Ранение под Сталинградом, «полевые жены», стрельба «по своим». Из воспоминаний бравшего Берлин фронтовика
29 апреля 1945 года начались бои за рейхстаг. В артиллерийской разведке 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта воевал Аркадий Бляхер. Один из последних боевых офицеров Великой Отечественной завершил жизненный путь две недели назад. Его откровенные воспоминания вошли в книгу Василия Сарычева «В поисках утраченного времени». Ее автор несколько десятилетий общался с Бляхером и представляет читателям TUT.BY фрагмент своей работы. Узнать подробности об этом издании и поддержать ее выход можно тут.
«Сталинград считался местом спокойным, в глубоком тылу»
Он, бравший Берлин старший лейтенант, и подумать не мог, что при всех фронтовых и последующих перипетиях судьба отпустит ему 97 лет.
Война застала выпускника минской школы Аркадия Бляхера встречающим с одноклассниками рассвет. Попив лимонада и оттанцевав «Рио-Риту», гуляли по улицам белорусской столицы, не зная, что в Бресте гремит война.
Призвали его спустя пару месяцев из эвакуации, фактически на трудовые работы — рыть траншеи, а весной отобрали в артиллерийское училище. Так он оказался в Сталинграде. Главный город Волги считался местом спокойным, в глубоком тылу. Но учили интенсивно, десять часов в день плюс вечерняя самоподготовка. Топография, тактика, стрельбы, матчасть и обязательная политподготовка («наши резервы неисчислимы, а ресурсы неисчерпаемы»).
Аркадий гордился своей страной. Парень был из простой семьи: отец и дед — жестянщики, чинили что скажут, от крыш до тазиков женам начальства, но казалось, что имеют все необходимое. Минск снабжался по одной категории с Москвой и Питером, и часто гостивший дядя всегда увозил в Казань сумки еды. Что из простых — удачно для поступления: дети интеллигенции попадали под запреты.
Война перечеркнула все планы. Думалось, ненадолго, товарищ Ворошилов (многолетний нарком обороны. — Прим. TUT.BY) обещал, что враг, если нападет, будет разбит малой кровью на его территории.
С артиллерийским училищем довелось попутешествовать. Когда к Сталинграду приблизится фронт, училище эвакуировали в Молотов (теперь Пермь). Пару месяцев доучились, сдали экзамены — и обратно под Сталинград, на Донской фронт. Преподаватель по тактике, узнав назначение, сочувственно отпустил: «В пекло…».
Везли через Казань, где осели родители. Состав застрял на перегоне в восьми километрах, и Аркадий рискнул. У мамы руки тряслись, натолкала в мешок что попало: носки из разных пар, батон, старые перчатки… Состав скоро тронулся, едва успел — повезло: пришили бы дезертирство. Старшина батареи, старый усач, проверил сваленные в кузове вещмешки. Дошел до Аркадия — давай вытягивать по носку, так все и вычистил.
«Комбат на передовой жил в среднем месяц, ротный — неделю, взводный — три дня, а рядовой — одно наступление»
Назначили командиром огневого взвода, на место погибшего предшественника. По статистике, под Сталинградом пехотинец оставался цел всего сутки. Комбат на передовой жил в среднем месяц, ротный — неделю, взводный — три дня, а рядовой — одно наступление. У артиллеристов арифметика мягче, сменилось 80 процентов, но в выжившие еще надо попасть. В 1943 году после ранения Бляхер вернется на фронт. С того времени батальон возглавляли до девяти командиров, до Берлина из них дошел лишь один. Ротация не знала конца: убит, ранен, убит…
Первый серьезный бой — через месяц после прибытия. Началось наступление, и противник рвался из окружения. Взвод Бляхера бил прямой наводкой.
Быстро вспомнил, чему учили. Взрыватель легко вывинчивался, фугасный и осколочный были заменяемы, бронебойный отдельно — пушка могла бить разными снарядами. Прикинул расстояние по телеграфным столбам, и чуть не первый снаряд положил в гущу немцев.
После боя пришел парторг: «Пиши заявление в партию!» Это на гражданке три рекомендации да кандидатский стаж — здесь просто. Один вопрос: не струсил в бою? Санинструктор батареи Шура, ласково Шурупчик, в первый день присмотревшая новенького, поднялась: «Я видела, не струсил!»
