«Вынужденное молчание, ложь, сокрытие фактов». Что мы не знаем о блокаде Ленинграда
8 сентября — день начала блокады Ленинграда. В петербургском Музее политической истории России открылась выставка «Люди хотят знать» — к 40-летию издания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина, 75-летию снятия блокады и 100-летию Даниила Гранина.
Идея народной книги на основе рассказов людей, переживших блокаду, принадлежит белорусскому писателю Алесю Адамовичу, автору совместной с Янкой Брылем и Владимиром Колесником книги «Я из огненной деревни…», в которой жители сожженных нацистами деревень рассказывали свои истории.
«Блокадная книга» создавалась в 1970-е годы, первая часть, жестко исковерканная цензурой, вышла в 1979 году в издательстве «Советский писатель» ничтожно малым по тогдашним меркам тиражом 30 тысяч экземпляров. Возможно, цензурная история книги — наиболее интересная часть выставки: страницы машинописи, где вымарана треть, половина, а то и большая часть текста.
Даже в дневнике умирающего мальчика Юры Рябинкина многое показалось вредным для советских людей. Вычеркивался и авторский текст, например, слова о том, что «пришло время», «люди хотят знать», и даже о том, что правду о блокаде еще предстоит написать историкам будущего: а вдруг это поймут так, что история блокады советскими историками освещена недостаточно. На выставке впервые показаны секретные документы, остановившие журнальную публикацию книги.
Идея выставки принадлежит ее куратору, писательнице Наталии Соколовской, ей было важно показать никогда не публиковавшиеся документы. Часть из них касается болезненной темы — числа жертв блокады. Экспозиция восстанавливает справедливость, отдавая дань исследователям, не побоявшимся коснуться этой темы: показан альманах «Источник», где историки Ковальчук и Соболев еще в 1965 году доказывали, что официальная цифра неверна.
Важнейший документ — письмо Гранину заведующего Отделом торговли ленинградского Горисполкома Ивана Андриенко, человека, важного для ленинградцев: из его уст узнавали об изменениях хлебных норм. Гранин и Адамович записали его рассказ, на стенде — фрагмент стенограммы, где он говорит о точном числе блокадных жертв, но просит его не публиковать. Официально разрешенная цифра — 641 803 человека дается в документе из Госархива РФ 1970 года, который показан тут же.
— Цифра Ивана Андриенко — около 900 000 человек, да и маршал Жуков говорил о миллионе погибших, — напоминает Наталия Соколовская. — Официальная цифра чудовищно занижена, да и не закрыта: имена прибавляются все время, этим, в частности, занимается Анатолий Разумов, руководитель центра «Возвращенные имена». Подумать только — ведь в списке даже нет имени Юры Рябинкина, автора знаменитого блокадного дневника, в нем нет его матери! А всё просто: она вывезла дочь в эвакуацию, а сама умерла на вокзале в Вологде, и ее уже нет в списках, и таких людей десятки тысяч. И Юры нет — кто знает, может, он собрал силы, вышел из дома и замерз на улице — как тысячи ленинградцев. Детей в городе оставалось 400 000, они гибли нещадно, но сколько погибло, мы не знаем. У нас сплошные незакрытые цифры и даты, мы не выполнили свой долг перед принявшими мученическую смерть, а у нас на Дворцовой площади парады устраивают.
На выставке много откликов ленинградцев не только на «Блокадную книгу», но и на первую публикацию в 12 номере «Нового мира» за 1977 год. После «Ленинградского дела» и разгрома блокадного музея тема блокады была под негласным запретом, и эта публикация была сигналом, что можно говорить. И люди писали письма авторам, рассказывали свои истории. Десятки неопубликованных историй хранятся в архиве Даниила Гранина в Центральном государственном архиве литературы и искусства. (ЦГАЛИ). По словам Соколовской, часть материалов будет опубликована в журналах «Звезда» и «Знамя»:
— Письма блокадников полны тепла и благодарности. Зато с какой ненавистью идеологический работник пишет Гранину — как же тот посмел так писать о блокаде, и как это он великого Жданова называет не по имени-отчеству, в отличие от своих любимых Зощенко и Ахматовой. И сотрудник Косыгина Болдырев тоже, видимо, был потрясен этим народным хором в «Блокадной книге», и он с ним спорит — люди не так увидели, не так поняли. То есть начальники, имевшие горячее трехразовое питание, спорят с теми, кто принял самые страшные муки.
