Полесский Робин Гуд. Кто 110 лет назад наводил страх на юг Беларуси

При жизни власти называли его бандитом, крестьяне считали своим «батькой». Тогдашние журналисты любили сообщать о нем сенсации, а Леонид Андреев и другие писатели сложили о нем повести и романы. Кем же он был на самом деле — гроза полиции и кумир простого народа Александр Савицкий? 110 лет назад под Гомелем полесский Робин Гуд принял свой последний бой с полицией.

Хруст французской булки или розги?

Шура родился в 1888 году в Новозыбкове Черниговской губернии (теперь это Брянская область недалеко от границы с Беларусью) в семье мелкого чиновника, который, по семейной легенде, участвовал в восстании 1863 года. Когда мальчику было 13 лет, отец умер от туберкулеза.

На попечении матери, «сиделицы» в казенной винной лавке, остались пятеро детей. Сам Шура перенес тиф, но выжил. То ли по причине безотцовщины, то ли по природному характеру, но он рос парнем буйным и всегда ходил в вожаках у сверстников. Играли в индейцев и в запорожцев. Иные проказы были еще те: раз намазали фосфором козла и в одну из ночей в иудейский религиозный праздник пустили его к синагоге. С криком «Черт!» набожные иудеи бежали прочь. Когда группа недругов решила его проучить — пошел на них с перочинным ножом. Был первым в драках с учениками других школ.

Но на дворе стоял 1905 год. Раньше об этом времени писали: «Обветшалое самодержавие трещало по швам…» Сегодня иные изображают, что в Российской империи все хрустели французской булкой — от юнкеров до лакеев. Но если почитаем «Письма из деревни» помещика Александра Энгельгардта или Адама Богдановича, отца белорусского классика, картина будет совсем иной.

Крестьяне голодали почти каждый год, и зачастую к концу зимы хлеба не хватало даже зажиточным. Очень многие селяне брали продовольствие в долг, а летом отрабатывали взятое взаймы у помещика — в ущерб собственному хозяйству. Смерть малолетних детей иногда воспринималась как… облегчение для семьи: одним ртом меньше. За невыплаченные налоги и сборы грозили арест и конфискация имущества. Также власти штрафовали крестьян за всякую мелочь: не высаженные возле дома березки, не вовремя выкопанные канавки, курение в лесу и так далее. За непослушание лица низших сословий подлежали и телесным наказаниям в виде порки розгами. Послабление давало только взяточничество, весьма развитое среди полицейских и чиновников.

«Чем не жить на свободе — лучше умереть в бою!»

Молодежь всегда была наиболее чуткой к несправедливости и сразу же бросалась исправлять мир. Очень скоро и лидер уличных ватаг Шурка Савицкий вслед за старшим братом Максимилианом примыкает к социал-демократической партии. И вот прежние мальчишеские проказы сменяют подпольные сходки, нелегальные листовки и манифестации. За участие в Якобинском клубе Шура и его брат Леопольд были исключены из реального училища, и только переход на нелегальное положение позволил избежать ареста.

А весной 1905 года Савицкий уже участвует в организации побега Юровицкого, арестованного типографа Полесского комитета РСДРП. «Смелый до крайности, большой любитель всяких приключений, связанных с сильными ощущениями, Шурка ручался за успех. Себе в помощники он взял некоего Янкеля Шубовича. Сорви-голова, сильный, храбрый, впоследствии попавшийся на какой-то мелкой экспроприации, он радостно согласился…» — вспоминала впоследствии социал-демократка по кличке Лесная. Далее все было как в бульварных романах: охрану усыпили, а переодетого в женское платье типографа отправили в Америку.

Но вскоре боевой молодежи стало тесно у социал-демократов с их чтением Маркса и бумажных рефератов. Молодые радикалы рвались мстить за сосланных в Сибирь и поротых целыми деревнями. И наиболее нетерпеливые стали переходить к анархистам или эсерам-максималистам либо создавать собственные «независимые» революционные группы.

