«Свистят они, как пули у виска…»

Мгновения весны так прекрасны, что невольно остановишься и залюбуешься этим непостижимым таинством пробуждения жизни. И восхищение рождается в душе – жизнь, как ты прекрасна! Вот только чудесные весенние дни пролетают как-то очень уж быстро. Не успеешь оглянуться, как говорливые ручейки утихли, ведь снег совсем растаял. И когда все это успело произойти! Видимо, все из-за повседневных забот, от которых, как говорится, «дохнуть» некогда, не то что любоваться красотами природы. А когда опомнишься и осознаешь, что столько потерял, просмотрел, профукал, то сожаление тяжелым грузом вливается в душу. Да, жизнь прекрасна, но так быстротечна, и каждое потерянное мгновение уже никогда не вернуть. Прошлое не воротися, сколько ни сожалей об упущенных мгновениях. Стою на высоком берегу Сожа. Сколько не был здесь лет? Не один десяток. Казалось бы, это знакомое с детства место на берегу Сожа не так и далеко от дома, в котором теперь живу, но все было недосуг – на другой конец города нужно ехать, а потом еще пешочком…
И так здесь все изменилось, что даже начинает казаться, что будто впервые сюда попал. Уж нет тех огромных деревьев, под сенью которых когда-то пряталась старая водокачка с небольшой круг­лой водозаборной башенкой из красного кирпича на самом берегу. От водокачки практически ничего не осталось, а от башенки – часть основания. Спускаюсь с берега по еле заметной крутой тропинке, что уходит к воде вокруг основания башенки, за которую придерживаюсь рукой. Старый красный кирпич царапает руку. Но больше царапают душу воспоминания о давно ушедшем времени.
Первое, что помнится, это большая вода, что подбирается к краю берега. В тот далекий год Сож разлился до самого леса, и вода все прибывала. Водокачка была под угрозой. Чтобы ее спасти, к берегу подъезжали самосвалы и сгружали шлак, камни на самый край. Насыпь росла, вода пенилась, но не отступала. И воспоминания об этом неукротимом темном пенящемся потоке, что неумолимо подбирался все ближе и ближе, долго потом всплывали в памяти, став картинками из моих тревожных снов.
В детстве приходили сюда с приятелями, чтобы полюбоваться открывающимся видом – посверкивающими на солнце рябинками реки, огромным лугом, простирающимся до самого синеющего на горизонте леса. Обязательно останавливались у башенки, чтобы послушать, как там, где-то внизу, тихо плещется вода. Было немного жутко, но эта таинственность привлекала, зас­тавляя прислоняться ухом к старенькой деревянной дверце, что была заперта на навесной замок. А потом – вниз к реке, чтобы искупаться.
В юности приходили сюда с приятелями после, как тогда говорили, танцев, когда ночь опускала свой занавес. Помню такую картину. В узких, словно лодки, облаках застряла большая желтая луна – солнце бессонных. Световая дорожка от нее пролегла через реку, посверкивая рябинками, поднятыми ночным ветерком. Освещенный луной далекий и таинственный луг казался огромным, словно небо над ним, а далекий лес черною полоской был, казалось бы, провалом на горизонте. Как же легко дышалось здесь, под огромными кронами деревьев, а легкий шум воды, что доносился из башни, придавал этой картине неописуемое очарование.
Как-то мы пришли сюда с тобой. Прислонившись к башенке, я обнял тебя за плечи и привлек к себе. Мы молчали, и из окошка, забитого досками и жестью, доносились еле слышные всплески. Я и теперь, через года, слышу их. А потом приходил сюда один. Стоял, прислонившись к башенке, и слушал все тот же тихий говор воды в ее недрах. Холодный ветер осени трепал поредевшую листву склонившихся над башенкой крон старых деревьев. И было так пусто и одиноко, что сердце сжималось от боли — ты ушла, и я прекрасно понимал, что не вернешься уже никогда.
…Сегодня, стоя на пустынном берегу под голыми деревьями, вспоминал, и мне не было больно от осознания, что ничего этого уже не вернуть. А разлившаяся река, что безразлично проплывала мимо высокого берега, представлялась не­умолимым временем, что все поглощает безвозвратно.
Владимир Далецкий.