Глава Банка развития - о новом мандате, падении своих доходов, бюрократии, нефти и «Мисс Беларусь»
Андрей Жишкевич — известный белорусский банкир. За 14 лет руководства частным МТБанком он добился определенных успехов и завоевал авторитет в профессиональном сообществе. В отличие от многих своих коллег банкир не сторонится публичности и готов высказать свое мнение по ряду экономических вопросов. Тем неожиданнее в конце 2018 года стал его переход в государственный Банк развития. В интервью TUT.BY по итогам состоявшейся на прошлой неделе пресс-конференции Андрей Жишкевич рассказал о причинах смены работы, новом мандате Банке развития, ситуации в деревообработке и оценил ситуацию в белорусской экономике.
«Это был тот редкий случай, когда жена слезу пустила»
— Ваш уход в Банк развития был неожиданным. Обычно из госсектора уходят в частный бизнес. А вы — наоборот. Чем было обусловлено это решение? Еще не пожалели?
— Точно не пожалел. Само решение было обусловлено несколькими факторами. С одной стороны, в МТБанке, которому я верой и правдой служил почти 17 лет, уже все объективно казалось привычным и знакомым. Определенного рода вызовы, конечно, происходили — конкурентный рынок заставляет любого руководителя о чем-то новом думать постоянно. Но тем не менее всегда есть эффект и привыкания, и определенного «замыливания глаза». Естественное желание выйти из зоны комфорта тоже присутствовало. Безусловно, я специально не думал переходить именно в государственный банк. Скорее это стечение обстоятельств, которое произошло в определенный отрезок времени.
Конечно, мне не хотелось бы перейти совсем уже в полностью «чиновничью» функцию. Как раз в этом отношении Банк развития представляется хорошим пограничным институтом, в котором уже есть, безусловно, и элементы госаппарата, но при этом все еще присутствует значительная часть полноценного банковского бизнеса. Поэтому для меня это такой своеобразный способ отдать «долг Родине» в виде применения ранее накопленного профессионального, управленческого опыта, который надеюсь будет полезен. Действительно, я очень ответственно для себя это воспринимаю.
— Насколько я помню, ваши заместители в МТБанке в тот период тоже разбегались.
— Это явилось закономерным следствием приобретения банка новым акционером в 2015 году. Было определенное понимание, что 3 года, плюс-минус, старые управленцы должны отработать, дать акционеру возможность и время освежить, обновить, сформировать уже свою собственную команду, что тоже кажется логичным всегда после смены собственника. Как раз 2017−2018 годы — это был момент, когда прежняя команда менеджеров стала искать себе применение. Я смею думать, что мой персональный уход был максимально корректным, позволившим сохранить добрые отношения с коллегами.
МТБанк — хорошая школа. Если посмотреть на моих прежних замов, то все они ушли либо с ростом должностным, либо с хорошим мотивационным предложением. Объективный рынок высоко оценил успешность этой команды.
— У вас с материальной составляющей что произошло? В доходах приобрели?
— Потерял, конечно. Надо понимать, что государственный банк не может конкурировать с точки зрения зарплат с успешным коммерческим банком. Но, опять же, для меня здесь были другие элементы мотивации. Продолжительное время работы в успешном бизнесе позволило достичь определенного уровня материального достатка, и сейчас я, в отличие от человека, который бы только начинал свою карьеру, менее мотивирован просто деньгами. Большим мотиватором для меня сейчас является интерес к работе, новизна, а всех денег не заработаешь как известно.
— Как супруга на это отреагировала?
— Наверно, это был тот редкий случай, когда даже слезу пустила. Но это, опять же, было не из-за материальной составляющей. А скорее от того, что она, как и любая любящая жена, беспокоилась о том, чтобы из-за этой новизны ничего плохого не произошло: справишься ли, сколько времени удастся уделять семье. Понятно, что для нее это тоже был момент неизвестности. Сейчас, я надеюсь, она убедилась, что с точки зрения той же возможности по-прежнему уделять максимально возможное время семье, оно сохраняется. По крайней мере, пока она не жалуется.
«Мы не собираемся и в новых условиях конкурировать с коммерческими банками»
— В конце прошлого года указом № 476 был утвержден новый мандат Банка развития. Из-за того, что данный документ долго не могли согласовать, вы откладывали и это интервью. Расскажите, какой новый функционал у Банка развития? Чем он отличается от прежнего?