Эти письма показаны впервые — так же, как и документ ЦК КПСС, остановивший публикацию «Блокадной книги» на полгода. Больше всего не понравилось аппаратчикам, что авторы опираются на «так называемую правду факта» и плохо отражают роль партии.
Наталия Соколовская много занималась блокадой, готовила к печати дневники Ольги Берггольц, изучала в архивах дневники блокадников.
— Все дневники говорят о том, как в городе собирались трупы — в квартирах, в подвалах, на чердаках — эти неучтенные тела везли на кладбища и просто сбрасывали во рвы. И это — часть правды, о которой молчали, и вынужденное молчание, ложь, сокрытие фактов мучило людей десятилетиями, — говорит Соколовская, которая не устает напоминать, как мало мы знаем о блокаде.
Выставка приоткрывает правду, возвращая имена блокадным теням. Все знают трагическую фотографию дистрофика в ушанке, с куском хлеба — так вот, безымянная фотография обрела имя: Николай Алексеевич Панов, и рядом еще две его фотографии — 20-х годов и послевоенного времени, из архива Алеся Адамовича. После войны этот человек выглядит гораздо моложе, а на блокадном снимке он — старик.
— Все знают о блокадном хлебе, но почти все думают, что его просто выдавали голодающим, что было бы нормально, ведь многие уже не могли работать. На самом деле все покупалось: без денег карточки не действовали — как и деньги без карточек. В июле 1941 года хлеб стоил где-то 1 рубль 20 копеек, в январе 1942-го на черном рынке — 500 рублей. Гробов не было, хоронили за хлеб. Один человек в письме авторам «Блокадной книги» рассказал про своего школьного товарища Шуру Белоросова. Думали, что его семья уехала, но вдруг зимой он постучал в дверь — опухший от голода. Пройдя в квартиру, поставил табуретку на середину кухни, сел, снял башлык (суконный остроконечный капюшон, который надевали в непогоду сверху головного убора. — РС) и положил на колени — чтобы вши не разбегались: умирающий ребенок помнил, что не должен принести людям неудобства. Его чем-то накормили, хотели оставить у себя, но он отказался: завтра должны прийти за телом мамы. Попрощался, сказал, что через два дня умрет, и ушел. Вот это маленькие мученики города, которые остались фактически не оплаканными.
— Нам хотелось показать, как сложен писательский труд, как тяжело говорить правду, как тяжело вспоминать, — говорит еще один куратор выставки, дочь Даниила Гранина Марина Чернышева-Гранина. — Ведь блокадники, к которым приходили папа и Адамович, сначала боялись и не хотели вспоминать: воспоминание — это тоже труд, боль, все это надо преодолевать. Несколько лет «Блокадная книга» была смыслом жизни семьи. Блокадники ходили к нам, мы с ними знакомились, мама с папой часто ходили к ним на семейные праздники, мы перешагивали через напечатанные листы — всюду были горы дневников и писем. Понятно, что издевательства цензуры над книгой и любое неприятие блокадной правды воспринимались болезненно. Ведь одно дело, когда цензура режет роман, повесть — выдуманное произведение, а тут ведь была сама жизнь, как можно выбрасывать из нее куски?
Приехала в Петербург и дочь Алеся Адамовича Наталья. Впервые ее отец услышал блокадные истории в 1973 году, когда приезжал в Ленинград к семье расстрелянного белорусского классика Максима Горецкого, тогда и задумал книгу о блокаде. Наталья Адамович говорит, что не участвовала в работе над книгой — и именно на выставке узнала многое из истории ее создания.
— Правда страшна, ее часто не хотят знать и помнить ни сами люди, ни власти. Папа в своих записках писал о своих сомнениях — имеют ли они с Граниным право возвращать людей в пережитое, разрушать те внутренние плотины, которые люди возводили? И вот что он пишет: «Наступил момент, когда мы поняли: теперь мы уже не имеем права не приходить к ним, не спрашивать. Должен же кто-то искупить вину нашего слишком долгого невнимания к этой памяти». Общий посыл откликов на «Блокадную книгу» был такой — наконец-то! В одном письме человек рассказывал, как он читал книгу до пяти утра и понял, что теперь его отделяет стена нового знания от собственной жены, и эта стена не рухнет, пока и она не прочитает эту книгу.
