Художник Александр Боричевский: "Картина стоит столько, за сколько с ней готов расстаться художник"

Общение с умным и интересным собеседником — одно из бесценных удовольствий. Сегодня мы побеседовали с профессиональным художником, выпускником Белорусской государственной академии искусств Александром Боричевским. С пристрастием попытались узнать, рождаются художниками или становятся. Поговорили о том, как выглядит современный художник и как должен выглядеть, чтобы стать успешным. Где грань между искусством и бизнесом — проверяли мы. И, конечно, заглянув за «художественные кулисы», узнали, над чем работает Александр.

— Расскажите, пожалуйста, как искусство вошло в вашу жизнь?

— Сложно сказать… Лепить я начал с маленького возраста (не знаю, откуда в доме появился пластилин). У меня мало воспоминаний из детства, лет до семи-восьми — очень мало. Но вечер, когда я подумал, что научился лепить, помню. Папа, которого я всегда просил слепить мне что-нибудь, был чем-то занят и не мог мне помочь. Я лежал на полу гостиной, мял кусочек пластилина и хотел слепить паровозик. И в какой-то момент увидел, что у меня в руках — паровозик. Так я поверил, что умею лепить.

С тех пор больше не просил папу помочь в лепке. И до 7−8 класса это было моим главным занятием в свободное время.

— А рисовать? Например, на обоях?

— Рисовать я начал в художественной школе. В той школе (Пинская детская школа изобразительного искусства. — Прим. автора) у нас сложилась отличная компания друзей. Не было детей, про которых учителя говорили бы: «Они плохо рисуют». Зато были те, про кого мы сами могли сказать: «Они рисуют хорошо». Такие дети были как будто на своей волне — тем и выделялись. Себя со стороны не видишь, может, мы все были на своей волне. (Улыбается.)

Никто не зазнавался. У нас были отличные учителя, и прежде всего директор — известный художник Евгений Шатохин. Он был достаточно строгим, но допускал свободный дух. Он говорил: «Не рисуется, иди погуляй. Нет нужды сидеть и заставлять себя». Но при этом, глядя на него, ты не давал себе слабины. Ты, конечно, мог побежать на улицу, но в тебе появлялся самоконтроль, внутренняя дисциплина.

И когда нужно было выбирать профессию, я рассматривал только рисование.

— Как вы представляетесь в беседе с незнакомым человеком?

— Александр… художник. Но так начал представляться относительно недавно. У меня внутренне очень много требований к «художнику». Для меня это слово пишется с большой буквы, и, может, лет в 80 я себя так и назвал бы. Скорее, я подчиняюсь стереотипам, называя себя художником.

— А как бы вы представились в свободной манере?

— Здравствуйте, я Александр, занимаюсь художественными работами. Художник, в моем понимании, это результат жизни. Это человек, у которого получилось создать абсолютный образ красоты. Да, тут я склонен идеализировать и быть максималистом. Работу, как и человека, можно оценить в конце, когда есть результат. Но объяснять это сложно, поэтому приходится упрощать.

— Чем вы занимаетесь? Что скрывается под «художественными работами»?

— Художественный опыт очень широк. Я пишу портреты и очень люблю это дело. Не люблю рисовать по фотографии. Считаю, что по снимку получить на полотне живого человека практически невозможно.

Художник — это не копировальная машина. Он смотрит на человека, чувствует его и создает образ, закладывая эмоции модели.

Рисовал и пейзажи. Они не типичные — реалистичны и в то же время нет. Лучшая (на мой взгляд) серия называется «Знак Полесья»: я не вкладывал туда литературных образов, но хотел получить эмоцию. Чтобы человек смотрел на картину и чувствовал, как по ней разливается гул колокола.

Оформлял несколько театральных постановок. Первая приоткрыла мне театр изнутри, на ней я учился. Там была очень интересная задача. В Полесском драматическом театре ставилась «Каштанка» А.П.Чехова, по пьесе герои — звери, но не хотелось делать никаких звериных масок или костюмов. Задача состояла в том, чтобы, не закрывая лица и рук, а используя лишь формы шапок, кафтанов, одеть актеров так, чтобы звери «чувствовались».

Я разработал эскизы, и они несли нужные образы, но оказалось, что не это самое сложное. Сложнее всего было найти нужные ткани и проследить, чтоб швеи пошили именно то, что нужно. Я сам ездил и смотрел на фактуру, цвет, выбирая уже по ощущениям. Весь вопрос упирался в бюджет и, соответственно, возможности театра приобрести необходимое. Но даже это решило не все проблемы. Например, «свинья» не получилась только лишь потому, что актриса была худенькая и невысокая, а, по моему видению, нужна была с очень пышной фигурой. Не хватило фактуры (смеется).

Вторая постановка для Большого театра оперы и балета включала сразу две одноактные оперы: Вольфганга Амадея Моцарта «Директор театра» и Антонио Сальери «Сначала музыка, потом слова». В этом случае все было серьезней, а по бюджету и возможностям — гораздо шире.

В каждой книге, в каждом спектакле есть конфликт, который неким образом решается. У Сальери столкновение персонажей было, хоть и довольно поверхностное. А вот у Моцарта никакого конфликта вообще не было. После долгих размышлений и обсуждений с режиссером я понял, что в таком случае нужно сделать просто красивую вещь: ажурные легкие декорации и шикарные костюмы, которые бы и зрителю захотелось примерить. Вы даже не представляете, сколько магазинов я обошёл, пока подобрал все ткани и кружева. (Улыбается.)

