«Чем ты думала, когда рожала в 94-м?» Поговорили с ровесниками власти Лукашенко
Александр Лукашенко на посту президента Беларуси уже 26 лет. Значит, людям, которые родились в 1994-м, сейчас столько же. Они — ровесники его власти. Только вдумайтесь: больше четверти века — немалый срок. В учебниках он будет сухо отражен как годы президентства конкретного человека, и в масштабе истории человечества будет восприниматься как совсем крошечный отрезок времени. Но для отдельных людей 26 лет — это вся жизнь.
Пока Лукашенко занимает пост президента, некоторые успели отучиться в школе, окончить (или нет) университеты, попробовать на вкус алкоголь, приобрести сексуальный опыт и даже родить детей. Узнать, что такое смерть родителей, сменить профессию (а то и не раз), уехать в другую страну, мечтать о многих вещах и разочаровываться в них же.
TUT.BY рассказывает четыре истории белорусов, которые родились в год, когда Лукашенко впервые стал президентом. Но это текст не о политике. Это текст о людях и их судьбах, которые реально связывает только одно — имя президента, которое они когда-то выучили в детстве. И пока замены ему не нашлось.
Сергей Самута, фотограф: «Меня угнетает фраза, что я должен родине. Я виноват, что здесь родился?»
Я родом из Белоозерска, это Брестская область. Построили Березовскую ГРЭС, и она стала градообразующим фактором. В Белозерске ничего особенного, обычный маленький город, которых много. Кроме ГРЭС есть «Белкельме» — теперь уже «Вердимар», — Белоозерский энергомеханический завод и несколько других предприятий.
Еще у нас есть ДК. Помню, как в детстве вышли «Дети шпионов 3», и туда все ходили его смотреть. Раньше вся центральная площадь была забита молодежью, на гитарах играли — классно очень было. Сейчас студенты приезжают иногда, но все равно: идешь по городу вечером — пусто. Может, это поколение поменялось? Открыт какой-то бар — в основном там все и сидят. Вообще, даже три бара есть: «барыжник», менее «барыжник» и нормальный (есть еще даже ресторан). Люди ходят туда по степени своего опьянения.
Одно из первых воспоминаний детства — это то, что как-то раз в детском саду на завтрак давали сырники, а я творог вообще терпеть не мог. Есть их я не хотел, но там же заставляют. Съел — и меня потом вырвало. Моя мама работала в этом же саду завхозом и потом накричала на всех, типа что вы ему даете, он же не хочет. Потом, по-моему, какую-то проверку устроили из-за меня, и весь сад на карантин закрыли.
Я вообще не очень любил на улице гулять, нравилось сидеть дома. Меня выставляли в подъезд и заставляли идти. А я плакал, чтобы забрали меня обратно.
Банально, но школа дала мне друзей. До сих пор дружу с чуваками из первого класса. Один работает на Польшу — перевозками занимается. Второй сейчас в Минск переехал, на каких-то стройках шабашит. С остальными закорешились чуть попозже. Сейчас кто в продажах, кто в сфере туризма работает. Что еще дала школа? Наверное, только какие-то психические отклонения.
Глупая причина, если сейчас подумать, но у меня были большие глаза на фоне остального лица. Меня называли «лупатым», это обижало капец! Дети жестокие на самом деле. Они еще не понимают ничего… По каким-то внешним признакам оценивают. Плюс я был худенький, щупленький.
В семье проблемы были: родители развелись, когда мне было десять. У отца потом появилась новая семья и родились два моих брата. К первому я ревновал. С отцом были натянутые отношения, но сейчас все хорошо. Да и в школе как-то не задалось. После 9 класса многие собирались уходить, поэтому у нас спрашивали, кем мы хотим быть. Я ответил: «Ну, я люблю компьютерные игры», — и что-то еще рассказывал. Стыдно даже пересматривать.
Тогда я плотно играл в Counter Strike онлайн, мы с моими тиммейтами (сокомандниками. — Прим. авт.) хорошо общались. До сих пор помню их ники. Приятное было время, теплое. Правда, чуть учеба просела из-за этого. В 11 классе завязал с играми, и все наладилось.
Александра Шабайкович: «Когда ты сам крутишься в этом мире, со всем сталкиваешься напрямую»
Я родилась в крупном городе Минской области. Мое детство было очень крутым — среди старых пятиэтажек, утопающих в зелени. Все эти лавочки, бабулечки, резиночки, классики, дочки-матери… У нас был очень дружный двор, мы никогда не скучали. Однажды мы даже организовали собственный парк аттракционов, за который каждый платил «рублик». Потом на все собранные деньги мы пошли и купили огромный пакет крекеров и съели вместе.
