Юрий Дракохруст. Победа здравого смысла
Александр Лукашенко приостановил действие декрета «о тунеядцах» и объявил о существенных изменениях содержания документа. Почему это стало возможным? И стало ли это демонстрацией слабости или здравого смысла?
Блог Юрия Дракохруста на сайте «Радио «Свобода»
Для ответа стоит вспомнить, что Беларусь вообще-то не одна в мире, и ситуации, подобные социальному конфликту по поводу декрета, вообще-то случаются сплошь и рядом.
Один зарубежный опыт в связи с белорусскими протестами поминался, правда, к месту и не к месту: в Беларуси начался Майдан, протесты приведут к Майдану, мы не допустим Майдан. Политическая мотивация подобной риторики была довольно понятна — опыт южной соседки Беларуси воспринимается белорусами не очень вдохновляюще. Но поражала намеренная зацикленность на одном и только одном прецеденте.
В прошлом году в Казахастане произошли серьезные протесты по поводу изменений в закон о земле. На улицы выходили тысячы людей. Несколько лет назад не менее бурные протесты происходили в Армении — тоже тысячи людей, тоже буря эмоций, порой и столкновения с полицией. Повод — повышение тарифов на электроэнергию.
Молдова взорвалась протестами, когда выяснилось, что коррупционеры увели из банков страны миллиард долларов.
Еще в прошлом году Францию месяцами трясло от массовых протестов против изменений в законодательство о труде. Неконец, самое свежее — сотни тысяч, до полумиллиона человек на улицах Бухареста, возмущенных либерализацией закона о коррупции, дававшей возможность некоторым коррупционерам уйти от ответственности.
Очевидно, что по своим мотивам и динамике белорусские протесты были куда больше похожи на казахстанские, армянские, французские, румынские протесты, чем на украинский Майдан 2013−2014 года.
В Украине по крайней мере поводом было решение власти, в значительной степени определяющее геополитический выбор страны, — отказ от подписания договора об ассоциации с ЕС. Во всех остальных упомянутых мной протестах поводом были совершенно не судьбоносные решения и действия властей. На кону нигде не стоял никакой принципиальный выбор.
Также ясно, что повсюду повод для протестов был лишь фокусом недовольства многими неурядицами тамошнего житья-бытья. Как у Высоцкого «да дело в общем не в гусях, а все неладно».
Так и в Беларуси злополучный декрет о тунеядцах стал таким фокусом, в котором собралось, сошлось многое — и снижение реальных доходов, и рост безработицы (по крайней мере, страх перед ее ростом), и новые коммунальные тарифы, и повышение пенсионного возраста. Декрет стал последней каплей.
Но жизнь показывает, что в мире судьба протестов, особенно мотивированных некоей конкретной социальной проблемой, не исчерпывается полным поражением протестов и свержением власти. В перечисленных случаях исход был разным: где протесты и правда как поднялись, так и утихли, где власти просто отменили решения, ставшие детонаторами протестов, где получился компромисс. Решения были. И сплыли. Точнее, даже не сплыли, а поплыли, так сказать — были скорректированы и пребразованы. Словом, как в Беларуси — отмена без отмены.
При этом результ не был обусловлен природой политических систем соответствующих стран: в авторитарном Казахстане власти пошли на уступки, в не слишком демократичной, но и не очень авторитарной Армении — тоже, в демократической Франции власть пока стоит на своем. Авторитарий Путин не уступил протестам против системы взимания дорожного сбора «Платон».
Лукашенко оказался в кампании с Назарбаевым и Саргсяном, а не в кампании с Путиным и Оландом. Почему?
Для оценки потенциала и масштабов белорусского протеста против декрета стоит обратить внимание не только на сотни и тысячи людей, которые выходили на улицы беларусских городов. Да, несколько тысяч на улице — это в общем-то само по себе немного. Но в некоторых городах и столько выходило на улицу лишь в начале 90-х годов. Эти несколько сотен или тысяч людей на улице — индикатор, верхушка огромного айсберга народного недовольства.
Горькая ирония ситуации для власти оказалась в том, что она попала в ловушку так пестуемых ей советских практик и представлений. Все советские и большинство постсоветских людей не платили и не платят налогов в том смысле, в котором их платят граждане западных стран, подавая ежегодно декларации о доходах и уплачивая налог из своего кармана. За белорусов подоходный налог фактически платят работодатели, налоги на продажи «забиты» в цены. Так было для большинства всегда.
И, кстати, когда пару лет назад в стране подняли ставку подоходного налога с 12% да 13%, это не вызвало вообще никаких протестов. Хотя по деньгам это было сопоставимо с потерями от декрета о тунеядцах, причем тогда это касалось всех.