— Как вы возможно помните, на самом начальном этапе создания Банка развития в 2011 году это был условно «банк плохих активов», который принимал на дальнейшее обслуживание от коммерческих банков инвестиционные кредиты, ранее выданные ими в рамках государственных программ. На втором этапе банк уже самостоятельно осуществлял долгосрочное кредитование новых проектов в рамках так называемого «директивного кредитования».
С 2021 года практика выдачи директивных кредитов будет прекращена. Предприятия будут кредитоваться на рыночных условиях (по ставке рефинансирования), а для покрытия части инвестиционных расходов компании смогут получить трансферт из бюджета.
Поэтому новый этап для нас — это как раз переход в формат полноценного института развития, когда отбираемые проекты определяет их рыночная окупаемость. В ближайшей перспективе Банк развития перейдет на механизм самостоятельно отбираемых инвестиционных проектов, в том числе на конкурсных началах.
Еще одна новая задача — это финансирование проектов государственно-частного партнерства.
— То есть Банк развития станет полноценным коммерческим банком, хотя в БР всегда от этого открещивались?
— Нет, мы не собираемся и в новых условиях конкурировать с коммерческими банками. В этой связи я иногда слышу такое рассуждение, что Банк развития должен браться за те проекты, которые не хотят кредитовать рыночные игроки. Считаю важным его откорректировать — Банк развития должен кредитовать проекты, которые коммерческие банки хотят кредитовать, но не могут.
— Что это могут быть за проекты?
— Прежде всего это крупномасштабные проекты, превышающие возможности отдельных банков в силу ограниченности размера капитала и предельного риска на одного заемщика. А также проекты с длительными периодами окупаемости в условиях отсутствия либо недостатка долгосрочных ресурсов.
В первую очередь — это проекты, связанные с модернизацией инфраструктуры и переоснащением предприятий.
— Сколько средств вы направили на эти цели в прошлом году?
— На финансирование инвестиционных и иных проектов в 2019 году банк направил более 1,6 млрд рублей. Портфель инвесткредитов за год вырос на 8% и по состоянию на 1 января 2020 года достиг 4,6 млрд рублей.
Среди основных направлений финансирования — кредитование дочерней лизинговой компании «Промагролизинг» с целью закупки техники для последующей ее передачи промышленным и сельскохозяйственным организациям в лизинг (565 млн рублей), строительство, реконструкция и ремонт автомобильных дорог и транспортной инфраструктуры (300 млн рублей), строительство взлетно-посадочной полосы в Национальном аэропорту Минск и реконструкция аэродрома в Орше (76 млн рублей).
— Банк развития также является единственным каналом экспортного кредитования нерезидентов. Насколько успешно это направление? Будете ли вы его развивать, учитывая спад на ряде рынков?
— В 2019 году мы предоставили 818,5 млн рублей экспортных кредитов, что на четверть больше, чем в 2018 году. Всего за 4 последние года банк выделил более 2 млрд рублей кредитов на финансирование белорусского экспорта товаров и услуг.
Главной новацией в этой сфере, закрепленной в новом мандате Банка, стало снижение минимальной суммы предоставляемого Банком развития экспортного кредита нерезидентам с 1 миллиона до 200 тысяч долларов. Таким образом доступ к данному инструменту господдержки получат и небольшие компании с меньшими размерами экспортных контрактов.
Мы также сможем выдавать банковские гарантии, что позволит осуществлять более широкую поддержку отечественных экспортеров.
— Банк развития через коммерческие банки направляет ресурсы на кредитную поддержку проектов в сфере малого и среднего бизнеса. Продолжите развивать это направление?
— Да, безусловно. Это перспективное и приоритетное для нас направление. Только в 2019 году на поддержку МСП через партнерскую сеть банков и лизинговых компаний мы направили 130,7 млн рублей кредитных ресурсов. В целом с начала действия программы банк профинансировал 3809 инвестиционных проектов субъектов малого и среднего бизнеса совокупной стоимостью 944 млн рублей.
