Петр Павленский и политический скандал во Франции: это тоже искусство или уже нет?

Петр Павленский — художник-акционист. Все его художественные действия, акции нарочито и провокативно находятся на тонкой и едва уловимой грани между искусством и политическим активизмом, а иногда и совершенно сознательно переходят в область уголовно наказуемых деяний.

Сейчас Павленский находится в парижской тюрьме. В минувшую субботу он был задержан за участие в потасовке якобы с применением холодного оружия во время вечеринки в парижской квартире (применение оружия в драке он отрицает).

Затем срок содержания его под стражей был продлен в рамках расследования о публикации интимного видео, на котором был запечатлен французский политик Бенжамен Гриво. Из-за разразившегося скандала Гриво вынужден был снять свою кандидатуру с выборов мэра.

Гриво обратился в полицию с жалобой, и Павленскому предъявлено обвинение во вторжении в личную жизнь и распространении изображений сексуального характера без согласия запечатленных на них людей.

В интервью агентству Франс пресс Павленский мотивировал свои действия против Гриво тем, что тот, ведя свою политическую кампанию с позиций «традиционных семейных ценностей», сам этих ценностей не придерживается.

«Я не борюсь с моралью Гриво или его личным выбором, я борюсь с политическим обманом. Лицемерие стало во Франции нормой, а нормой оно быть не может и не должно», — заявил он.

Русская служба Би-би-си опросила нескольких арт-экспертов, задав им один простой вопрос: можно ли последние действия Павленского квалифицировать как искусство, а его самого по-прежнему считать художником.

Виктор Мизиано, куратор, основатель и главный редактор «Художественного журнала»

Ко мне довольно часто обращаются за комментариями относительно тех или иных действий, которые совершаются в социальном пространстве, но претендуют на право называться искусством, и я всегда испытываю затруднение с определенным ответом.

Акционизм — это тот вид художественной практики, который всегда находится на грани между искусством и реальностью. И для того, чтобы быть распознанными, идентифицированными как искусство такие акционистские действия должны иметь определенную историю, определенное оформление.

Без такого оформления мы не сможем понять, что перед нами: заурядное хулиганство, политический протест или все-таки искусство. Именно такая история, такое оформление делали искусством акции Александра Бреннера, Анатолия Осмоловского Олега Кулика — художников, которые теперь уже неоспоримо принадлежат к цеху искусства.

К моменту появления Петра Павленского акционизм уже имел сложившуюся историю, обрел собственную традицию, что облегчало задачу его идентификации. А в случае с Павленским достоинство его работ состояло и в том, что он всегда очень внимательно следил за художественным результатом того, что он делает. После каждой его акции оставалась очень сильная запоминающаяся картинка.

Сам он происходит из мира театра, балета, у него прекрасные физические данные, его акции были прекрасно выстроены, и в них была тонкая чувствительность. Они были эффектны, и сомнений в том, что мы имеем дело с художником, не вызывали.

То, что он делает во Франции мне оценить сложнее. Во-первых, у нас меньше информации, во-вторых, он оказался в другом контексте — национальном, социальном, культурном. И тут, мне кажется, он несколько поторопился с тем, чтобы продолжать свою работу в прежнем русле, в прежнем ключе.

Все-таки у Франции другая традиция — как эстетическая, так и политического высказывания. И все эти обстоятельства направляют художника немного в другом направлении. И поэтика очень прямых, лапидарных, однозначных жестов, адекватных для российского контекста, во Франции менее очевидна. Отсюда, как мне кажется, и многие проблемы нынешних действий Павленского.

Важнейший вопрос состоит в том, считает ли он сам то, что он делает, искусством. Ни я, ни многие другие, ответа на этот вопрос не имеем. Быть может, он просто открыл новую страницу своей жизни, своей активистской судьбы. Такое тоже возможно.

Александр Боровский, заведующий отделом новейших течений Государственного Русского музея, Санкт-Петербург.

