«Это моя боль». Цитаты знаменитого диктора Ильи Кургана - о профессии, языке и себе самом
21 августа не стало Ильи Кургана, легендарного диктора Белорусского радио. «Вам не нужен Левитан — есть у вас Илья Курган», шутили о нем. Илье Львовичу было 93 года, но он ушел на отдых только в 87. До того много трудился и много шутил — он был прекрасным рассказчиком. TUT.BY собрал цитаты диктора: о себе, ошибках в эфире и белорусском языке.
О себе самом
«Маме говорили: странный у вас сын, учится только на двойки и на пятерки. Крайности. По гуманитарным — пятерки, а по математике получит тройку и ходит гордый, нос задрал… Но я такой остроумный был парень, вы бы знали!».
«Я до театрального еще в железнодорожном техникуме учился. Потому что там больше хлеба давали, стипендия была повыше, чем где-то, и бесплатный проезд по железной дороге. Благодаря этому я смог приехать в Минск».
«Хотелось работать в театре. Ведь в студенческие годы мы много играли в спектаклях, а дипломную работу ставили на сцене Купаловского театра. Вы представляете, какая это была для нас честь! А как тепло нас принимали! Я очень любил театр, но „брак“ с ним у меня не состоялся. Получив диплом актера, я подался на радио. Прошел огромный конкурс — почти 100 человек на место. 1 ноября 1949 года был принят на работу, а 7 ноября уже вел репортаж о праздничном параде с площади Ленина».
О работе диктора
«Надо отметить, что уже тогда у меня была особенность: я мог читать без предварительной подготовки, и редакторы это знали. (…) Так у диктора сохраняется свежесть восприятия, эмоциональный настрой, особая интонация. Мне самому новость должна быть интересна, понимаете? У слушателя должно появиться чувство, что с ним разговаривает близкий человек, что где-то там находится невидимый собеседник».
«В работе диктора есть своя специфика. Такие большие мастера сцены, как, например, Глебов и Платонов, не могли бы работать в этом качестве. Для диктора требуется нейтральное звучание голоса. Зато они были неподражаемы при трансляции художественных произведений».
«Говорить грамотно можно, но многие в профессии сейчас не знают, что они неграмотные. Им это в голову не приходит — они не интересуются культурой, только деньгами».
Об ошибках в эфире
«Как-то срочно прислали текст из ЦК, немедленно давать в эфир. Это 70-летие Сталина было, последние его денечки. Все трясутся, не дай Бог что-нибудь случится — и от того еще больше волнуются. Начинаю читать. Сталин и армия. И на первой странице написано: „Сталін — прычына бяздольнасці савецкай арміі“. Вы понимаете, если б я так и прочитал, я бы сейчас с вами не разговаривал, меня бы давно где-то сгноили. Я заменяю: „Сталін — прычына баяздольнасці…“. Редактор, когда я ее позвал, побледнела. Нет, по-белорусски еще сильнее слово есть: „спалатнела“. Бросилась на шею: „Илюша, спасибо за детей моих“».
«Раньше практиковались ночные эфиры, где мы читали только живьем. В ту ночь со мной на смене читала Галя Сидельникова. В текст о событиях во Вьетнаме закралась лишняя запятая: „Так, гасцінна ў Савецкім Саюзе яшчэ нікога не прымалі“. Галя именно так и выдала, а наутро по „Свободе“ передали, что Советский Союз устами белорусского радио официально заявил, что в их стране никого гостеприимно не принимают!».
О белорусском языке
«Недавно был юбилей белорусского театра, и все со сцены говорили по-белорусски. И только замминистра культуры одна по-русски говорила. Это плохо, это страшно? Нет. Но это странно. 95 лет ведущему академическому белорусскому театру все-таки. Что, они такие ничтожные, что не могут овладеть своим языком?
(…) Знаете, что я сказал студентам БГУ, когда была лекция после указа о двух государственных языках? «Учора забілі беларускую мову». Потом меня предупредили: «Ілля Львовіч, і студэнты ж розныя бываюць. Асцярожней, калі ласка…».