До настоящего момента фондирование в белорусских рублях могло быть использовано только для последующего инвестиционного кредитования. Сейчас в указе предусмотрено, что ресурсы могут предоставляться и для пополнения оборотного капитала. Мы рассчитываем, что это повысит привлекательность нашей программы, а предприятия МСП получат более доступные кредиты.
В целом все согласованные главой государства изменения в мандат Банка развития направлены на активизацию долгосрочного финансирования крупных инвестиционных проектов, расширение поддержки экспорта и малого и среднего предпринимательства, являющихся основными факторами экономического роста Беларуси.
«За год банку никто не навязал проект, который мы считаем неэффективным»
— Давайте теперь поговорим о результатах работы. В 2019 году фактическая прибыль Банка развития составила 201,7 млн рублей, в позапрошлом году — 189 млн рублей, план на этот год — 193 млн рублей. Чем объясните такое плановое снижение доходов?
— На самом деле, банк функционирует весьма эффективно. Уровень рентабельности капитала у нас сейчас порядка 12%, вполне хороший показатель.
По первоначальным расчетам на 2020 год прибыль получается меньше потому, что у нас значительная часть кредитного портфеля привязана к ставке рефинансирования. Соответственно запланированное в бизнес-плане снижение ставки рефинансирования у нас автоматически снижает доходы. Но опять же мы будем стремиться компенсировать это ростом объемов финансирования. Для Банка развития прибыль важна, но не является самоцелью, это — один из источников средств, которые затем направляются на финансирование экономики.
— Какая у вас сейчас доля проблемных кредитов?
— Я понимаю к чему вы клоните. Будучи вне системы Банка развития, я сам рассуждал как обыватель: действительно, наверно, директивные кредиты выдаются под принуждением, а значит достаются не всегда благополучным заемщикам. Поэтому их качество должно быть хуже, чем нормально отбираемых проектов.
И для меня в хорошем смысле оказалось удивительным, что несмотря на то, что это кредиты формально директивные, в том смысле, что они выдаются Банком развития либо после того, как проект попадает в госпрограмму, либо по отдельным распоряжениям президента или постановлениям Совета министров, непосредственное качество отбора этих проектов и тщательность, даже жесткость подхода к объективной оценке рисков, к поиску их компенсаторов очень высокая. Я бы сказал, в Банке развития по сравнению с коммерческими банками не менее серьезная система кредитной экспертизы. И если банк на этапе предварительной проработки говорит, что не готов кредитовать этого клиента, то этого не будет.
В неформальном смысле у нас уже сейчас все кредиты самостоятельно отобраны Банком развития. Внешне это выглядит, что если попал в программу с указанием в качестве источника финансирования средств Банка развития — получил кредит, а на самом деле есть предыдущая стадия — предварительное рассмотрение Банком проекта, и если он высказывает неготовность его кредитовать, то проект просто не попадет в госпрограмму. Критерии экономической эффективности и финансовой реализуемости проектов для нас первостепенны.
— То есть на вас никто не давит, что, мол, вот на этот проект надо дать денег?
— Лично у меня за год не было прецедента, чтобы при отрицательной позиции банка нам навязывался какой-то конкретный проект, который мы считаем неэффективным. В итоге качество портфеля Банка развития сейчас даже лучше, чем в целом по банковской системе. У нас доля проблемных кредитов 2,2% (по банковской системе — 4,6%). При том, что часть из них еще те унаследованные, «принятые» из других банков на начальной стадии формирования портфеля.
«2019 год был крайне сложным для деревообработки из-за падения цен»
— Действительно неправдоподобно маленький процент. А как поживает ваш деревообрабатывающий холдинг? Я помню, что еще в 2018 году он имел под 1 млрд долларов долга и не платил по долгам.
— Как вы знаете, история деревообработки сложная, а 2019 год — сложный вдвойне. Что произошло за период времени с 2016 года, когда Банк развития получил в управление эти 9 предприятий? Получил их в очень сложном состоянии. Они работали несколько дней в неделю, загрузка была 15−20% от мощностей, длительные просрочки по всем обязательствам. По сути заводы находились на грани полной остановки.
Что сделал Банк развития? Стабилизировал финансовое состояние, пополнив оборотные средства предприятий, существенно оптимизировал бизнес-процессы и вывел большинство предприятий на близкую к максимально возможной производственную загрузку.
