоха глобального недоверия.
– Да, наверное. Та эпоха перемен просто обнажила самые слабые наши места, которыми оказались человеческие взаимоотношения. Но в результате мы гораздо больше стали верить тем, кому верим. Потому что рядом с теми, кто предавал, были и те, кто не предал. Так что Лихолетов прав – кому-то нужно верить. Думаю, что именно сейчас этим все и занимаются – ищут ближний круг. Почему все так узко замкнуты? Потому что каждый пытается окружить себя неким частоколом людей, которым он доверяет.