Никто не виноват. На месте исчезнувших деревень подрастает лес

Деревня Лазнище в Лельчицком районе еще 30 лет назад считалась зажиточной, слово «лазнюк» было для местных синонимом крепкого хозяина. Сейчас на карте такой деревни нет. Она исчезла. Никто не зимует в деревне Заходы. Да и другие деревни — Крупка, Берзавод, Зарубаное поредели, в некоторых осталось по паре жилых домов. На месте улиц, сараев, магазинов, клубов высаживают лес. Как природа поглощает деревни в глубинке — в нашем репортаже.

Лазнище: когда все было большим и радостным

Лазнище — бывшая деревня Буйновичского сельсовета. Навигаторы ее уже не показывают. Как туда доехать проселочными дорогами — непонятно.

Проводником согласилась быть (но постеснялась фотографироваться) председатель Буйновичского сельсовета, Тамара Белоцкая.

У Тамары Николаевны свой интерес: давновато там не была, а нужно регулярно объезжать территорию, смотреть, все ли в порядке.

Пока едем по проселочной дороге, рассказывает: возглавила сельсовет 10 лет назад, и тогда уже в Лазнищах никто не жил. Нет, деревня не вымерла разом. Просто в 60−70-е из деревни выехали практически все молодые.

«Вучыся, сынок, да не будзеш так гараваць, як я гарую», — воспитывали их родители. Они — практически все — поехали учиться. В Мозырь, в Гомель, в Могилев, в Минск. Большая социалистическая страна отучившихся распределяла, обеспечивая первым рабочим местом. Молодые обзаводились семьями, внуков отправляли бабушкам на лето. Но никто не вернулся на родину жить.

О том, что приехали в деревню, говорит Тамара Николаевна. Показывает: освободившиеся участки отдали лесхозу, он посадил ряды сосенок и березок. Саженцы прижились, хорошо растут. От деревни осталась проезжая грунтовка и три домика. У них есть хозяева. Их называют дачами — поскольку никто не зарегистрирован.

Председатель объясняет: есть сотый указ, по ветхому неиспользуемому жилью. Упрощенно он работает так: нет у дома хозяина, дом обветшал — яма-бульдозер-чистое поле или молодые сосны и березки. Сельсовет должен следить за исполнением этого указа. Если у дома есть хозяева, они должны хотя бы обеспечить противопожарную безопасность. А это значит убрать ветхие сараи и обкосить свой участок.

Последний хозяин, живший в Лазнищах, держал тут пасеку. Долго один жил. Но сдался, купил дом в Стодоличах. Теперь на месте крепкого хозяйства — поляна и брошенные яблони.

— Часто оставляем крепкие хаты под разбор. Стоят, пока их не продадут, не увезут на новое место. А хаты в Лазнищах почти все были хорошие, в основном люди позабирали. Мы тут площади чистили уже сами, методом субботников.

В Лазнищах тихо, солнечно. По обочинам вымахали грибы-зонтики. И нелегко представить себе, что тут было раньше.

Председатель советует ехать в Берзавод (официально деревня называется Чапаевск, но местные этим названием не пользуются — помнят еще, что был в деревне завод, который делал березовый деготь). В Берзаводе-Чапаевске живет самая старшая жительница, перебравшаяся туда из Лазнищ, Марья.

Хозяйка, Мария Людвиговна Липская, приболела, но в хату пустила. Очень радовалась председателю:

— Яна, залатая мая, сiльна памагла мне пры пераездзе!

Лазнищи помнятся бабе Марье как детство, когда все было большим и радостным. И речь — оттуда, из детства.

— Была бальшая чарга (стадо, которое принадлежало людям, а не колхозу, пасли его по очереди, отсюда и «чарга») — па 2−3 каровы дзяржалi ж. Хораша там было, весела жылi. Гваздзiха, Тарасевiч, Патоцкiй, Марцiнiха, Андрэй Мiхалко, Ганначка, Рая, Сiнiцка Ева, Адам, брат мой… — перечисляет, кого сразу вспомнила, а потом машет рукой. — Мо, я адна осталася з тых Лазнiшч? Багатая была дзярэўня. I я багатая была, кабаноў во гадавала (показывает по пояс от земли) — хто толькi майго сала не еў. А зараз здароўя няма, 84 гады мне, зараз одныя куры…

— Я i сегодня туды хочу. Там, здаецца, я б не хварэла так, — говорит Мария Людвиговна.