На сегодня из 23 бизнес-единиц (по-простому — цехов или самостоятельных участков, производящих отдельный вид продукции) 16 работают на 100% загрузке. Из оставшихся большинство работает на 50−80% выработке, что чаще уже обусловлено не технической невозможностью, а сбытовыми ограничениями, т.е. пониманием, что ровно тот объем, который продается, имеет смысл производить, чтобы не накапливать склад. И лишь несколько направлений не вышли даже на 30% загрузки — там, где изначально в проектах модернизации были допущены существенные просчеты. В результате, по ним до сих пор существуют системные технические либо сбытовые проблемы.
— И что теперь?
— На мой взгляд, Банк развития как антикризисный управляющий свою функцию в целом успешно выполнил. Следующий вопрос: при таком, уже близком к оптимальному объему производства, достигается ли рентабельность? В 2018 году она была, и достаточно высокой. На лучших заводах вроде «Мостовдрева» мы достигли рентабельности по реализации на уровне 15%, что очень близко к показателям того же «Кроноспана», который часто ставят в пример.
С таким оптимизмом предприятия холдинга входили в 2019 год, в том числе сформировали амбициозные планы, исходя из высокой базы 2018 года. А в начале 2019 года произошло радикальнейшее снижение цены. Достаточно сказать, что на фанеру цены упали на 30%, на ДСП — на 25%. Основной причиной такой неблагоприятной ценовой конъюнктуры стал объективный кризис товарного перепроизводства: открывались новые производства, в том числе европейские, на фоне наблюдавшегося роста рынка. И при таком падении цены на готовую продукцию достигнутый нашими предприятиями уровень рентабельности обнулился.
Справедливости ради надо отметить, что с 2019 года предприятия возобновили начисление амортизации. Непосредственных денежных оттоков она не приносит, но с точки зрения бухгалтерского формирования себестоимости это тоже весомая величина. Если для сопоставимости считать без амортизационных отчислений, то рентабельность сохраняется, хотя она и существенно снизилась и составила за прошлый год примерно 5%.
Амортизация конечно же должна начисляться. Это по сути источник будущего переоснащения, ведь когда нынешнее оборудование свое отработает, предприятиям нужно будет купить новое оборудование. Но прямо сейчас мы все равно этих расходов не несем. Поэтому с точки зрения оборотного капитала, это не расход предприятия. И поэтому деятельность предприятий сейчас более-менее сбалансированная и самообеспечиваемая. То есть предприятия сейчас по крайней мере не нуждаются в источниках дополнительного финансирования, что тоже очень важно.
— Вместе с тем я подозреваю, что по инвесткредитам они до сих пор не рассчитываются?
— При работе в режиме, близком к нулевой рентабельности с учетом амортизации, естественно нет реальной возможности в значительном объеме погашать ранее полученные инвестиционные кредиты. При этом предприятия помимо инвестиционных кредитов активно погашают накопленную за годы «до передачи Банку развития» задолженность за топливно-энергетические ресурсы, по исполненным правительственным гарантиям, бюджетным ссудам и займам, рассроченным налоговым платежам.
Кроме того, в холдинге не останавливается работа по проведению точечной модернизации производств для совершенствования технологических процессов, обновлению лесовозной и лесозаготовительной техники, реализации инвестиционных мероприятий, требующих оперативного выполнения для недопущения остановок производственного процесса. Начата реализация ряда важных проектов в области автоматизации. Только в 2019 году объем подобных инвестиционных затрат составил 27 млн рублей.
Сейчас основная наша задача постоянно работать над внутренней оптимизацией, повышением технологической дисциплины. Несмотря на то, что многое уже сделано, это направление работы сохраняется как приоритетное.
Если раньше предприятия, производя похожую продукцию, конкурировали между собой, что приводило к неоправданному снижению цен, то сейчас у нас централизованные продажи через «Белорусскую лесную компанию». Она является единым оператором по продажам и концентрирует порядка 85% ассортимента. Похожий подход реализован и по закупочной деятельности. Раньше закупки производились децентрализованно, что приводило, во-первых, к злоупотреблениям, а, во-вторых, к потере эффекта масштаба, когда, покупая значительный объем однотипного сырья, можно претендовать на скидку. Сейчас мы целенаправленно осуществляем мероприятия, позволяющие максимально снизить внутренние издержки, влияющие на себестоимость. Ну, а рыночная конъюнктура? Ждем разворота тренда.