Ни с кем из тех ребят я сейчас не общаюсь. Иногда смотрю на страничку своей лучшей подруги тех времен «ВКонтакте» — она тоже вышла замуж. К тому же еще, когда мне было лет 12, наша семья переехала в другой район. Интересы поменялись, и все это как-то ушло.
Всю жизнь я была без мамы — меня растил один отец. Скажем так: это был ее выбор, не в мою пользу, потом она умерла. Я ее помню: мы встречались несколько раз, у нас есть куча фотографий. Во время, когда я родилась, у отца как раз очень хорошо пошел бизнес, он торговал на авторынке: привозил из России всякие запчасти, шины… Всегда кучу ништяков привозил: красную рыбу, йогурты, соки. Помню, один раз объелась шоколадной пастой так, что проснулась ночью на коричневой подушке — вытошнило. Мне было года четыре.
Еще однажды, вроде бы мне было около шести, я решила дома сама пожарить картошку, потому что хотелось есть, а отец еще не вернулся из гаража. И вот он мне звонит со своего первого мобильного (Siemens A35 вроде), а я ему: «Пап, прикинь, я такая молодец! Вот картошку сама жарю». Он испуганным голосом спросил, сколько я положила масла. Я решила, что ответить «много» — это плохо, поэтому сказала «чуть-чуть». Он засмеялся и закричал мне, чтобы я выключила, и побежал ко мне. Тогда еще, кстати, появились первые «Роллтоны», я их тоже с гордостью заваривала.
Моя первая мачеха была злой. Когда мы жили вместе, ей было всего 19 лет. Потом она оправдывалась, когда мне уже было около 16, мол, прости, была молодая… Я даже не могу сказать, обижалась ли я на нее тогда. Сто процентов что-то было обидным, хотя я не могу сказать, что на меня это сильно повлияло.
Гораздо больше повлияло то, что отец все время тратил на бизнес и не проводил его со мной. Да, мы жили классно, в достатке. Бывало, что он за раз привозил из России два дивана, микроволновку, радиотелефон домашний, несколько ковров и шкаф. Он, кстати, до сих пор стоит в родительском доме в моей комнате. Но отец в моей жизни почти не присутствовал. Доходило до того, что, когда он пытался меня воспитывать, я вставала в позу «кто ты такой вообще». Обо мне больше заботились бабушка с дедушкой.
После школы я была молодой и непробиваемой. Упорно стояла на том, что белорусское высшее образование мне не нужно. Да и вообще, я смотрела на свой город и не понимала, что там делать? Работать за 400−500 рублей в месте, где все друг друга знают? Считаю, что может быть и получше, особенно при большом желании. Сейчас сложно сказать, когда мне в голову пришли такие мысли.
Дар’я Латышава, SMM-спецыяліст: «Калі ты дабраўся з вёскі ў Магілёў, то ўсё — далей нават не спрабуй»
Я нарадзілася ў вёсцы ў Шклоўскім раёне, то-бок я нават з радзімы прэзідэнта. У маім дзяцінстве ўсе размаўлялі пра яго так, нібыта асабіста ведаюць. Нават пра яго жонку нейкія плёткі былі… Але ў мяне сям’я была апалітычная, на гэтыя тэмы размоў амаль не было.
Усе глядзелі БТ — гэта было натуральна. Нічога іншага я не бачыла: толькі беларускае тэлебачанне, ну і расійскія серыялы. У мяне ніякай нацыянальная самасвядомасці ў дзяцінстве не было, але была цікавасць да гісторыі Беларусі. Таму я неяк сама прыйшла да яе.
На вёсцы дзеці былі самі сабе, бо бацькі працавалі. Маці мая — настаўніца, бацька таксама працаваў у школе кіроўцам аўтобуса. Калі яны былі не на працы, то займаліся сваім падвор’ем: гарод, жывёлы… У нас нават каровы, куры, свінні былі. Сустракалісь з бацькамі мы толькі ўвечары, ці калі ім трэба было дапамагчы па гаспадарцы. То-бок асаблівага выхавання не было. Асноўны ўрок ад сям'і: трэба працаваць, дапамагаць бацькам, быць на зямлі…
У маім класе, калі мы пераходзілі ў дзявяты, было шэсць вучняў. Дырэктар школы з’язджаў з сям’ёй у Віцебск і сказаў маёй маці, што я — таленавітая і схільная да вучобы дзяўчынка, таму трэба шукаць спробу мяне адсюль вывозіць. Бо калі я застануся тут, «акрамя Магілёва нікуды не паступіць, а яна хоча вучыцца далей». Таксама былі асабістыя прычыны для пераезду: мама разыходзілася з бацькам, і гэта ўсё неяк супала.