Заходы: деревня, у которой еще есть шанс

От большой деревни Буда-Софиевка до Заходов — три километра. На карте Заходы есть, указатель есть, дорога хорошая. Самой деревни только фактически нет — один дом с зарегистрированным человеком и два, которые считаются дачами.

— Поскольку в Заходах есть зарегистрированный в жилом доме человек, мы деревню не списываем. Хотя там никто постоянно не проживает. Всего три хаты осталось, — уточняет Тамара Николаевна.

—  Эта хата используется как дача. Она не в лучшем состоянии, владелица живет в Будо-Софиевке, но это — родительский дом, и люди просят его не сносить. Вот обещали же покосить и порядок навести, а не сделали ничего…

Хата, о которой речь идет, оказалась необкошенной. Трава — серьезная проблема для деревни. По сухой траве хорошо идет огонь. Пойдет от кострища — и нет ни проблемной хаты, ни соседних. Так было в деревнях Зарубаное, в Крупке: кто-то у себя жег траву, не рассчитал, что поднимется ветер, и к приезду пожарных уже стрелял шифер на чужих хатах… В общем, с хозяйкой этой хаты у председателя назревал разговор.

Экскурсия по Заходам выходит короткая.

Второй дом тоже досмотрен.

Эта деревня стояла вдоль дороги. Теперь одна половина от дороги — поля, вторая — земля лесхоза.

— Если бы не государственная программа сноса, что бы вы сейчас увидели? — вздыхает председатель. — Но каждый дом — это история, это люди, с каждым нужно договариваться, разговаривать. Никого нельзя обидеть, но и бардака допускать нельзя.

— Часть домов в той же Крупке уже нужно было убирать, но я как чувствовала, что еще не время. А теперь дома выкуплены под агроусадьбу, и у деревни появился новый шанс на возрождение… У Заходов тоже есть шанс — был бы хоть один желающий поселиться в этой тишине.

Хозяйка дома в Заходах живет в Будо-Софиевке. Зовут ее Валентина Антоновна Штукар.

Говорит, сломалась электрокоса, но обкосят все обязательно. Дом сам не в лучшем виде — но он очень Валентине Антоновне дорог:

— Я тут леса не знаю, туды езжу — на лiсапете. А дзе ж я лiсапета буду ставiць? — ищет логичный вариант защиты родительской хаты, на которую, по сути, и не покушается никто. — Гэтыя грыбы ўгоняць мяне ў гроб. I не хадзiць ня можна — растуць жа…

О юности в Заходах вспоминает с нежностью:

— 78 двароў было, тры чаргi (разные улицы, если стадо было большим, гоняли на выпас коров по отдельности, для большого стада не было полей, пасли вдоль канав, в лесу, на неудобице). Ферма ў нас была, я 20 лет цялят гадавала, а 5 гадоў заведуюшчэй была. I во, 2,5 мiльёна пенсii даюць. А ў Заходах весела колiсьцi было. Клуб быў каля маёй хаты, музыка. Да хадзiлi па гасцях, як празнiкi, якiя былі, рэлiгiозныя. Вельмi ж хадзiлi, я к табе, тады я прыглашаю — ка мне…

Да хораша, весела, а зарэ тока гар-гар адзiн на аднаго, што ты больш грыбоў набраў, ужо iдзе не гаворыць да цябе. Раньшэ дружней мы жылi, сiльна харошы народ у Заходах жыў. Я б жыла ў Заходах, каб там хоць тры чалавекi жылi. А то померцi — і нiхто, кроме твоего дзiцяцi i не гляне…

А старыя паўмiрали. А дзецi — у Буда-Сафіеўке, у Мозыры, у Зашыр'і. А хаты гэтыя — хто купiў, а то пажар хто-та пусцiў — пагарэлi. А што закапалi. Так мая хата засталася, Лiпскiх, Колi хата, яго бацькоў. У яго — то ж не мая хата, а добрая, прадаў бы. А два годы ён не прыязжае, хварэе, у Калiнкавiчах жыве. Да й у Будзе хто настояшчы будзенец? Многа папрыехалi й жывуць.

Зарубаное: магнит для уехавших

Когда-то это была огромная деревня. Болото делило ее на две части. Сейчас в первой части Зарубаного — три хаты, жилая, кажется, одна, да во второй — пять.

Первый, кого застаем, — Николай. Он живет тут с матерью, и работа у него есть — соцработник, его подопечная, баба Аделя, живет рядышком, тоже в Зарубаном.

