Первенец - для бабушки. Почему в Казахстане и Кыргызстане старшие могут отнять ребенка у молодых родителей
В Кыргызстане и Казахстане есть традиция, когда пожилые родители забирают у старшего сына первенца. Пол ребенка неважен. Его могут просто похитить, а биологической матери запретить любой контакт с ним. Это может произойти как в первый день жизни ребенка, так и спустя несколько лет. Подробнее — в материале издания «Настоящее время».
Так произошло и со мной. Когда мне было два месяца, мама уехала в город сдавать экзамены, папа работал там же преподавателем. За мной остались присматривать бабушка и тетя. Родители вернулись через пару недель, но бабушка отказалась меня возвращать. Я не осознавала, что эти люди и есть мои папа и мама. Мамой я называла свою бабушку, их — «аке» (брат) и «жене» (жена брата). Им разрешали навещать меня пару раз в неделю. Отец мог общаться со мной чаще, чем мать. Он отводил меня куда-нибудь и давал матери обнимать и целовать меня. Понимая, что они делают что-то запрещенное, я кричала, билась, обзывала их и кидалась камнями. Помню, как «жена брата» плакала, когда я убегала от нее.
Когда мне было пять лет, бабушка умерла, и биологические родители забрали меня к себе. Город, где жили родители, строился для работников гидроэлектростанции, которых приглашали со всего СССР. Все они, включая кыргызов, говорили по-русски. Тогда я совсем не знала русского языка, а всех русскоговорящих считала «русскими». В селе мне говорили: «Не будешь слушаться — русские заберут и съедят тебя». В садике я боялась уснуть, чтобы меня «не съели».
Я боялась четвертого этажа, на котором мы жили, балкона и унитаза — из-за шума слива. В селе мы ходили в туалет на улице — четыре стены и дырка в полу. Одноклассник позже рассказал, что меня за глаза называли «горной Маугли».
Однако родителям пришлось приучать меня не только к унитазу, ручке и книге, но и к необходимости называть их «мама» и «папа».
Сейчас я очень близка с родителями и младшими сестрами и братом. Однако меня долго не покидало ощущение, что я не принадлежу этой семье и меня могут увезти в новую. Боялась выражать чувства к своей матери, чтобы не обидеть память бабушки. Я слышала от родственников, что мать меня «бросила», и я всю жизнь должна быть благодарна бабушке и тете.
«Родильная машина»
Традиция отдавать старшего ребенка пожилым родственникам сформировалась, когда казахи и кыргызы жили большими семьями и вели общее хозяйство с родителями мужчины.
«Во-первых, существовало распределение труда: живя в одной юрте или доме, молодые занимались скотом, строительством, более тяжелыми вещами, а старики — детьми, чаще всего — старшими. Они привязывались [к ним] и могли вовсе не возвращать их. Это ведет ко второй причине — отсутствию социализации и досуга, пожилым людям было элементарно скучно, и они развлекали себя заботой о внуках. В-третьих, в то время была высокая смертность среди детей, и свекровь не доверяла молодой невестке уход за ребенком», — объясняет антрополог Алтын Капалова.
По ее словам, в кыргызской и казахской культурах отношение к невестке — «настороженное и даже враждебное». «Само слово „келин“ („невестка“) означает „та, что пришла“, „пришлая“, „человек извне“, из другого семейства, клана, племени, — говорит Капалова. — Чтобы получить доверие, она должна была пробыть в семье долго».
«Ребенок в этой патриархальной системе считается принадлежностью семейства мужчины, а женщина больше играет роль «родильной машины». Если пара расходилась или мужчина умирал, ребенка могли не отдать матери. Проявлять чувства к ребенку при свекрови считалось неуважением. Ребенку могли сказать: «Фу, снова ты матерью пахнешь», — отмечает антрополог. Внуки также рассматриваются как трудовой ресурс. Когда уезжали дети, внуки могли помогать по хозяйству.
«Отдадим этого, себе другого родим»
У 65-летней Кундуз из Кыргызстана трое детей, старшему — 45. Однако он не считает ее матерью и почти не поддерживает с ней связь.
Кундуз похитили для замужества в 18 лет. Через два года она родила. «Не рожать целых два года после замужества в кыргызской семье в то время было преступлением. Чуть ли не каждый спрашивал, что у меня со здоровьем, почему не могу подарить мужу ребенка. Однако я не хотела близости с человеком, которого я не знала и не выбирала. К счастью, он не трогал меня без моего желания».
Еще до рождения ребенка родители мужа говорили, что заберут его. Но Кундуз надеялась уговорить мужа не отдавать ребенка. «Помню, я была на шестом месяце беременности и уговорила мужа серьезно поговорить о будущем ребенка. Он мне сказал: «Родителям же скучно, давай отдадим этого, родим себе другого». Не могу описать ощущение обиды и предательства», — вспоминает она.