Павленский — очень способный человек, безусловно, художник. У него великолепное готическое тело, прямо из средневековой живописи. И оно великолепно рифмовалось с решеткой, с брусчаткой мостовой, к которой он что-то прибивал, с проволокой, которой он зашивал себе рот. Это были очень острые и красивые ситуации. Это был артивизм — то есть смесь арта и активизма.

Поджог двери здания ФСБ мне понравился меньше. Слишком там все было постановочно красиво — с тенями, с огнем. Это выглядело уже скорее не как арт, а как гламур. Вроде прямое действие, грубое, а гламур-то есть.

И с тех пор, как мне кажется, его активность слишком медийна, а раз так, в ней неизбежный налет конъюнктуры. И эта левацкая игра с порнороликами, по моему мнению, уже вышла за пределы искусства.

Это не значит, что он не может вернуться, но это тонкий лед, как у всех активистов. Грань перейти очень легко и там за гранью можно и остаться. Он переступил, переступил не через мораль, потому что мораль в искусстве понятие относительно, он вышел из той области, которую мы привыкли называть мы искусством.

Сара Уилсон, профессор истории искусств, Институт искусств Курто, Лондон.

Сара Уилсон давно и специально занимается Петром Павленским. По ее инициативе в конце февраля в Британии — в Пушкинском доме и в Институте Курто в Лондоне и в Оксфордском университете были намечены встречи с художником, которые теперь, после известных событий в Париже, пришлось отменить. Она встречалась с Павленским неделю тому назад в Париже.

Я ничего не могу сказать о том инциденте с потасовкой, думаю это какая-то странная история, в которую он оказался вовлечен то ли по неосторожности, то ли не по своей воле. Но публикация порновидео — акция намеренная, и он действовал тут совершенно сознательно.

В то же время нет никаких признаков того, он пытался позиционировать это свое действие как художественную акцию. Все своим предыдущим акциям он предпосылал некое поэтическое предуведомление. Во время нашей встречи он говорил мне, что планирует некую тайную акцию. Но здесь — если это, что он планировал, никакого предуведомления, никакого оформления в виде художественного действа не было.

К примеру, его поджог двери здания французского банка сопровождался специальным текстом, в котором он говорил, что вершит свою акцию на том самом месте, где стояла Бастилия и где свершилась Французская революция. И банк — как символ капитализма, писал он, сменил тюрьму, как символ тирании.

В том тексте — соглашались ли вы с действиями его автора или нет — было некое художественное содержание. И текст оформлял действие, придавал ему художественный смысл. Кроме этого там все было визуально прекрасно рассчитано и продумано и выглядело очень эффектно.

Здесь же ничего подобного нет, и я совершенно не склонна рассматривать эту акцию как художественную. И если он считает ее таковой, то мне лично не хватает того самого оформления, о котором я говорила, и которое было в прежних его работах. Это политический жест, который никак не соотносится с его прежними художественными работами.

Боюсь, что он просто не понимает французское общество, он слишком прямолинеен и склонен к простым, категоричным черно-белым оценкам и суждениям, ему не хватает знания культурных нюансов той страны, в которой он оказался.

Михаил Трофименков, арт-критик, газета «Коммерсант»

Петр Павленский — художник постольку, поскольку в его дипломе Мухинского училища [ныне — Санкт-Петербургская художественно-промышленная академия им. А. Л. Штиглица — Би-би-си] записано, что он художник. Но его публичная самореализация за последние годы имеет отношение не столько к искусству, сколько к счастливой встрече двух патологий: социальной и индивидуальной.

Социальная патология заключается в том, что оппозиционная интеллигенция в России готова для дополнительной легитимации любого человека, называющего себя противником власти, провозгласить его художником. Так Олега Сенцова назвали кинорежиссером, Pussy Riot — музыкантами, а Павленского — не из-за того, что у него написано в дипломе, а из-за того, что делал, противясь власти — художником.

Сам Павленский — очень интересное социальное явление. Он классический социопат, то есть человек, манипулирующий людьми, реальностью, в том числе и оппозиционной интеллигенцией, которая этого не замечает. И одновременно это карьерный социопат.