— Зимуют в трех хатах, Нина с братом, я с матерью и Мария, — говорит. И вообще краток: жить тут хорошо. Скучать не приходится — в деревне всегда есть работа.

Баба Аделя живет в бывшем здании школы. Застали, когда копала морковку — здоровый кош уже был заполнен.

— Я й забыла, колькi тут дамоў было, мое дзіцятко. Мо 150−160 было. Тут і васьмiлетка была — школа, а зараз нiкога… Нiколай, Нiна з братом, да Маруся, i я во. А тут сынок прыязжаў, построiў комiна, то тое, то другое — а ожыдаю, другой прыедзе, трэцi, а там чацвёрты. Памагаюць. То кортоплю возьмуць, вон морквы накопала. Даглядаюць усе.

— А на зиму — к сыновьям?

— Поеду на два месяцы ды й назад. Не хорошо ў горадзе. Там і людзi гiдкія… просцiце, мое дзiцятко. Гiдкія, не такiя, як тут. (...) Трынаццаты год жыву сама. Вунь Коля  мяне глядзiць. Дровы мне носiць, воду прынясе, i як мяне няма, то прыйдзе. Во, як я поеду, у бальнiцу мне трэба, то Коля будзе мое куры глядзець, сабачку, кота. А старасьць гiдка, мое дарагiя.

Спрашиваем, к кому зайти.

— Да Ніны iдзiце. Яна ў нас самая маладая, — і показала в сторону деревьев за двумя хатами.

Если б не махнула баба Аделя рукой, то и не нашли бы этот хуторок. По пустой улице с вросшими в землю остатками заборов, с одичавшими цветами в несуществующих палисадниках, по слабо наезженной дорожке прошли несколько сотен метров.

Сначала увидели сараи под охраной собаки на цепи, а дальше — аккуратный дом под четырехскатной крышей.

Поджарый желтый пес, отдаленно похожий на овчарку, залился диким лаем, рвался с цепи — чуть не задушился. Нина Фицнер впустила в дом, напоила чаем.

— Молодежь стала массово уезжать в 84−86 годах, — вспоминает. — В 90-е рухнул совхоз. Магазин закрыли — там его и закопали. Клуб закрыли. Куда молодые уехали? Да нас всюду хватает — в Израиле, в Калининграде, в Минске, в Мозыре половина уехавших осела, в Буйновичах, есть в Прибалтике. Но они скучают по родине. Напротив бывшего здания школы сделали столы, устраиваем третий год подряд встречу земляков. 11 августа — встреча земляков. Вы напишите, может быть, кто-то не знает еще, что есть возможность приехать на родину, повидать всех.

Большая деревня была — на встречу кто-то даже фотографию принес: выпуск зарубанской школы-восьмилетки 1964 года.

Зарубаное — не такая заброшенная деревня, как кажется. Антонина Ивановна, заведующая Буйновичским клубом, восстанавливает историю этих мест. Деревне около 200 лет, и раньше здесь даже был католический приход.

— Про себя расскажите: где работаете?

— Ну где я могу работать? Нигде. Работала в магазине, потом его закрыли. Теперь вот вся работа — хозяйство. Кролики, куры, свиньи, собаки, овцы. Коров продала уже, коня продаю. А брат, Геннадий, в лесничестве 30 лет работает. А как работает! Это вы небось на машине приехали, а он на велосипеде до Острожанки из Зарубаного каждый день ездит — невзирая на погоду. Вы знаете, сколько он деревьев посадил? Лес целый. Вот и сегодня, в субботу, работает. Там то уборка, то короед. Знаете, сколько мусора грибники оставляют — а кажется, нормальные люди… А вы у кого были?

— У бабы Адели.

— О, Аделя. 84 года ей, кажется. Всем бы такие силы, как у нее. Пошла я этим летом по ягоды. Еле принесла. А Аделя по 30 литров собирает. И приносит их за 8 километров!

— А чем вы тут зимой занимаетесь?

— Думаете, тут скучно? — смеется над городскими Нина. — У меня ж хозяйство. Встал, печку протопил, колодец продолбил, воды натягал, сена дал, воды нагрел — дал. Свиньи у меня "пешчаныя" — они холодное пить не будут. Тяжеловато — лес кругом. Зверье. На днях чуть курицу лис не спер. Идут во двор — не боятся. Пару лет назад кабаны не давали картошку выкопать, сейчас зайцы дают жару — грызут морковку. А летом хорошо, тихо, воздух такой чистый — аж легкие с утра мерзнут.