Сына забрали через три месяца после рождения. Родители мужа жили далеко, и ездить к ним каждую неделю было сложно. «Но даже когда мы приезжали, я не могла долго обнимать ребенка или разговаривать с ним. Старики очень ревновали и огорчались».
Через пару лет Кундуз родила еще одного сына, но не смирились с потерей старшего. «Однажды у меня случился нервный срыв, я поехала и кричала, что сожгу их дом, если не вернут мне ребенка.
Следом приехал муж, я рыдала, он рыдал тоже. Так мы просидели у дома его родителей до вечера, потом вернулись в город растить второго ребенка и рожать третьего». Она думала о разводе, но тогда не было бы возможности видеть старшего сына: «Все бы сказали ему, что я его бросила».
Кундуз с мужем и младшими детьми приезжали в село к старшему, но дети между собой не ладили.
«Мы жили в столице, отдали младших детей в лучшие школы, музыкалку, спортивные кружки, они учили иностранные языки. А в селе, где жил старший сын, школьное образование и возможности для развития были никакими. Старший сын стеснялся младших, младшие боялись его».
«Однажды мы решили поехать в Ташкент всей семьей. Свекровь разрешила нам взять сына, но он отказался. Ему было лет 13, и он мог принимать решения. Отказался садиться в машину, накричал на нас и убежал. Всю неделю в Ташкенте я лежала в гостинице и плакала».
Аскар вернулся к родителям в 15 лет, когда поступил в техникум. Но в новой семье ему было некомфортно. «Сначала он сильно бунтовал. Однажды он разбил все фотографии, где были изображены мы с двумя младшими сыновьями».
После окончания техникума он нашел работу и переехал жить в общежитие. Сейчас Аскар женат, у него трое своих детей. Он продолжает близко общаться с бабушкой и дедушкой, а с родителями ни он, ни его дети не поддерживают связь.
«Попросил родителей вернуть его в детдом»
Серик считал себя единственным ребенком в семье, когда родители сказали, что у него есть старший брат и он скоро приедет жить к ним на север Казахстана.
«Я учился в третьем классе и никогда об этом Амире не слышал. Помню, рассказал подруге со двора, она решила, что мои родители приведут сироту из детдома. Наверное, я был больше обрадован, чем огорчен. Все-таки вдвоем веселее», — рассказывает он.
Но весело не было. Мальчики жили в одной комнате, и у них были разные увлечения. Брата, который был старше на два года, отдали в один класс с Сериком: «Я был самым младшим в классе, он — самым старшим, при этом высокого роста и очень драчливый. Он ни с кем не разговаривал, просто дрался». «Однажды он сломал мою любимую игрушку, и я попросил родителей вернуть его в детдом. Тогда папа посадил нас и рассказал подробно про традицию казахов забирать старших внуков», — продолжает Серик.
Сейчас Серику 40 лет, и у него близкие отношения с братом: «Но чтобы поладить, понять и полюбить друг друга, потребовалось много времени».
«Отдали незамужней тете»
Розу воспитывала пожилая мать-одиночка. Она покончила с собой, когда девочке было 16 лет. Только после этого Роза узнала, что это не ее мать, а дальняя тетя.
Когда Розе был год, старейшины семейства решили забрать ее у родителей и отдать незамужней тете, которой на тот момент было за 40 лет. Женщина отказывалась брать ребенка, но его оставили у ее ворот.
«Все встало на места после этого рассказа. „Мама“ в целом была довольно холодна ко мне. А когда злилась, то отправляла меня к своим родственникам. Называла я их „дядей“ и „тетей“. Знала, что это дальние родственники по дедушкиной линии. Иногда я жила с ними и их детьми месяцами. Мама приезжала, забирала меня, а потом снова привозила», — вспоминает Роза.
Но как оказалось, это были не «дядя» и «тетя», а биологические родители Розы, к которым она переехала лишь в 16 лет.
«Расти дочкой пожилой одинокой женщины без отца — не так уж и плохо. Даже если в школе над этим шутят. Но приходить домой и заставать всегда печальную мать, которая время от времени тебя отвозит в другой конец города и оставляет у родственников на неизвестный срок — это трудно. А когда к этому добавилось еще и то, что она мне не мать, а мать и отец просто отдали ей меня и даже не боролись — я сорвалась. Три года мои „тетя“ и „дядя“, мои биологические родители, водили меня к психологу», — говорит она.
Сейчас Розе 34 года, она живет в Алматы.
«Отказалась рожать второго, пока не вернут первого»
Родители отца похитили Искена (имя изменено) из роддома. «Мама рассказывала, что плакала по ночам и переживала за мое здоровье. Я был слабый и хилый, дедушка и бабушка водили меня по „святым местам“, но ничего не помогало. Позже родители сводили к врачу, и оказалось, что у меня просто были глисты», — вспоминает он.
Его мать отказалась рожать второго ребенка, пока не вернут первого. Родителям удалось вернуть сына лишь через 5 лет под предлогом, что «он был очень одаренный, и его срочно нужно было отдавать в школу».