Неудивительно, что в 1906 году такое решение принимает и импульсивный и бесстрашный Шурка. Вокруг Савицкого быстро собираются боевики социалистических партий, разочаровавшиеся в умеренности своих партийных «комитетчиков». Такая же группа появляется и в соседних Клинцах (город в Брянской области). В начале 1906 года здесь прошла карательная экспедиция жандармов, в соседнем селе во время погрома сожгли крестьянина Москаленко.

Тогда радикалы провозгласили: «Чем не жить на свободе — лучше умереть в бою!» Их тактика — вооруженная борьба до конца, экспроприации у помещиков и «буржуев», защита крестьян и рабочих от насилия полиции и «черной сотни». В Клинцах в это время свирепствовал националистический «Союз русского народа». Два боевика из группы Савицкого стреляли через окно в заместителя председателя местного отделения СРН. Еврейское население застыло в ужасе в ожидании погрома. «Но „черная сотня“ дрожала за свою шкуру и о погроме и не мечтала», — так пишет один из соратников Савицкого в своих воспоминаниях, сохранившихся в гомельском архиве.

Затем в Клинцы приезжает сам Александр Савицкий и производит на местных радикалов сильное впечатление. На совместном собрании принимается решение: создать новую подпольную организацию с «анархо-революционной программой, боевой партизанской тактикой и суровой железной дисциплиной».

Мстители-комбинаторы

Но в целом с сознательной дисциплиной у таких групп, плодившихся на излете революции как грибы после дождя, были проблемы. Их идейный актив быстро арестовывался полицией и все чаще замещался разного рода авантюристами, а то и просто криминальным элементом.

Например, в 1907 году в Гродно орудовала организация «Черный ворон». Еще их называли «комбинаторами», и тут на ум сразу приходит незабвенный Остап Бендер. Однако в случае с «анархо-бандитизмом» речь шла о том, что полученные при грабежах и вымогательствах деньги распределялись «комбинированно»: часть передавалась идейным анархо-коммунистическим группам, часть шла на личные нужды экспроприаторов. Согласно докладу Департамента полиции МВД, у «черных воронов» даже не было достаточного количества оружия: большая часть средств тратилась не на браунинги, а на золотые часы и фрачные пары. Полиции без труда удалось внедрить в группу свою агентуру и ликвидировать ее.

Не так обстояло дело в группе Савицкого. Здесь был принят устав с жесткими требованиями. Запрещалось употреблять спиртное, заводить связи с женщинами, видеться с родными и близкими. Боевики не должны были попадать живыми в руки врага:

«Никогда не сдаваться в плен к врагам, а в крайнем случае застрелить себя; забирать, если возможно, всех легко раненных, а смертельно и тяжело раненных не оставлять живым неприятелю и пристреливать на месте, ибо их все равно ожидает виселица…».

Последнее суровое правило, кстати, практиковалось и у «лесных братьев» Латвии. Здесь партизанское движение против российского самодержавия приобрело массовый характер. Имеются глухие упоминания о том, что Савицкий выезжал в Либаву (Лиепая), а значит — мог поддерживать связи и с прибалтийскими повстанцами. Через Либаву бежал за границу один из соратников атамана, освобожденный товарищами из-под стражи при этапировании в Киев.

Мародерство в группе Савицкого сурово наказывалось. Так, студент Филоненко, примкнувший группе, за присвоение денег, экспроприированных на сахарном заводе в Орловке, был расстрелян своими.

В скором времени ячейки «лесных братьев» были созданы и в пригородах Гомеля. Одно время Савицкий укрывался в глухих переулках старообрядческого гомельского предместья Монастырек. Здесь к его организации присоединились рабочие лесопильного завода Левитина, крестьяне пригородных сел Прудок, Волотова, Покалюбичи, Красное, Носовичи. В Клинцах одна явка «лесных братьев» была у санитара Путина, другая — на квартире его сестры на улице Пушкинской.

Белорусский Зелимхан

Атаман Савицкий говорил по-белорусски, что делало его своим среди крестьян, по-польски и на идиш. Но народная молва объясняла его неуловимость способностью к перевоплощению: он якобы переодевался то в архиерея, то в крестьянку и в таком виде спокойно разгуливал под носом у полиции. Случаи переодевания партизан Савицкого в форму стражников известны. Насколько часто сам атаман пользовался подобными приемами, трудно сказать. Но, скорее, вера в способность героя преображаться отражала глубинные архетипы народного сознания. Для крестьянина настоящий вождь должен быть особенным: и от пули заговоренным, и для врага — неуловимым и невидимым.