— А радиация? Мы знаки на въезде видели.

— Про радиацию помним. Она пятнами на болотах в основном. Но тут чистая зона.

Интернета у Нины с братом нет. Но и не хотят его — считают пустой тратой времени.

— А спросите у меня: «Что вы кушаете»? — советует нам Нина.

— Так что — у вас свое хозяйство плюс автолавка три раза в неделю.

— Мы и в Лельчицы можем съездить. Спасибо тем, кто нам автобусы два раза в неделю пускает, чтобы в Лельчицы свозить в "Евроопт". Я даже мечтаю выиграть в "Евроопте" квартиру в Минске . В Минске буду зимовать, а тут будет дача.

Наше Зарубаное хорошо живет. У нас фонарь (центральное освещение) светится. Доктора к нам ездят — раз в месяц с плановым осмотром. И давление померят, и так расспросят. Тихо, соседей сварливых нет. Захотела в ванну — еду в Лельчицы к сестре. К приезду уже ванна набрана. Она хоть со мной в первый раз в краеведческий музей сходила. Хороший в Лельчицах музей, компактный.

Но плохо тут, что работы нет. А коммерческой жилки у меня особой нет: как сбывать тех же кроликов — не знаю пока, — говорит Нина. — И машины нет, чтобы возить куда-то продавать…

Виновных нет

Председатель сельисполкома переживает, "как будет подана тема". Не будет ли в статье написано о том, что деревни вымирают, потому что местная власть недорабатывает?

- А как «дорабатывать»? Всем сельисполкомом по десятку детей рожать, а потом у них паспорта отбирать, чтоб в город не ехали? — шутим мы.

Ни у кого нет идей, как остановить этот процесс. Он выглядит таким же естественным, как взросление, старение и смерть. Может, эта земля не нуждается в таком количестве людей, какое тут появилось после коллективизации, войны, осушения болот?

А болота тут были непролазные. Люди жили на островах — как в мележевских Куренях из «Людей на болоте».

Смотрим данные конца 19-го века. Заходы в 1897 году записаны как хутор, а через 60 лет тут — 238 жителей. Крупка в конце 19 века — 21 двор, 122 жителя. Через 60 лет — 452 жителя. Чапаевск (Берзавод) в начале 20 века был хутором на 10 дворов, 77 человек. После коллективизации, согнавшей людей в деревни, вырос до 238 человек.

А скольких мог прокормить — до состояния «всего хватает» — остров в болоте? Стандартный хутор, кормивший семью в 10 человек, — это несколько коров, пара лошадей или волов (тут их использовали активно до войны), свиньи, куры, пасека, поля, засеянные в том числе и льном. Хутора в коллективизацию исчезли, крепкие хозяева сгинули в ссылке или были расстреляны. Их дети пошли работать за трудодни на коллективные поля. Полей было мало — до массовой мелиорации, начавшейся в 60-е. Зато сейчас — паши не хочу. Но и людей, чтоб обработать земли, много не нужно — не конями пахать, тракторами.

Людмила, уроженка деревни Крупка, рассказывала:

— До деревни в 1960-м можно было нормально проехать только в морозы или затяжную сушь. Дорогу отсыпали, но она снова тонула. Одна деревня разбивалась болотами на несколько частей. Когда начали осушать болота, все радовались. А потом исчезла клюква, исчезли криницы.

Почему ее поколение покинуло родину, можно понять по детским воспоминаниям Людмилы:

— Шесть детей было в семье. В моем раннем детстве не было в деревне даже электричества — учились при лучине. Не хватало еды, и городской еды хотелось — братья ночью вставали и крались к макаронам — грызли их сырыми. Сахар мама давала только младшему, чтоб не плакал, по крошечке — сахар был роскошью. Одежды не было, ткали-шили сами, обуви не хватало. В 70-е стало легче, но все молодые хорошо понимали: в деревне всегда будет тяжело жить. Была возможность учиться — учились, ведь стипендия позволяла выживать. Все шесть братьев и сестер уехали, рассеялись по всему Советскому Союзу. И практически все двоюродные, троюродные уехали. А потом уехали дети тех, кто остался в деревне.

Теперь в Крупке еще живут люди, появилась агроусадьба — ее отстраивают дети выходцев из Крупки, прожившие всю жизнь в Казахстане.

И часть домов поддерживают наследники. Да, это накладно и непросто. Но это настоящая родина.