Чернобыльцы, получившие жилье в Минске: «Мы до конца жизни не расплатимся за эти “курятники”»

От большого взрыва судьбы людей, проживавших в Чернобыльской зоне, разлетелись осколками по всей республике: «Каждый ехал куда хотел, — рассказывают переселенцы. — Кто в Брестскую область, кто на Смоленщину, а кто хотел в Минск — переехал в Минск». Но в отличие от жилья на селе и в райцентрах, квартиру в столице пришлось ждать годами. Дом № 131 по ул. Есенина, в который переселили выходцев из Брагинщины, был сдан в эксплуатацию лишь в 1992 году. Но каждый из жителей этого дома успел поработать ликвидатором, поэтому 6 лет, проведенных на загрязненной территории, не казались чем-то особенно опасным.

О своих соседях местные жители говорят: «В 50 лет уже не жилец». Основная причина — болезни щитовидной железы и онкология. Некоторые наши собеседники признались, что страшный диагноз поставлен и им. 

— Радио слушайте — всё узнаете. Лукашенко много чего говорит, — неприветливо встречает нас угрюмый мужчина, обитающий в «чернобыльском» доме. Пока собеседник отражает наши вопросы, у каждого, кто проходит мимо, есть о чем перекинуться с ним парой слов: «Привет отдыхающим! Как дела?» — «Потихоньку. Вишь, корреспонденты приехали».

— Ты спроси у этих корреспондентов, куда ордена подевать! — говорит сосед и скрывается в подъезде, не желая продолжать разговор. «Что за ордена?» — интересуемся мы. Собеседник показывает знак отличия.

— Мы все ликвидаторы, — объясняет он. — А что толку? До сиреневой звезды, извините за выражение. Удостоверение, по которому можно было получить бесплатные лекарства, проезд и в поликлинике обслужиться без очереди, аннулировали. Вместо него выдали бумажку, что я пострадавший, которая вообще ничего не дает. 

В Брагине наш собеседник жил в трехкомнатной квартире с женой, тремя детьми и родителями. В Минске семье выделили «четырешку» на семерых. Вскоре родители умерли, а дети разъехались. В своей «четырешке» Иван Михайлович остался вдвоем с тещей. 

В радиусе 30 км от реактора людей эвакуировали в первые дни после аварии, экстренно и принудительно. Брагин находится несколько дальше — в 43 км от Припяти, и его жителям давали удостоверение свободного отселения, с которым можно было стать в очередь на жилье, а можно было остаться жить в загрязненном городе. Иван Михайлович принял решение в пользу переезда, о чем до сих пор жалеет: «Сразу нужно было не ехать, так ради детей…» — объясняет он свои мотивы.

— Мая жонка Валя была бярэменая. Выделили машину на семью, я туда всю мебель погрузил и поехал. Все, что было в квартире, с собой в Минск забрал.

— А я ничего с собой не взяла, побоялась, — говорит женщина, которая все это время приклеивала объявление к двери. — Детей взяла, бросила все и уехала. А что мне та мебель — не жалко. Не до мебели было. Пять лет мы ждали, пока жилье появится. В Чернигов ездила, еще куда-то... Везде от ворот поворот: «Едьте в свою Беларусь. Кто вы такие?». Наконец предложили строиться в Минске, мы и записались.

— Не снимайте, бесполезно это все. Ничего не изменится. Правда, Надежда?

Надежда соглашается с соседом. Недавно она получила первую пенсию и целую неделю рыдала: за ликвидацию последствий чернобыльской аварии ей дали надбавку Br100 тыс. Обратно в здоровье, испорченное во время работы в зоне отчуждения, эти деньги не конвертируешь.

— Осенью 1996 года мне сказали: «Вот респиратор, хочешь водки выпей, хочешь — нет». Водитель выпил, и мы отправились в отселенные деревни. Там уже к тому времени мародеры орудовали, выносили мелочь всякую, водку в основном. А моя задача — открыть магазин (взломать, если нужно), взять деньги из кассы, списать товар и отвезти его в потребсоюз. И так четыре дня подряд. Никаких денег за это не платили, считался обычный рабочий день. 

— Помню, как военные крыши мыли, как деревья выкапывали, слой земли со всех улиц соскабливали. Машины потоком шли, в них люди кричали, плакали, и по радио сообщали: «Не выходите из дома, закрывайте плотно окна». Через пару дней после аварии я поехала к дальней родственнице, в Чернигов, временно пожить. По дороге в город — пункт дезактивации: машины останавливали, мыли колеса, обувь... В сентябре вернулась: в Брагине ни елочки, ни кустика — голая земля. Скамейка у подъезда излучала один рентген! А я беременная, живу на первом этаже с годовалым сыном на руках. С первого класса дети жаловались постоянно: ножки, кости болят. И до сих пор жалуются.

В Брагине у Надежды была двухкомнатная квартира на семью из четырех человек, в Минске им выделили «трешку». 7 лет назад семья отправилась в Брагин — показать детям прежнее жилище. «Наш дом стоит, где стоял, какие-то приезжие в нем живут. Беженцы, наверное…»

О беженцах здесь говорят многие: их заселяли еще в 1992 году, когда хозяева квартир, получив на руки символическую компенсацию за свои дома, отправлялись в Минск, а покинутое жилье перешло в собственность государства. В столице чернобыльцам давали квартиры из государственного фонда, правом собственности на которые многие не обзавелись до сих пор.