Насколько знаю, пьеса очень понравилась зрителям, ее возили в Несвиж, может, еще на какие-то фестивали.

— Чем ещё вы занимаетесь?

— Создаю малые декоративные формы. Например, сережки. (Улыбается.)

Просто хочется в качестве подарка сделать что-то самому: придумываю орнаментальный мотив, чаще всего — вензель с инициалами, вытравливаю его на кусочке меди, после чего декорирую и придаю форму всему изделию. Для себя важным в этой работе я считаю «обнулять руку», сбивать стиль, чтобы каждый раз орнамент выходил по-разному.

В обычной жизни часто обращаю внимание на такие вещи, разглядываю сережки на девушках. (Смеется.) На интересных вещах взгляд поневоле останавливается.

— Расскажите про декор интерьеров в вашей работе.

— Стараюсь привносить в интерьер художественные ноты. Ведь дизайн, как правило, делается из утилитарных вещей. А вот душа в доме появляется благодаря человеческим рукам. Не все стены заставляются мебелью, остается много пустого пространства. Я придумываю, как это пространство украсить.

Придумываю исходя из интерьера, какая у него должна быть пластика, какое настроение, какой стиль. И все это невозможно просчитать заранее, поэтому всегда приезжаю на объект посмотреть, что там есть, прошу показать фотографии будущей мебели и все-все-все — вплоть до ручек на дверях.

Когда есть какая-то орнаменталистика в декоре: зеркала, ткани — она закладывает пластику моей линии, главное в которой заставить пространство стены двигаться, стать глубже.

— Как выглядит ваш идеальный заказчик?

— Это человек, у которого есть пусть не представление, но хотя бы ощущение того, что он хочет. Очень важно, чтобы он не молчал! Я расспрашиваю его, слежу за реакцией, пытаясь понять, что ему интересно, что нравится, каковы его вкусы. Если я это считываю и находится точка контакта, работа проходит легко.

В интересном заказчике есть что-то особенное, при этом мы должны сходиться в вопросах эстетики, и нужно, чтобы он мне доверял.

— Какая «художественная работа» ваша самая любимая? Что вы делаете с наибольшим удовольствием из перечисленного?

— Больше всего в моей работе мне нравится, что она разная, что нет рутины. Один месяц я делаю роспись, а потом сижу и разрабатываю логотип, фирменный стиль компании. После — выписываю орнаменты или пишу портрет. Эта переменчивость мне наиболее важна, чтобы держать мозг в тонусе, чтобы не «стать на поток».

К каждой своей вещи я подхожу через конкретного человека, и, мне кажется, профессиональный художник должен уметь воспринимать чужие мысли и их передавать. Я люблю работать на заказ, пытаюсь понять, что он за человек — мой заказчик, что ему понравится, угадать его в данный момент.

— Как в наше время выглядит художник? Кто он — «современный художник»?

— Художники разные, некоторые очень скромные и тихие. А кто-то, наоборот, всюду о себе заявляет. При этом надо понимать, что известность художника о художественной ценности его работ совершенно ничего не говорит. Есть, к сожалению, в Беларуси (да и не только) такое явление: «Хорошее искусство в мастерских прячется».

Бизнесмен ли современный художник? Отвечу так: если ли в нем есть эти задатки, он сможет стать известным, хорошо зарабатывать, но к искусству это часто отношения не имеет.

Кстати, часто в продвижении художникам помогают жены. Они берут на себя бизнес-функции. Хотя помощь может быть разной, например, просто мотивировать и поддерживать любимого мужчину.

— Как бы вы определили успех художника? В чем он?

— Я бы ответил, что успешен тот художник, который создает глубокообразные картины. Те, от которых веет эмоцией и которые при этом продаются. Есть такие и в Беларуси, но рынок очень мал. Нет бомонда, который поддерживает художника. Прослойка людей, которые по-настоящему интересуются живописью, невелика.

Думаю, сейчас период развития цивилизации такой. Каждый подобный виток сопровождается интересом к какому-либо одному виду искусства. Сейчас, мне кажется, такое искусство — музыка.

Надеяться на продажу картин рискованно, этот доход очень ненадежен. Кто-то соглашается жить очень бедно, занимаясь самовыражением. Внутренне принимает, что его работы не будут продаваться, готов к этому и делает очень серьезные вещи. У меня есть товарищ, который делает гравюры битв времен ВКЛ. Это очень классные работы, и он делает их долго, почти без надежды на прибыль, но не отступает.

— Сколько должна стоить картина, художественная работа?

— Я отвечу словами моего учителя. Может, ответ покажется аморфным, но он точен: «Картина стоит столько, за сколько с ней готов расстаться художник». Дело не столько в деньгах, сколько в том, кому уйдет эта работа. Если человек мне близок, мы одинаково смотрим на эту работу, заложенную мысль, я могу отдать ее почти бесплатно.

Очень важный момент: картина получает жизнь, когда уходит от художника. У меня отношение к работам, как к детям. Ты их воспитываешь, а потом должен отпустить. Потом ты уже любуешься тем, как она живет, и ждешь «внуков» — людей, которым она понравилась, тронула, пробудила светлые чувства. Это не самолюбование, но понимание, что ты сделал что-то хорошее, нужное в мире.