Однако были у Савицкого черты, действительно позволявшие ему выходить из самых опасных положений: железное самообладание, находчивость и неукротимая решительность. Летом 1907 года «лесные братья» напали на арестный дом в городе Почепе (современная Брянская область) и освободили из-под стражи двух своих товарищей.

Отряд благополучно отходил глухими лесными тропами, как вдруг наткнулся в сумерках на полицейскую засаду. Выскочивший из кустов стражник Бойдарико уже схватил шедшего впереди Федора Щикоткова. Однако шагавший следом Савицкий не растерялся. Он учтиво произнес: «Добрый вечер!» И выстрелил в стражника в упор. Не давая полицейским опомниться, атаман скомандовал: «Бомбисты, вперед! Пулеметчики, открыть огонь!» Дружинники начали палить из своих автоматических маузеров залпами, имитируя пулеметную стрельбу. А при словах о бомбах стражники во главе с приставом Павловским сочли за благо стремительно ретироваться. Отошли и «лесные братья», унося на руках Григория Бубнова, недавно освобожденного, но раненого в перестрелке.

Не чужда была предводителю «разбойников» и сентиментальность. Так, Савицкий не взял 12 тысяч рублей залога за разорившееся имение, не стал грабить черниговский монастырь, дал 50 рублей вдове полицейского стражника, которую крестьяне гнали из общины. Но обычно, захватывая помещичьи имения, атаман раздавал «панское добро» крестьянам.

Постепенно Александр Савицкий стал легендой, своего рода местным Робин Гудом. Слава о нем гремела по всей Российской империи. В прессе Савицкого сравнивали с Зелимханом — легендарным чеченским абреком, впоследствии под влиянием студентов из Ростова объявившим себя атаманом «Группы кавказских горных анархистов-террористов».

В апреле 1907 года район, где действовала «шайка Савицкого», был объявлен на положении усиленной охраны. Сюда стали вводиться казачьи части и отряды кавказской иррегулярной конницы. Кроме этого, чеченцев и ингушей охотно нанимали владельцы и арендаторы имений — в качестве своеобразных ЧОПов того времени. Это дало свои результаты. В Новозыбкове в перестрелке с ингушами погиб видный боевик Афанасий Костаков. И из-за усиленных патрулей пришлось отказаться от ограбления банка. Правда, две экспроприации удалось осуществить в соседнем Новгород-Северске. Деньги нужны были прежде всего для закупки оружия: к организации присоединялись все новые и новые люди, а стволов и революционной литературы для всех не хватало.

Однако вскоре один за другим «лесные братья» стали попадать в руки полицейских. Схваченных жестоко пытали: избивали гирями (!) до потери сознания, обливали водой и снова продолжали истязать. В ход шли и специальные нагайки, с помощью которых человека превращали в окровавленный кусок мяса. Боевики Павел Подлас и Баранчик были окружены в деревне Казачья Туросна, но после продолжительного боя с казаками живыми не сдались.

После того как вопрос о полесском Зелимхане был поднят в III Государственной Думе, могилевский губернатор получил строжайшее указание ликвидировать Савицкого. В 1908 году отряды стражников были введены в Носовичи и Тереховку Гомельского уезда. Крестьяне всячески помогали «лесным братьям»: ничего не сообщали о них полиции и даже направляли ее по ложному пути. Но постепенно сыщики все же стали брать след.

Последний бой атамана

23 апреля 1909 года Савицкий с тремя товарищами явились в имение Борки Гомельского уезда. Арендатор имения Цирлин плохо обходился с крестьянами, в 1905-м наслал на них карательную экспедицию. В этот раз в Борках оказался только охранник, чеченец Газзан, который с кинжалом кинулся на Савицкого и в ответ был застрелен. «Лесные братья» взяли 80 рублей и благополучно ушли. Но через три дня полиция схватила крестьянина деревни Прудок Кабкова, ранее уже проходившего по делу о нападении на поезд. На этот раз допросом «с пристрастием» лично занялся полицейский исправник Гомельского уезда Стефан Мизгайло. «Где Савицкий? Где вся ваша банда?» — кричал, отложив плеть и вытирая пот со лба, Стефан Венедиктович.