А через несколько дней 19-летний лейтенант получил тяжелое ранение с контузией.
Водитель долго плутал, не включая фары, по ночной степи. Лежавшего в кузове Аркадия бил озноб. Мерзну — значит, не помер, мелькнуло в голове.
По госпиталям повозили прилично. Зафиксированный в гипс, вставать не мог — закрытый переломом поясничных позвонков. В тыловом эвакогоспитале Камышина находился в палате с полулежачим соседом. Обоим выдали жалованье по тыловой норме, без полевых и гвардейских. Хоть столько, к Новому году деньги кстати. Взяли в долю третьего и уговорили санитарочку добыть «сырец».
Аркадий не был большой любитель, фронтовые сто грамм вливал через силу. А кто постарше, на батарее ждали фронтового «подвоза» с нетерпением. Смаковали предание, как простреливали цистерны со спиртом и подставляли котелки.
Вчерашний школьник был еще непривычен. В другом госпитале в Калаче сестричка, в приливе чувств принесшая неучтенного спирта, была реакцией разочарована. Употреблять наравне с другими Бляхер научится только после Победы во время оккупационной службы в Германии.
Лечение затянулось. Золотые денечки: чистота, халаты, никаких тебе вшей. Школьники с концертами, кино на натянутой простыне. Думать о передовой не хотелось.
На фронт потянуло после выписки, на курсах командиров батарей в Чебаркуле (город в Челябинской области. — Прим. TUT.BY) настолько отвратительным было питание. Дотерпев до выпуска, получил назначение в переформировывавшуюся стрелковую дивизию на должность начальника разведки дивизиона. По прибытии понял, что рвался не зря: когда желудок сыт — и солдат доволен.
Его война возобновилась в августе 43-го. Перебросили в Луганскую область, началось наступление на Донбасс. Фронт как слоеный пирог: немцы, наши, немцы, наши.
Как-то на марше с напарником присели у ручейка. А сзади шум, пехота теснила немцев, и один откололся и побежал прямо на Аркадия. Бляхер заорал несвоим голосом: «Хэндэ хох!». Перепуганный немец поднял руки, и Аркадию достался бельгийский парабеллум. Не выдержал, принялся хвастать: удобный, 15-зарядный! — и через час-другой лишился трофея. Пришел посыльный от комполка:
— Где парабеллум? Давай сюда, приказ командира!
Трофей — не просто память, это осязаемый результат. Но были такие трофеи, не приведи Господь. Отбили у немцев населенный пункт, Аркадий забрел в помещение, а там книжный склад. Взял одну книгу — на русском языке, вчитался и отбросил, пока не заметили: «В застенках ГПУ» (автор книги, белорусский драматург Франтишек Олехнович рассказывал о ГУЛАГе еще до Солженицына. — Прим. TUT.BY). Склад, оказалось, немецкий пропагандистский.
Аркадий Моисеевич тем хорош, что в беседах следовал уговору: без прикрас. Не делал поправок на дураков: у каждого свой аршин. Там были другие мерки — на страшной войне.
«Время от времени их комиссовали в тыл по беременности, поначалу приравнивавшейся едва ли не к вредительству»
Тонкая тема — фронтовые подруги. Наивные девчонки осаждали призывной пункт, не понимая, куда рвутся. Смрад, холод, смерть — и сотни огрубевших, изголодавшихся по женскому теплу самцов. Само пребывание на фронте было для девушки пыткой. А спасением — бытовым и духовным — была любовь.
Так они становились походными женами. Преимущество командира — в личной землянке. Зацепиться за эту фронтовую жилплощадь для женщины означало снять с себя часть груза.
Время от времени их комиссовали в тыл по беременности, поначалу приравнивавшейся едва ли не к вредительству. Вернуться с фронта одной с ребенком было позором.
Санинструктору Рае судьба улыбнулась. Командир батареи Николай — неплохой покровитель, но тут вышло настоящее. И бойцы смотрели не как на командирову подругу, а на свою спасительницу. Она и перевязывала, и таскала с передовой.
Такое правило: спи хоть с гвардии майором, но это не освобождало. Ты санинструктор и должна со всеми под пули. А первую батарею обычно и бросали первой, под прямую наводку. На Одерском плацдарме погибли все командиры орудий и наводчики, а Николая и Раю судьба сберегла.