— Большой город разобщает односельчан, — считает Надежда. — Все стали замкнутые, меньше друг с другом общаются. На работу, с работы, дети, семья — и всё, жизнь пошла своим чередом. Тем более время — 30 лет прошло, а у чернобыльцев век короткий, в 50 лет из жизни уходят.

***

— Началось, Коля, началось. Всегда перед годовщиной сюда приходят корреспонденты. А как 26-е число пройдет, так никто и не вспомнит. Кому ты нада?

— В Брагине у меня было 20 соток огороду, — рассказывает Коля. — А дом, карочэ, быў, чтоб не сбрахать, под 60-70 квадратных метраў. Мне за него 18 милионаў заплатили. Это мусар, карочы, быў. За эту кампенсацыю я два кавра купиў, каторыя па сеняшний дзень скручанныя, и телевизор.

— А я купиў «стенку» и магнитофон «Беларусь», — делится его товарищ Виктор. — За мою трехкомнатную квартиру в Брагине. А шчас прэватызацию платить пажызненна.

— Вам тоже? — обращаемся к Коле.

— Одинаково, а чэм я отличаюсь?

— Что он, лучше за мяне чтоли?

С 1 июля текущего года все неприватизированное жилье станет арендным, а его жильцам, помимо «коммуналки», придется платить ежемесячную ренту государству, которая в среднем составляет половину рыночной стоимости аренды жилья. Оформить квартиру в собственность можно поэтапно: первый взнос составляет 10% от общей суммы приватизации и выплачивается в течение года. Оставшаяся сумма рассчитывается на 40 лет. С учетом того, что многие ликвидаторы не доживают и до шестидесяти, расплачиваться за квартиру в Минске придется уже их детям.

— А здесь квартиру большую дали?

— Да якую там… куратник! — возмущен Николай. — Две комнаты, 36 квадратных метраў. Мы утраих перасялились: вместе с женой и дочкай. Дочка ужо с нами не живе: замуж вышла, карочэ, и уехала назад у Брагин. И неплоха живе, между прочым, и двое дзяцей, и хлопец у ей нормальный.

— А если б была возможность вернуться в ваши дома, вы бы вернулись?

— Если бы всем кагалом, всем падъездам, вернулись, а чо. А вы сами откуда?

— Из Минска.

— А, елки-палки! Толку с тобой разговаривать, — махнул рукой Коля и действительно перестал разговаривать.

Вскоре на его место пришел Валера — в прошлом красавец-милиционер. Он рассказал, как по ночам после аварии, пока случившееся держали в секрете, над чернобыльским реактором висел столб светящейся пыли. «Красиво светился, хорошо было видать из Брагина». А 1 мая 1996 года, когда Валера вместе с сослуживцами сопровождал демонстрацию в честь дня солидарности трудящихся, от начальства поступил срочный приказ: эвакуировать пострадавшие деревни. Прямо с площади, в парадной форме и белой рубашке Валера поехал в «зону». Кажется, что с тех пор свою парадную форму наш герой так и не снял, только рубашка уже не белая, да и пиджак порядком истрепался. 

Велимов, Колыбань, Крюки, Верхние Жары — все населенные пункты, находящиеся на расстоянии 30 км от реактора, выселили и захоронили в первый же год. Эвакуированных детей вывозили в санатории под Минском, взрослых подселяли к семьям на Брагинщину.

—У нас от радиации вот такия шэи были, - показывает Валера руками на ширине плеч. — Галава не паварачывалася. Щитовидку, наверно, раздуло. А нам начальник кажа: «Хлопцы, нада вам выпиваць беленькую водачку». И мы выпивали. Сначала нам давали дозиметры — зашкаливают. Забрали. Потом стали давать накопители типа карандаша — зашкаливают. Забрали. Потом таблетки какие-то дали, в конце дня изымали, глядели… А потом все забрали: «Работайте и усё». Странное было время: дети в саду в пясочке гуляюцца, а рядом ликвидатары ў масках.

— В деревне Колыбань нашего парня забыли, Валодзю Крэшчанка. Прыехали туда через неделю, у него барада ужо вырасла.

— Как же он выжил?

— Няма его. Нахватался радыации и сразу памер. А был яшчэ Чэпинский Эдзик — ен папиў у зоне вады и начал кровью харкать. Тоже памер. Пугоч Толик, Грыша Ясюменка... Леша памер из-за горла — без респиратора ездил, людей вывозил и нахватался.

— Наш земляк яшчэ из Петрыцкого, Василь Игнаценка, — добавляет Виктор. — Пажарны быў, самы первы тушыў рэактар. Помниш, Валера, яго сястра работала на скорай помашчы, такая плотненькая, Люда. Яна прыехала з Масквы, каб даць яму пункцыю коснага мозга. Не памагло. Памер.

— С нашего отдела 45 человек были ликвидатарами, а на сеняшний дзень хорошо, если 10 живы. У всех нашых почти онкология. У кого легкия, у кого щитовидка. А теперь мы больше не ликивдаторы. Сделали пострадавших, льготы отняли. Осталась только льгота в очереди на кладбище.