«Ну, давайте оставим вообще только два языка. Но язык — это же наш род. Я перестал быть евреем почему? Я же не могу прочитать ничего по-еврейски, ни одной буквы не знаю. Когда ты знаешь свой язык, общаешься на нем, говоришь, ты лучше себя понимаешь. А белорусский — он красивый. Я как-то говорю студенту про Джованни Верга — есть такой итальянский писатель. Студент произносит: «Джованни — как красиво». Я говорю: «А у тебя что, не красиво? Каханне. Натхненне». А они смотрят на Джованни».
«Это моя боль, мой пунктик: чтобы артисты, ведущие радио и телепередач, да все мы — на улицах, в транспорте, на работе — могли говорить и говорили на «чысцюткай беларускай мове». До сих пор слышу — помню! — как говорили большие купаловские артисты — Глебов, Платонов, Ржецкая, Стомма, Владомирский, Дубашинский… Они были хранителями языка».
«Агрубляюць мову. Дзеля прыкладу: трэба гаварыць «сьмяесься», «натхьненьне», «каханьне», «расчараваньне», а яны вымаўляюць словы больш цвёрда, рашуча. Беларуская мова па кансістэнцыі - густая «смятана», а не цвёрды «сыр». Разумееце? Мягчэй трэба гаварыць, павольней, каб гучала, як музыка… У беларускай мове галосныя гукі спяваюць».
О смене фамилии
«До начала 50-х я работал под своей настоящей фамилией — Эйдельман. Но потом руководство радио предложило мне официально поменять фамилию: мол, звучит несколько нелепо — «диктор белорусского радио Илья Эйдельман»! Я поговорил с отцом, с мамой, и они поняли меня. Я переоформил документы, и с той поры стал именоваться Ильей Курганом. Хотя мало кто знает, что Курган — это девичья фамилия моей мамы Хаси Ароновны».
«Пятая графа себя не особенно проявляла. Просто она присутствовала, и все вели себя соответственно. Ко мне хорошо относились, я не могу пожаловаться. [Но когда] на радио однажды предложили использовать фамилию матери, то сказали: «Прекрасная же фамилия, звучная. Давайте будем вас так и на радио называть». Я думаю: «Прекрасная во всех отношениях, вы хотели сказать».
О войне
«Меня, 15-летнего, не пускали в бомбоубежище, как достаточно взрослого. Я сидел на крыльце своего дома и с интересом считал самолеты в небе. И когда где-то рвались бомбы, то крыльцо подпрыгивало. Отец был на заводе, а мама мыла в доме пол. Такая была реакция на начало войны. Трудно было поверить, что через несколько дней немцы будут в Минске. Нас все время убеждали, что воевать мы будем на территории врага: Но уже через несколько дней началось массовое бегство из города».
«Когда мы шли по Московскому шоссе — я думаю, эту картинку нельзя даже в кино снять — от края до края по черноте шли люди. В одном направлении — из Минска. Минчане шли, Минск шел. Старики, дети. Я, наверное, буду там лежать и вспоминать это шоссе. Немецкий самолет опускался над толпой — и на бреющем полете та-та-та-та-та… Промазать невозможно. Мать клала младшего на асфальт, а на него сверху ложилась, укрывала. Я тогда был в седьмом классе. Когда мы шли, я, представляете, думал: вот Германия — страна Гете, Бетховена. Я не мог понять, как так вышло».
«Мы ничего не знали о судьбе Даника — одного из моих братьев, которого накануне войны отправили вместе с детским садом на летнюю дачу в Фаниполь. Поначалу родители хотели во что бы то ни стало добраться до него, но как? Железную дорогу разбомбили, иной транспорт стал прямо-таки на вес золота. Да и директор успокоил, оповестив, что садик эвакуирован на восток. «Ну, хорошо! — подумали тогда мы все. — Если на восток, следовательно, со временем найдется!» Кто мог предположить, что действительность окажется гораздо более трагичной: отступающая армия вернет детей в уже опустевший Минск. Только по окончании войны маме, которая все это время писала ночами письма по разным инстанциям в надежде отыскать следы своего среднего сына, кто-то расскажет, что в первый же год оккупации видел Даника в городе. Его, 6-летнего, вместе с теткой — родной сестрой матери — фашисты бросили в «душегубку»».