— То есть пока деревообрабатывающие предприятия денег от вас не требуют, как это было раньше, но и перспективы тоже сложно назвать радужными?
— Цены, снизившиеся в 2019 году, сейчас уже, по крайней мере стабилизировались. Это хороший признак того, что дальнейшего снижения цен уже нет. В январе-феврале 2020 года наметилось даже небольшое движение вверх. Поэтому, если считать, что 2019 год был самым неудачным с точки зрения конъюнктуры рынка, то в последующем мы будем получать уже дополнительную прибавку к рентабельности, что позволит приступить к погашению долгов.
— Вы остаетесь оптимистом?
— А по-другому быть не может.
— Одно из решений — привлечений инвесторов на предприятия. По этой причине власти договорились с Европейским банком реконструкции и развития касательно предприватизационного содействия для «Витебскдрева»?
— Это скорее, пилотный проект, который позволит нам увидеть насколько это жизнеспособная концепция. Одним из позитивных моментов для нас наверняка должно послужить возможное выявление консультантами ЕБРР каких-то точек неоптимальностей. Большинство заводов многопрофильные, а не монопродуктовые. Поэтому инвестор теоретически может сказать: я куплю у вас производство МДФ, но тогда избавьтесь от производства пиломатериалов. Для нас самих это будет лишним поводом внимательнее посмотреть, действительно ли имеет смысл оптимизация, даже если мы и не договоримся с инвестором. При этом есть абсолютная уверенность, что если найдется конкретный инвестор и его предложенные условия будут приемлемыми, то у государства есть готовность осуществить приватизационный процесс до конца.
— А что по срокам?
— Здесь мы скорее движемся в том темпе, который задает ЕБРР. Мы как раз со своей стороны призываем действовать быстрее. ЕБРР тоже не самый мобильный институт, он тоже большой. Его внутренние процессы тоже предполагают небыстрые закупочные процедуры, в том числе в выборе консультанта. Следующий этап — консультант начнет проводить предварительный анализ, опрос потенциальных инвесторов. К сожалению, тоже бюрократия.
— Вас бюрократия в госбанке не утомила за год? Или не ощутили ее?
— Не скажу, что она меня радует. Безусловно, я смеюсь, что, работая в коммерческом банке, привык к спринту. Потому что там действительно короткие сроки: внутри себя ты определил, что хочешь сделать, и только от тебя зависит скорость, когда ты это реализуешь. А работая в госкомпании, надо привыкать к стайерскому темпу, потому что много потребуется межведомственных согласований и многоитерационных корректировок.
Для меня конечно неудивительно, что на какие-то инициативы есть разная реакция. Это нормально, безусловно. Но когда высказывание отрицательной точки зрения просто стопорит процесс… То есть не предлагается альтернатива — давайте выберем между этим и этим, а только «это нам не нравится, соответственно, возвращаем вам материал, думайте дальше». Как говорится: пойди туда, не знаю куда. Такого рода «петли» мне кажутся непродуктивными, и конечно хотелось бы более высокой динамики.
— Глобальный вопрос. Скажите, как сделать так, чтобы инвестпроекты генерировали прибыль, приносили стране доход, а не являлись головной болью?
— Мы как раз сейчас работаем в этом направлении. В этом году на базе Банка развития планируется создание проектного офиса, который возьмет на себя функцию экспертизы крупных инвестпроектов. Есть осознание и на уровне правительства, что, действительно, зачастую низкое качество бизнес-планирования и анализа на этапе инициации таких проектов и обуславливает их последующую неудачу. Проектный офис должен стать механизмом, препятствующим появлению новых неудачных инвестпроектов.
«При резком снижении ставки может быть неуправляемая ситуация, когда инфляционные процессы переходят в девальвационные»
— В прошлом году Банк развития выступил с дебютными валютными евробондами и привлек тем самым 500 млн долларов. Кроме того, банк стал первым белорусским фининститутом, который разместил рублевые евробонды на 210 млн рублей. Какие планы на этот год?