Вне боя они были неразлучны и остались вместе после войны. «Расписались на рейхстаге, а потом и на бумаге» — песенка в точности про них.
Рядом с Бляхером таких пар было несколько, у каждой своя история. Начштаба полка покровительствовал фельдшеру Кате, но на девушку стал претендовать командир полка, возник конфликт. Катя осталась с начштаба, на фронте и после войны. Походы подорвали женское здоровье, но майор не оставил. Взяли у многодетной сестры младшенькую, удочерили и так жили.
Аня П. попала на фронт 19-летней. Короткие курсы связисток-морзисток (речь об азбуке Морзе. — Прим. TUT.BY) — и в эшелон, бить врага. Но первое, что услышала, доложившись о прибытии, — предложение штабного дивана. Она вспыхнула, не затем сюда рвалась, а штабник лишь прищурил глаза: «Воевать хочешь? Ну повоюй…» — и отправил на передовую.
Фронт был для девушек как в жутком сне, они все время куда-то шли, шли, боясь лишний раз оправиться, чтоб не слышать ор мужиков встречных колонн: «Рама, рама!» (так называли немецкий самолет «Фокке-Вульф» Fw 189. — Прим. TUT.BY). Спали вповалку в землянках, сараях, умудрялись дремать на марше, валясь на поворотах в сугроб, в бою не боялись прятаться за мертвых. Научились мыться одним котелком, не забывая про волосы: и на войне надо быть красивой.
Здесь Аня встретила Володю Чабана, лейтенанта-комсорга в стоптанных сапогах, — свою любовь. Подруги недоумевали: такие тузы ухаживали, а она… какого-то «чабана».
«За такое и расстрелять недолго. — Ну и стреляйте, мне уже надоело»
У артиллеристов война — не сплошная стрельба. Больше марши и скука.
— Они, немцы, на машинах отступали, мы пешком догоняли. Между маршами — месяцы позиционной войны, — рассказывал мне Аркадий Бляхер.
Перестрелки полчаса в день, остальное время маялись у орудий.
— Время — его не убьешь, война штука монотонная.
— Может, карты или томик стихов? — и сам же краснею от глупости вопроса.
— Какие стихи! Изредка газеты привезут кипой. Сразу искали Шолохова и Эренбурга, Твардовского. Было даже распоряжение статьи Эренбурга на курево не рвать.
Бессарабия — правобережье Днестра. С этими местами связано много эпизодов — героических, курьезных, печальных.
Трагический случай: с пехотинцами вступил в перепалку красивый рослый парень. Окруженец, прожил оккупацию в бессарабском селе. Слово за слово, перешли на крик: «Отсиделся!». А он — что-то обидное про отступление. Двое его скрутили и подвели к командиру полка. Тот стоял, прислонившись к забору. Не поворачивая головы, бросил-отрезал: «Расстрелять!»
Побледневшего парня поставили на колени и дали несколько очередей. Он только вскинул руки, пытаясь заслониться от пуль, и медленно осел.
Дурных расстрелов хватало. Под Сталинградом во время наступления мимо расположения дивизиона брел замученный солдат, уже в возрасте, небольшого роста:
— Из какой части? — спросил старлей.
— Отстал я, — безразлично ответил он.
— За такое и расстрелять недолго.
— Ну и стреляйте, мне уже надоело…
Ну раз просишь: отвели в сторону и пустили пулю. Потом рассказывали: наставили ствол — как очнулся. Вынули документы, кому-то передали…
«Пожаловался, написал Сталину письмо, и комдива, назначившего приговор, разжаловали до командира полка»
В 45-м дивизия шла по Польше. Парнишка-солдат забрал у поляка свинью. Всем подразделением и оприходовали, а парнишку потом по жалобе хозяина расстреляли перед строем за мародерство. Показательно, для острастки. У родителей расстрелянного второй сын — Герой Советского Союза. Вроде тоже пожаловался, написал Сталину письмо, и комдива, назначившего приговор, разжаловали до командира полка.