Так, калі мне было 14 гадоў, мы з мамай пераехалі ў Магілёў. Я паступіла ў Магілёўскі дзяржаўны абласны ліцэй і, хаця там быў інтэрнат, маці вырашыла, што яшчэ рана адпускаць мяне адну. Першы мой год быў няпрофільны, а ўжо потым ужо мой 10-й і 11-й класы былі філалагічнымі.
Галоўныя плюсы там — гэта людзі. Дагэтуль мае самыя блізкія сябры — з ліцэя. Таксама веды — мы шмат вучыліся, настаўнікі былі добрыя. Нас выхоўвалі так, што быццам мы «эліта», былі нават ўсялякія «закрытыя клубы» па інтарэсах, як з фільмаў амерыканскіх. Мне гэта падабалася.
З-за таго, што я расла ў вёсцы, алкаголь я пакаштавала даволі рана. Там за гэтым асабліва ніхто не сачыў. Ніхто не забараняў, бо на вёсцы без алкаголю нічога не робіцца. У старэйшых класах таксама — было месца алкаголю. Кайф быў у тым, што гэта забароненая тэма. Мы ўяўлялі сябе вельмі крутымі — гэта ж дарослае, адрэналіну прыдавала. Трэба ж было неяк яшчэ яго набыць непаўналетнім. Гэта была спроба паказаць, што мы не зусім батаны.
Я хацела паступаць на журфак, гэта мара ў мяне была з класа 4−5. І так хацела ў Мінск! Калі казала пра гэта, усе мне адказвалі, што гэта нерэальна, куды ты паедзеш… Але мяне вельмі падтрымлівала мама. Таму, можа, мы і паехалі спачатку ў Магілёў.
Глеб Кириков, чистильщик крабов: «Думал, что стану крутым барыгой»
Мои родители приехали в Минск из Новогрудка, а я родился уже здесь, на краю города — в Курасовщине. Почти всю жизнь — с рождения и до 25 лет — я провел в общежитии Плодоовощного комбината, которое получила моя мама. Она там проработала недолго, но из общежития не выселили. Ну, а куда нас выселить?
От садика у меня остались только чудесные воспоминания, даже до сих пор общаемся с некоторыми ребятами того времени. Садик, кстати, назывался «Дюймовочка» и был в ста метрах от дома. Да, у них есть в Минске названия, не знаю зачем. Я, как и многие ребята, бегал по гаражам, заброшенным домам.
У меня была школа рядом с домом, но меня туда не хотели отдавать. Эта школа была белорусскоязычной, а у мамы был аргумент: «Ну вот представь, как ты будешь физику или химию на нем учить? Вот скажи мне, как будет гелий по-белорусски!» Я думал: «Действительно, как будет гелий-то…» Понятия не имел. Меня отправили в школу, которая находилась через остановку.
Потом, когда я был в шестом классе, меня отправили в школу-интернат для детей-сколиозников. Там была пятидневка: приходишь утречком в понедельник и только в пятницу днем можешь вернуться домой. Я довольно высокий — сейчас «без пяти два» — и поэтому у меня было искривление позвоночника. Появилась возможность попасть в эту школу — и меня отправили. Помогло: было неровно градусов на 14, а сейчас — на три.
В интернате был жесткий распорядок дня. В 7 утра — зарядка. Неважно: жарко, холодно, снег, дождь — без разницы. В учебных классах вместо трех рядов парт был только один и еще три ряда так называемых топчанов — это такая специальная парта, на которой ты как бы лежа занимаешься. Боже, как на ней было прекрасно лежать… И спать во время уроков. По сути, это было как в шезлонге — в такой же позе. Это делается, чтобы всегда была ровная спина. А за столами сидели те, кто носили корсеты.
Потом я вернулся в свою старую школу — это было как раз в тот год, когда появились все эти «девятые штрихи»… Там были профили, но я в год распределения был в другой школе и особыми умом и сообразительностью не отличался. Меня запихнули в музыкальный класс. К музыке я никакого отношения не имел, и все меня от этого люто ненавидели. Потому что после уроков все шли на музлит, сольфеджио, хор, еще что-то… А я шел домой. Меня пытались пристроить на какие-то курсы по ударным. Но все как-то быстро закончилось. Не помню: то ли я закончился, то ли курсы.
После школы я поступил даже в Минский колледж предпринимательства. Специальность — «турагент-экскурсовод». Мне была интересна география, я уже к тому времени успел поавтостопить по Беларуси. На месте я не сидел — особенно нигде не приживался. Не сказать, что я был «людимый» парень.