— Мы продолжаем работать с инвесторской базой по поиску момента, когда созреет пул кредиторов для нового привлечения белорусского рубля. Эти встречи с инвесторами внушают осторожный оптимизм. Инвесторы подтверждают свой аппетит к нашим евробондам в национальной валюте.
Что касается валютных евробондов, то пока их размещать не планируем. Мы видим, что сейчас у нас достаточно валютных ресурсов для удовлетворения наших текущих потребностей.
— Вы говорили, что внешние инвесторы получили довольно высокую доходность, хорошо заработали на евробондах Минфина, на бумагах Банка развития. Некоторые экономисты недоумевают, почему мы даем заработать зарубежным инвесторам, а не своим вкладчикам в белорусских банках, которые хранят там доллары и евро под мизерный процент.
— Теоретически доступ к рынку еврооблигаций есть и у внешних, и у внутренних инвесторов. Некоторые банки в рамках договоров доверительного управления предоставляет возможность инвестировать в еврооблигации. Другое дело, что это более рисковый тип заработка, по сравнению с депозитом, потому что это в любом случае рынок, котировки могут меняться. Это стандартная возможность получения большей прибыли ценой большего риска. Там нужно быть квалифицированным инвестором.
С точки зрения уровня процентных ставок на внутреннем рынке, здесь тоже надо понимать, что Национальный банк заинтересован в развитии прежде всего рублевого депозитного портфеля как основного источника фондирования для кредитного портфеля. Регулятор принудительно не заставляет банки снижать процентную ставку по валютным депозитам. Он скорее делает это опосредовано через норму обязательного резервирования. По валютным депозитам она существенно, в несколько раз выше, чем по соответствующим рублевым депозитам. И для банка, который привлек 1 доллар и 2 рубля, в первом случае он существенную часть этого доллара, причем даже в рублевом эквиваленте, вынужден отчислить в резерв. Для банков это естественный стимул избавляться от валютных депозитов, а более конкурентными делать условия по рублевым. Это очень рационально и логично. Иного способа не то, что принудить, а сделать экономически обоснованным сбережения в рублях по отношению к иностранной валюье, я не вижу.
Вкладчики конечно же заинтересованы в высоких ставках по депозитам. Но когда ставки по депозитам в валюте пойдут вверх, то вами упомянутые экономисты будут уже недовольны дорогими валютными кредитами.
— Кстати, недавно премьер-министр Сергей Румас заочно поспорил с предправления Нацбанка Павлом Каллауром по поводу темпов снижения ставки рефинансирования. С 19 февраля она снижена с 9% до 8,75% годовых.
— В таком обмене мнениями нет ничего удивительного. Это нормально. Имеется дискуссия институтов, один из которых отвечает за макроэкономическую и финансовую стабильность (Нацбанк), другой — за рост экономики (правительство). В той же России подобные дискуссии нередкое явление и совершенно нормально всеми воспринимаются.
Это естественно, что правительство хочет более динамичное снижение ставки для того, чтобы это стало еще одним фактором роста реального сектора, а Национальный банк выверенными шажками двигается в этом направлении и осторожно нащупывает баланс.
— Но все же интересно, кого вы поддерживаете в данном споре — банковского регулятора, поскольку ставка рефинансирования давит на вашу прибыль, или главу набсовета Банка развития Сергея Румаса?
— Я все же работаю в финансовом институте, поэтому тоже склонен придерживаться мысли, что нужно двигаться медленнее. То есть сейчас по 0,25 базисных пункта снижение правильнее, чем по 0,5. Потому что, неосторожно преодолев черту этого правильного выверенного снижения, можно очень быстро вернуться в неуправляемую ситуацию, когда инфляционные процессы переходят в девальвационные. И это очень быстро может привести к потере достигнутого уровня доверия к проводимой денежно-кредитной политике у основных экономических агентов, особенно населения.
«Коронавирус является все же кратковременным обстоятельством»
— Волатильность белорусского рубля вас в последнее время не настораживает?
— Абсолютно нет. Это опять же хорошее подтверждение тому, что Национальный банк не балуется ручным управлением. Это реальное изменение. И в отношении корзины валют это не такой уже значительный рост. У нас рост привычно воспринимается всегда либо по отношению к доллару, либо по отношению к евро, либо российскому рублю отдельно взятым. А ведь надо смотреть по отношению к корзине валют, где темп девальвации вполне умеренный.