Но тогда для обычного человека изменение означало, что где-то как-то что-то пересчитали — и все.
А сейчас — государство реально залезло в карман. Так это ж неправильно, неправедно, не по-нашему, не по-советски.
Так что власти в данном случае, как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Пестовали патриархальные социально-экономические массовые представления — получили именно от них «обратку».
Причем, как эмоционально, так и технологически. Эмоционально — в оценках, что решение неправильное, несправедливое. Технологически — в виде фактического массового бойкота. Часть оппозиции много лет призывала белорусов бойкотировать выборы, при этом успех призывов был довольно скромным.
По данным на 20 февраля из 470 тысяч получателей «писем счастья» из налоговой заплата сбор 51 тысяча. К бойкоту прибегли 89%. И такой результат куда более впечатляющ, чем тысячи на улицах.
Более того, тысячи на улицах объяснялись именно этими сотнями тысяч бойкотчиков, которые незримо стояли у них за спиной.
Победа здравого смысла, то, что власть услышала общество, было обеспечено как громкостью общественных голосов, так и способностью власти их слышать. Весьма вероятно, что опыт этой победы, добытый массовым и при этом разнообразным протестом, не пройдет бесследно для белорусского общества. Но совсем не обязательно, что протесты пойдут по нарастающей, добиваясь от власти шагов навстречу и в других сферах.
Из опыта тех же Армении и Казахстана можно предположить, что скорее нет, чем да. Исчезает главный мотив, раздражитель протеста — резко снижается интенсивность протестов. Особенность Майданов заключается, кроме всего прочего, еще и в том, что они довольно редки — гораздо чаще происходит так, как в Алма-Ате и Ереване.
Вряд ли проснувшееся белорусское общество так сразу снова впадет в спячку, добившись решения острой, но все же локальной проблемы. Просто это бодрствование не обязательно примет форму продолжения протестов и именно сейчас.
Стоит заметить, что уже во время «марша нетунеядцев» в Бресте 5 марта власти начали применять репрессии против организаторов акций. Этих методов власть не применяла уже фактически с освобождения Николая Статкевича в августе 2015 году. Казалось, что прежняя практика возвращается. В унисон с этим возвращением было и появление на БТ фильма «Звонок другу», повествующего как раз о зловредности Статкевича. И в этом ощущалось возвращение прежней практики «Детей лжи», «Железа по стеклу» и других подобных телешедевров.
Но это возвращение репрессивных практик как-то не сочетается с, как ни крути, капитальной уступкой, сделанной президентом 9 марта. Власть признала справедливость народного протеста, как сказал Лукашенко, «и те, кто сегодня по 200−500 человек выходят на улицы и начинают кричать, это ведь не те тунеядцы, которые действительно тунеядцы. Это в основном те люди, которые обижены». Если протест справедлив, если немало людей оказались обиженными, причем обиженными решением власти, то чем плохи те, кто дал народу возможность высказать, выразить свою обиду?
Понятно, что политическая логика часто оказывается далекой от формальной. По мнению власти, лидеры протестов — плохие, они подстрекатели, рядовые участники протестов — хорошие, они за справедливость, на борьбу за которую их лидеры и подстрекнули. Как сказано в Писании, могий вместить — да вместит.
Станет ли брестский опыт репрессий началом новой политики власти? Представляется, что если протесты будут нарастать, то да. Если уступки не дают результата, власть во многих странах прибегает к мерам строгости, хотя пользу власти это приносит не всегда. Если же процесс будет развиваться по армянскому или казахстанскому сценарию, то бресткий эпизод, скорее всего, так и останется изолированным эпизодом.
Николай Статкевич с августа 2015 года неоднократно призывал людей выйти на улицу, откликались на этот призыв немногие. 17 февраля откликнулось гораздо больше людей. Отсюда следует, что дело не только в Статкевиче, не только в его особом политическом мастерстве. Оно не было меньшим до 17 февраля.
Очевидно, что либерализация, пусть даже куцая и половинчатая, тяготит власть, можно предположить, что уличныя протесты имели бы меншие маштабы, не будь той либерализации.
Но количество тех, кто не заплатил сбор на тунеядцев, вряд ли было так уж сильно обусловлено либерализацией.
Просто не стоит бросать вызов народному пониманию справедливости. И репрессии против лидеров протеста не делают несправедливость справедливостью.
Опыт «маршей недармоедов» в Могилеве, Витебске, Гомеле, Бобруйске показал, что сам протест порождает и новых лидеров. И как бы власти не пришлось добрым тихим словом поминать привычную оппозицию, увидев новых лидеров протеста.
Мнение авторов может не совпадать с точкой зрения редакции TUT.BY.