«Папа как южный сын не возражал, когда меня забирали, но сейчас жалеет, что пропустил мои первые слова, первые шаги, первые и важные годы моей жизни», — говорит Искен.
Его мать с севера Кыргызстана, отец — с юга. (В Кыргызстане встречается бытовой регионализм и противостояние между жителями юга и севера).
«Была семейная война. Родные отца отвернулись от него, он стал для них подкаблучником. Родственники отца называли меня „аркалык“ (так на юге Кыргызстана называют северян), хотя на севере я был „сарт“ (в Кыргызстане слово считается оскорбительным, используют его по отношению к жителям юга страны)», — рассказывает он.
«И вот я, не сарт, не аркалык, ни сельский, ни городской, скучал по бабушке и дедушке, но боялся говорить об этом и обидеть родителей. Да и они не пускали меня больше туда, думали, что снова отберут», — вспоминает 31-летний Искен.
«Все меня обманывали»
«У нее были кудрявые волосы, как у меня. У него высокий рост и нос в точности как мой. Они мне так нравились! Я мечтала и как-то понимала, что это не просто брат и его жена. В какой-то момент, лет в 10, я проверила свидетельство о рождении и поняла — это всего лишь фантазии, моими родителями указаны там пожилые и строгие родители, а не молодая и веселая пара, которая с нежностью смотрела на меня», — вспоминает Асем из Казахстана.
Она росла у бабушки и дедушки в том же городе, где жили и ее биологические родители. У родителей отца было трое взрослых сыновей, и им очень хотелось иметь дочь. Когда у старшего сына родилась девочка, они сразу предложили забрать ее.
Эльмира, мать Асем, говорит, что жалеет о своем решении, но на тот момент их с мужем убедили, что так лучше для ребенка. «У казахов не принято перечить свекру и свекрови, а тут еще и такие люди были — люди науки и искусства. Я страшно комплексовала перед ними, я не была в этом прокачена. Им было по 43 года, оба уважаемые руководители, с деньгами, связями, в хорошей форме, любят и поддерживают друг друга. У них просторная квартира в центре города, машины, много свободного времени. А мне был 21 год, мужу — 20, когда родилась Асем. Мы учились, снимали квартиру, подрабатывали как могли. Еще родите, вы молоды, сказали они».
Каждую неделю «старшие братья» Асем приходили в гости к ним со своими женами и детьми. У самого старшего детей не было. Он и его жена уделяли ей больше всего внимания — забирали из садика, когда ее «родители» задерживались на работе, часто приходили на утренники в школе, «могли без осуждения выслушать об ее влюбленностях, переживаниях и мечтаниях».
Девочку воспитывали строго, ее день был расписан даже в выходные — она ходила на балет, на пианино, на хор, в конно-спортивную школу, читала книги с дедушкой, пересказывала бабушке, втроем играли в шахматы, готовились к олимпиадам, они следили за ее питанием и здоровьем, с детства она знала диеты и названия лекарств. «Они были удушающе гиперзаботливы, но не сказать, что ласковы и мягки, ко всему относились серьезно. Но я благодарна им за дисциплину. Правда, раньше много раз хотелось убежать из дома из-за всего этого».
Когда Асем исполнилось 14 лет, у «брата с женой» родилась дочь. Она расстроилась, узнав эту новость, и убежала из дома. После этого Асем рассказали, что ее удочерили. «Для меня это не стало шоком. Просто меня огорчило, что я как будто бы чувствовала, понимала это и, может, даже слышала, но все меня обманывали».
Сейчас она живет отдельно. Семья также собирается у бабушки и дедушки дома, она также называет их «мамой» и «папой», навещает «брата» с «его женой», а иногда присматривает за сестрой.
«Насилие с последствиями»
«Если ребенок растет с бабушкой по согласию с родителями — это одно. А когда мать не имеет возможности даже видеть его — это насилие со всеми вытекающими последствиями», — объясняет психотерапевт Диана Похилько.
Даже если условия у бабушки и дедушки были замечательными, то это рано или поздно закончится, продолжает доктор: «Но вдруг оказывается, что „мама“ и „папа“ совсем не они. Это потеря привычного мира с его укладом, потеря самоидентичности, потеря себя. Ребенок отдаляется, ведь для него это как предательство — все знали и молчали. Это очень глубоко ранит».
Дальнейшая адаптация в семье родителей довольно сложная, отмечает Похилько: «Они и не родные, и не чужие. Особенно если есть уже младшие братья и сестры, которые росли в семье. Младшим детям трудно принять неожиданно возникшего старшего ребенка, а ему обидно, что его отдали, и он не имел доступа к своим близким».
Ревность, злость, печаль, одиночество, вина, стыд, обида и страх — это, по словам доктора, перечень всплывающих в терапии тем, которыми сопровождается подобная детская травма.