В прошлом году была обратная динамика, когда белорусский рубль укреплялся, и все удивлялись. И кстати сказать, те же предприятия деревообработки в определенном смысле страдали от того, что происходило укрепление белорусского рубля. Потому что у них 85% экспортной выручки, а большая часть расходов внутренняя, т.е. в белорусских рублях. Поэтому укрепление национальной валюты в прошлом году для чистых экспортеров имело негативное значение.
— Сейчас все ждут, чем закончится спор вокруг поставок российской нефти в Беларуси и когда будет побежден коронавирус, влияющий в том числе на калийный контракт с Китаем. Что вас как экономиста больше волнует?
— Я лично не очень хорошо знаю, что реально происходит с коронавирусом. При этом напряженная ситуация на том же калийном рынке чувствовалась уже с середины прошлого года. Это естественная волатильность этого рынка. «Беларускалий» еще в прошлом году к этому заблаговременно и осмотрительно готовился. Точно на это не повлиял коронавирус.
Поэтому я думаю, что сейчас больше эмоционального уровня информация. Мы живем в мире, которым манипулирует информация. Предыдущие еще большие по численности и последствиям эпидемии просто проходили мимо нас, мы о них благополучно не знали. А сейчас пресса, четвертая власть, дополнительно подогревает интерес. Поэтому коронавирус лично для меня является все же кратковременным обстоятельством.
А вот понимание того, как мы будем дальше жить с Россией в сфере энергоносителей — это вопрос стратегически важный. Потому что с точки зрения нефтеперерабатывающих заводов нынешнее состояние неполной загрузки -неприятное и долго не должно продолжаться. И все ждем разрешения именно этой ситуации.
— На Банк развития нефтепереработку не хотят повесить? Просто видел вас на совещании в Администрации президента по поставкам нефти и экспорту нефтепродуктов.
— Мы скорее здесь как заинтересованный кредитор, ведь Банк развития активно работает в рамках инвестиционных проектов в том числе и с НПЗ. Естественно мы тоже заинтересованы в скорейшей стабилизации их работы.
— Минск избрал тактику жесткого конфликта. Как считаете, может нужно было быстрее соглашаться на предложенные условия, потому что дешевле российской нефти все равно нет ничего? А потом уже думать про альтернативу.
— Мне кажется, нужно все-таки изначально и непосредственно участвовать в переговорном процессе, чтобы обсуждать, насколько обоснованы наши призывы вернуться к тем договоренностям, которые может быть и не были документально зафиксированы, но возможно были четко проговорены. По крайней мере, белорусские переговорщики наверное теперь вправе на эти негласные договоренности резонно указывать. Мне сложно сказать, наилучшая ли сейчас переговорная тактика. Но я верю, что с нашей стороны отстаиваются наилучшие позиции для Беларуси. Очевидно, что не будет абсолютно идеального для нас результата в виде полной компенсации всех эффектов, связанных с налоговым маневром, но хочется верить, что какой-то компромисс будет найден.
«Красота белорусских девушек — одна из немногих неменяющихся визитных карточек нашей страны»
— В заключение интервью — более легкая и приятная тема. Банк развития спонсирует ряд социальных, спортивных и культурных проектов. Сколько в год тратите на такие вещи?
— У нас действительно большой портфель социальных проектов. На все проекты уходит примерно 10 млн рублей в год. Это все за счет прибыли. Я думаю, что мы в этом смысле один из крупнейших благотворителей в стране.
— Я понимаю, когда вы выделяете средства на поддержку здравоохранения, юных футболистов, издаете книги. Но вот зачем Банк развития спонсирует конкурс красоты «Мисс Беларусь»?
— Траты на «Мисс Беларусь» составляет очень маленькую толику бюджета нашей спонсорской поддержки в целом. Эти затраты просто несопоставимы с тем же проектом «Здоровый малыш». Но если задуматься, то, красота белорусских девушек — одна из немногих неменяющихся визитных карточек нашей страны, то, чем известна и привлекательна Беларусь в том числе зарубежом. Поэтому поддержка национального конкурса красоты — это возможность еще раз напомнить всему миру, какие красавицы живут в Беларуси.