Историк Никита Ломагин, автор книги «Неизвестная блокада», считает историю «Блокадной книги» Адамовича и Гранина историей борьбы за память о блокаде, а саму книгу — истинно народной, совершившей прорыв в человеческое измерение блокады. Действительно, как ни интересны впервые обнародованные документы, но все же главный герой выставки — блокадный человек.
Стенд «Саперный переулок в детских рисунках» — это просто повседневная жизнь: вот везут на санках обессилевшего мужчину, а навстречу едут другие санки, с мертвецом.
Вот грузовик с грудой замерзших тел. Вот очередь в магазин, вот опять санки с телом, замотанным в простыню. Вот на грузовик погружают раненых после артобстрела; вот просто идут люди через сугробы.
Есть на выставке и фотографии ромовых баб, пекшихся в блокадном городе — те самые, из-за которых министр культуры Мединский нападал на Даниила Гранина в последние годы его жизни, обвиняя уже почти столетнего писателя во лжи. Вот вычеркнутый цензором рассказ филолога Георгия Макогоненко про смольнинскую столовую № 12 для начальников среднего звена. Картина — дети едят траву — из музея «А музы не молчали».
На другом стенде — хлебные карточки за декабрь Ольги Берггольц и ее мужа Николая Молчанова — рабочая и иждивенческая. Рядом — написанные четким красивым почерком письма Зои Васильевны Блюхер, дочери расстрелянного маршала Блюхера. Она пишет, что не могла и подумать, что правда о блокаде когда-нибудь будет рассказана. И множество других писем читателей, благодарящих за «Блокадную книгу», как за возвращенную жизнь.
Известная писательница, лауреат премии «Русский Букер» Елена Чижова много общалась с Граниным при его жизни. Сама она недавно тоже издала книгу о блокаде — «Город, написанный по памяти».
— Что во всем этом самое болезненное? Понятно, что книга была подцензурная, но вообще, оглядываясь на наш российский ХХ век, я думаю, как много человеко-часов было потрачено на то, чтобы, с одной стороны, попытаться сказать даже усеченную правду, а с другой — сидели здоровенные мужики, на которых можно было пахать, и жизни свои клали на то, чтобы перекрыть горло этой самой правде, — рассуждает Чижова. — Вот это меня поражает — и то, что все это опять выходит на новый круг, опять вместо созидания куча людей занимается сокрытием правды. Это самое горькое. Да, правда найдет дорогу — но уже в усеченном в виде. Моей маме 89 лет, хорошо, что я успела ее опросить и осмыслить услышанное, но ведь многие люди просто не успели сказать правду. Очень обидно ходить по кругу, как лошади в шорах.
Режиссер Александр Сокуров не думает, что на эту выставку будет ломиться молодежь.
— Мы не знаем истории блокады, потому что на сердечность человек не обречен. Если есть душевное наполнение, тогда есть и отзывчивость. Я-то сын офицера, воевавшего с нацистами, поэтому меня от этого не оторвать, но люди помоложе уже ушли от этого в сторону. Чтобы сохранялась эта нравственная линия, нужны особые усилия общества. Это большой тяжелый труд, мы не обречены на эту память и на сердечность не обречены.
— Разве не должна «Блокадная книга» быть в каждой книге, в каждой школе, в каждом магазине — почему этого нет?
— Это вина руководства, администрации города, губернатора, вина Министерства культуры России, в ведении которого находится эта, скажем так, благородная часть идеологии. У виновных есть конкретные имена. Путь этой книги к читателю начался давно, ее никогда не поддерживало правительство города, Министерство культуры, вы знаете отношение Мединского к Гранину и к этой теме. Переписывать историю, создавать из нее неясный и непонятный клубок, которым можно бить по голове — глупость и преступление, грязная политическая борьба. Политическая повестка дня сегодня вообще очень острая и тяжелая, всякая работа с молодежью наказуема и преследуема, и вообще у нас давно не было такой плохой, скверной, грязной политической ситуации.
Для историка Юлии Демиденко важно, что «Блокадная книга» написана в жанре устной истории, появившемся на Западе в 60-е годы, к которому советская историческая наука и близко не подходила. Демиденко считает, что это «ленинградская Библия», которая должна иметь самое широкое распространение, потому что в центре у нее — человек, и у этого человека есть право голоса.