О новом поколении
«Однажды на мою реплику при разборе произведений Куприна: «Это ведь так понятно!» — одна из студенток заявила: «Это вам понятно, Илья Львович. Вы из девятнадцатого века. А мы — другие!». Увы! Я всегда ощущаю неприятие, когда вижу на улице молодых девчат с бутылками, с сигаретами в зубах, матерящихся направо и налево. С тоской думаю: откуда все это взялось? К нам, в академию, тоже попадают всякие. Помнится, работал я с одним пареньком над монологом Гамлета «Быть или не быть?». Я ему рассказываю, что по этому поводу знаю, а он сидит непроницаемый. Я, естественно, спрашиваю: «Саш, тебя что, это совсем не трогает?». А он и отвечает: «Илья Львович, Гамлет ведь — наследный принц. Его ждет корона. Его любит эта девочка, Офелия. У него что, крыши над головой нет? Ему есть нечего? Че он дергается-то, я не пойму?». Я сник. «Лапушка! Да он уже четыреста лет дергается! И еще сотни, как ты говоришь, дергаться будет!»
И все-таки я глубоко убежден, что под воздействием многих факторов у нас [в Академии искусств] они становятся по-настоящему людьми. Мы должны воспитывать в стенах академии — сама профессия обязывает. А если бы подобным занимались и в школе, и в детском саду, и в семье! Насколько лучше, чище, светлее стал бы наш мир!»
О книгах
«Яны — мае адзіныя сапраўдныя сябры».
«Когда студенты мне приносят то, что они нашли в интернете, я понимаю, что там очень много надо выбирать. Я порой об этом думаю и боюсь всего этого немножко. Потому что это опять пахнет приспособлением к жизни. Как проще, как выгоднее. Знаете, вот когда я копаюсь в книгах — я читаю взахлеб…».
О старости
«Говорят, что в каждом возрасте есть своя прелесть. Не знаю. Когда я стою у прилавка книжного магазина, у меня нередко возникает мысль: «Зачем мне покупать еще одну книгу? Я же все равно не успею ее прочитать!» Наверное, с возрастом люди теряют свою яркость, сумасшедшинку, которая бывает только в молодости. И хотя я все еще не могу ощутить себя стариком, тоска стала одним из моих постоянных спутников. И больше всего я тоскую, конечно же, о детях и о внуках, которых судьба мне не дала».
«Одна актриса известная, Раневская, говорила: старость — это невежество Бога, которое он допустил. Считаю, что надо человека где-то раньше освобождать от себя. Это эрзац какой-то уже, не человек. Ну так, бывший, бывший».
«Врачи, узнав, что я после трех инфарктов еще работаю, развели руками. А я ведь потому и жив, что у меня есть работа. Моя жена умерла от рака 31 декабря 1987 года. Старший сын — актер Владимир Курган — живет отдельно. Младший — Сергей — с женой в Германии. Внуков нет. Как-то раз я ехал в автобусе на кладбище — к жене. На одной из остановок вошла женщина с мальчиком на руках. Народу было много, а я сидел у окна и, заметив ее, поднялся. «Ну что вы! — запротестовала она. — Лучше возьмите его на руки». Я усадил малыша к себе на колени и начал его развлекать: «Вон за тем деревом лиса сидит! А там — лошадка…» Он ерзал у меня на руках, подпрыгивал, хохотал. Когда же автобус подкатил к остановке, на которой нам нужно было выходить, то он неожиданно прижался ко мне и расплакался. Он не хотел покидать меня! И тут я вдруг поймал себя на мысли, что ведь и я тоже… Я тоже не хочу его отпускать!».
О боге
«Вообще, человеку нужно, чтобы Бог был. Как угодно его представьте, но непременно это будет сочетание таких человеческих качеств, как разум, достоинство, благородство. Это и есть Бог».
Цитаты взяты из открытых источников:
«Илья Курган: «Выкидывать коленца доводилось». Материал Елены Минчуковой, издание jurnal.by
«Рыцарь микрофона: Илья Курган о своих пунктиках, «минах» в текстах и ошибках современных артистов». Материал Светланы Шидловской, издание «Минск-Новости»
Заслуженные Эйдельманы республики. Материал Семена Лиокумовича, издание «Мишпоха-А».
«Илья Курган: «Я не ощущаю себя стариком». Материал Елены Минчуковой, издание «СБ. Беларусь Сегодня».
««Я Курган, про меня ещё Янка Купала писал». Легендарный диктор — про старость, культуру и шутки.» Материалы Снежаны Инанец, издание TUT.BY