А атаман «лесных братьев», истрепанный малярией, валялся в это время в овине крестьянина Ивана Пенязькова в селе Красном, что под Гомелем. Когда приступы лихорадки отпускали, Савицкий брал в руки «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева. На крестьянском подворье в ожидании выздоровления атамана коротали время его ближайшие соратники: Денис Абрамов (Калугин) и Залман Гуревич. Но в ночь на 29 апреля от Гомеля к Красному уже ехал отряд полицейских и кабардинцев во главе с неутомимым исправником Мизгайло. Подельник все же не выдержал «пристрастия» — раскололся. С отрядом стражников шел и тогдашний «папарацци» из иллюстрированного журнала — чтобы запечатлеть операцию для истории.

Но застать «лесных братьев» врасплох не удалось: они вовремя почуяли опасность и успели схватить пистолеты. Стражник, первым залезший на крышу овина, упал убитым. Завязалась перестрелка. Четыре часа шел бой. Рядом — спасительный лес. Казалось, один бросок — и вот она, свобода. Но лихая удача, столько раз благоволившая атаману, в этот раз отвернулась от него. При попытке прорыва Александр Савицкий и Залман Гуревич были изрешечены пулями. Денис Абрамов застрелился сам. Убитых привязали к забору, вложили в руки оружие и сфотографировали как охотничьи трофеи. Мизгайло во время операции упал с лошади, но выдавал себя за раненого. Гомельский исправник получил право лично сделать доклад премьер-министру Столыпину.

Марфа Пенязькова, сестра хозяина дома в Красном, после этих событий сошла с ума, другая сестра, Наталья, от полицейских побоев стала калекой. Сам Иван Пенязьков получил 15 лет каторги «за укрывательство».

От имени Савицкого

Но народ все равно не верил в смерть предводителя «благородных разбойников». И от его имени продолжали действовать на Полесье уцелевшие группы «лесных братьев».

В ноябре 1909 года полиция во главе со все тем же исправником Мизгайло окружила в деревне Крупец Ивана Колбасенко и Юрия Шкедова. Ночью им все же удалось вырваться из кольца полиции, но в соседней деревне Круговец их настигли снова. Окруженные, оба повстанца покончили с собой. Укрывавший их крестьянин Василий Дубцов был осужден к 10 годам и умер в рижской тюрьме от туберкулеза. Илларион Кохан, также проходивший по делу Савицкого, бежал из поселения в Пермской губернии в Одессу. Но был арестован там, похоже, уже чисто за криминальные деяния.

А вот одесский анархист Павел Криущенко давно поддерживал связи с группой Савицкого, сам выезжал в район ее действий. В июле 1911 года анархисты под его началом совершают дерзкий налет на контору «Международной компании жатвенных машин» в Одессе, захватывают три с половиной тысячи рублей. Сам Криущенко был арестован через час после нападения, хоть и успел выхватить браунинг и ранить полицейского. Остальная группа была блокирована полицией в доме в одесской Слободке-Романовке и ликвидирована — почти так же, как Савицкий и его товарищи под Гомелем.

Из всей организации Савицкого уцелели немногие. Иван Пенязьков был освобожден с каторги в 1917 году. Успел побывать «ходоком» у Ленина, но вскоре умер. Бывший «лесной брат» Шубов стал директором завода в Калинковичах, эмигрировавший Рывкин — «американским профессором». Раненный в лесной стычке с полицией анархист Григорий Бубнов тоже дожил до 20-х годов, но, как написано в архивных документах, «Советской власти, а точнее — диктатуре пролетариата, не сочувствовал».

В 1920—1922 годах в Гомельской губернии действовал повстанческий отряд «анархиствующего матроса» Ляшко, принявшего, вероятно в память о предшественнике, псевдоним Савицкий. Но это — уже совсем другая история.

Легендарный же атаман Александр Савицкий был похоронен на кладбище в Красном, его могила до последнего времени сохранялась местными жителями.