На войне чего не случалось. За уничтоженную вражескую технику полагалась серьезная выплата, и за подбитые танк или самолет нередко приходил десяток актов. Как-то в бою линия смялась, и со стороны немцев зашли наши танки. Их приняли за вражеские и открыли огонь. После боя несколько батарей поспешили оформить уничтожение на себя, а потом оказалось, на них написано «За Родину!»…
По освобождении населенного пункта парней призывного возраста подгребали на фронт. Верхняя планка — 1926 год рождения, но он уже воевал не весь. А нижней границей на момент объявления всеобщей мобилизации в 41-м был 1905 год рождения — 36 лет. В дивизионе на конной тяге среди ездовых на конец войны встречались 47-летние, для Бляхера глубокие старики.
Перед Никопольским плацдармом (территория Украины. — Прим. TUT.BY) мужчин села Рубановка призвали на пополнение. Даже не обмундировали. В часы затишья на позиции приходили жены — кормить своих.
Убитых собирали специальные похоронные команды. Извлекали документы, копали общую яму. В артиллерии столь массовых, как в пехоте, потерь не было. Хоронили по одному на месте гибели, покрыв шинелью. Сведения отправляли в штаб полка с указанием места захоронения — сколком с топографической карты.
Аркадий, так сложилось, брал на себя написание письма родным погибшего — печальное бремя его школьной грамотности.
«Это стало моим крестом, — скажет мне Аркадий Моисеевич, ставший после войны журналистом. — Вся моя послевоенная жизнь — это память, память, память. Вдовы, дети войны, без вести пропавшие, горы писем, на которые нельзя было не отвечать… Я был на войне и выжил, на всю жизнь оставшись в неоплатном долгу».
Марш по Третьему рейху
В августе 1944-го перешли государственную границу СССР, а в октябре уже вступили на территорию Восточной Пруссии. Наступление от Вислинского плацдарма было стремительным. Среднесуточный темп 25 километров, в отдельные дни проходили и 45.
Пропаганда постаралась: «Вот она, проклятая Германия», «Добьем фашистского зверя в логове». Бойцы без того шли обозленные, насмотрелись всего, что натворили немцы в России, — ну и началось.
Чудовищный случай не заставил себя ждать. На берегу пограничной реки Нейсе лежала мертвая немецкая девушка, а в интимное место был вбит кол с указателем «До Берлина 60 километров». Мимо двигались колонны бойцов и командиров, пешие и на транспорте, в разных званиях, кто-то отпускал шутки. А больше шли молча, но ни один не остановился, чтобы накрыть тело или сбросить этот проклятый кол.
В батарее Бляхера орудия тащили лошади. Артиллеристы разживались немецкими повозками, раз прихватили настоящую карету с лошадьми. Но холод, долго не высидишь — брели, держась за повозку, ночью на ходу спали.
Все впечатления — на бегу. В Западной Польше дивились укладу, но в Пруссии — особенно. Деревни мало отличались от города: мощеные улицы, тротуары, особняки.
Дома в основном пусты, население ретировалось. Вошли вечером в одну деревню — в домах горит свет, а людей никого, бежали. Аркадий сам был в таком положении: с пустыми руками уходил с родителями из Минска.
Гребли из домов на скорую руку и кидали в повозки, не разбирая, где чей трофей. Офицеры предупреждали: не надо, отберут, но руки сами тянулись. Ближе к Берлину командование призвало к порядку: привести колонны в надлежащий вид, и чтоб ни одной повозки! Трофейный обоз пришлось оставить…
Телеги остались только штатные, тащившие боевую нагрузку. Ездовые оказались в привилегированном положении. Один возил снаряды и все, что прихватил по дороге. И случилось прямое попадание — ездового на куски, шмотки разметало. Шептались между собой: «Лучше не брать, плохая примета».
На Висле для Бляхера особая ответственность: Красная Армия применила огневой вал, артиллерия била впереди пехоты, прикрывая от противника. Огонь надо было рассчитать с большой точностью, чтобы не ударить по своим.
А дальше стремительный марш до самого Одера, практически не встречая сопротивления.
И наконец — Берлинская операция, о начале которой узнали за полчаса. Под Кюстрином в подвале разрушенного дома Бляхер рассчитывал исходные для стрельбы. Заскочил главный связист дивизиона: глянь, сколько кухонь привезли! Всмотрелись — а это прожектора.
На рассвете 16 апреля на участках прорыва одновременно включили 143 зенитных прожектора — слепя и ошеломляя противника и указывая путь своим войскам…