То, что его акции были связаны с членовредительством — тоже карьерный ход, очень актуальный в наше время, когда карьеру, имя можно сделать через тюрьму, немного пострадав.

Ведь мы же не называем художником Яна Палаха, подвергшего себя самосожжению в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 году. Он активист, мученик, жертва, герой. Ведь Ван Гог гений не потому, что отрезал себе ухо.

А в Павленском, в его социопатии есть еще одна опасная вещь, о которой я давно говорил и писал. Это его тяготение к блатному миру, блатной эстетике. Он тот фраер, который хочет быть блатным, а, как известно из лагерных мемуаров, таких даже сами блатные опасались. И когда Павленский во время своего недолгого заключения в России набросился с кулаками на соседа по вагонзаку, потому что тот как бы мент, а Павленскому западло сидеть рядом с ментом, то он взял на себя роль уголовника, которая ему совершенно не к лицу как художнику, как человеку, принадлежащему к творческой интеллигенции.

И это желание манипулировать обстоятельствами, желание быть блатным, накладываясь на неразборчивость и безвкусие оппозиционной интеллигенции, дает такую адскую смесь, которая приводит к тому, что социально опасный персонаж продолжает делать в Европе как бы то же самое, что он делал в России, но уже никто не может сказать, что поджог парижского банка, оправданный участием парижских банкиров в разгроме Парижской коммуны или какая-то поножовщина или какая-то мутная и грязная история с порнографическим видео, имеет какое-то отношение к творчеству. Это игра, в которой человек заигрался.

Артем Лоскутов, художник

Искусством считается то, что искусством называет художник. Все российские акции Павленского имеют манифест, название и какой-то авторский комментарий. То же самое было и с поджогом банка в Париже, и эта акция была продолжением его действий в России — другое дело успешным или неуспешным

Потасовки, драки в которых его сейчас обвиняют, никакого отношения к искусству, разумеется, не имеют, да и сам Петр таковым их ни в коем случае не считает.

История с видео, насколько я понимаю, — это сугубо политическая акция, тоже без какой бы то ни было претензии на искусство. Художественного там ничего нет, кроме того, что сделана она художником. Но не все, что делает художник — это искусство. Тем более что из предыдущей карьеры Петра мы видим, что он очень серьезно подходит к оформлению своих акций, если считает их искусством. Здесь же ничего подобного нет.

С точки зрения политики его действие эффективно, оно было направлено против конкретного политика, который в результате вынужден был сняться с выборов — успешная политическая акция. Если цель ее была нейтрализовать этого политического деятеля, закончить его карьеру, то все получилось. Как искусство ее оценивать невозможно.

Встает в таком случае вопрос: почему художник Петр Павленский это сделал? Поначалу мне казалось, что это видео просто попало ему в руки, и роль его была чисто медийной. Но потом я понял, что никакого художественного смысла здесь нет, а Павленский просто стал политическим активистом. В Париже он нашел себя в новой сфере.

Марат Гельман, галерист

Художественного смысла в этом действии Павленского [публикации видео — Би-би-си] нет. Кроме одного — готовности пойти в тюрьму. Он совершил политическое действие, устранил с арены кандидата в мэры Парижа, и художественный смысл для меня в этом только один. Он не скрывается, не прячется.

Когда террорист поджигает двери, он убегает, прячется. Когда художник поджигает двери, он стоит рядом с этой канистрой и ждет, когда его возьмут.

То же самое и здесь. Он сделал этот сайт, он запустил эту ситуацию, но он мог не звонить, не говорить, что я это сделал, не сдавать себя добровольно в тюрьму. Если бы это был чисто политический жест.

Но раз он это сделал открыто, демонстративно и сознательно пошел в тюрьму, то можно говорить о том, что с его точки зрения — по крайней мере — это жест художника.

Я к Павленскому отношусь благосклонно, и то, что я сказал, это, исходя из того, что Павленский художник, — моя попытка найти преемственность того, что он сделал сейчас, с его прежними акциями. И вижу я ее пока в одном — нарушив закон, он не скрывается, а идет в тюрьму.