Как ЦК КПСС приглашал в Москву берлинских гей-активистов
Эта история из 1978 года кажется невероятной — КПСС приглашает в Москву гей-активистов из Западной Германии в тот самый год, когда в СССР по уголовной статье «Мужеложство» осудили более 1300 человек. Но именно так и было. Мы побеседовали с культурологом и бывшим профессором Свободного берлинского университета Ларисой Бельцер-Лисюткиной об одной из кафкианских историй советского времени.
DW: Как вы оказались сопровождающей немецкой гей-группы, посещавшей СССР?
Лариса Бельцер-Лисюткина: После окончания аспирантуры МГУ я работала в Институте международного рабочего движения. В этом институте было все что угодно и даже немного рабочего движения. К нам сливали всех диссидентов, которые засветились «подписанством» или какими-то протестами. А директором института был человек по имени Тимур Тимофеевич Тимофеев, сын генсека Компартии США Юджина Денниса. И, так как сотрудники института хорошо знали языки, ЦК КПСС время от времени поручал нам сопровождать иностранных гостей.
В один прекрасный день меня вызвали в ЦК к куратору, который сообщил, что приезжает пара молодых коммунистов из организации HAW, они очень поддерживают нашу страну и хотят наладить контакты с молодежью. С этими коммунистами во время командировки в Западный Берлин познакомился товарищ Капитонов и сразу позвал их в Москву.
— Товарищ Капитонов?
— Он был секретарем ЦК КПСС (Иван Капитонов, секретарь ЦК КПСС с 1965 по 1986 год. Его сын Владимир женился на дочери Кирилла Мазурова, тогда первого заместителя председателя Совета министров СССР, ранее — руководителя БССР. — Прим. TUT.BY), очень высокая должность. Меня, правда, удивило, что ни в одном справочнике я не смогла найти название организации, которую представляли наши гости. И только знакомые западные немцы вогнали меня в ступор, сообщив, что HAW означает Homosexuelle Aktion Westberlin — «Гомосексуальное движение Западного Берлина».
Но мне уже выдали «книжку подтверждения» — тетрадку с купонами, которыми я могла оплачивать счета на любую сумму в любом ресторане, гостинице или кино. Я еду в аэропорт, стою с плакатиками с их фамилиями, встречаю. Вижу — идет странная группка: два молодых человека, очень стройных, очень «хипповых», как две елочки, а вместе с ними женщина (англичанка, как выяснилось позже) и бульдог. Мы загрузились в лимузин и — вперед, в «Метрополь».
— В лимузин?
— Да, мы рассчитывали на четверых гостей, да еще я и водитель. Так что это была очень большая машина. Мальчики сразу спросили меня: «А где же у вас молодежные клубы?» Отвечаю: «Молодежные клубы у нас есть при ЦК ВЛКСМ, при районных отделениях комсомола, в университете». «Нет, — говорят, — а такие клубы, где молодежь собирается сама по себе, например дискотеки?» «Конечно, — отвечаю, — при ЦК ВЛКСМ есть и дискотеки». Но больше всего меня беспокоил бульдог, потому что я не знала ни одного случая, чтобы в советской гостинице жила собака. В итоге бульдога заселили только после угрозы обратиться к куратору из ЦК КПСС.
— То есть ребята приехали налаживать контакты с гей-сообществом Москвы?
— Именно так. Уже на следующий день они поставили вопрос ребром: «Где у вас тут гей-клубы?» Я говорю: «Вы знаете, у нас все едино, нет специальных гей-клубов, геи равномерно распределены среди молодежи». «Вот видишь, — говорит один другому, — тут все интегрированы». Тогда уже я подумала про себя, что шила в мешке не утаишь и придется рассказать про места, где геи интегрированы и где им приходится проходить социализацию.
Три дня я показывала им Москву, оперу и рестораны, а на четвертый день, когда они уже приставили мне нож к горлу, пришлось пригласить их в тихое место — кафе «Шоколадница» на Октябрьской. Мы сели в уголке, и я им все рассказала. «Никаких гей-клубов нет, человек не может объявить себя геем, не подпав под уголовную статью. И я знаю людей, которые по этой статье сидят». «Тем более, — говорят они, — тогда мы просто обязаны найти людей из гей-сообщества и разобраться в том, что происходит».
— Были ли у вас знакомые геи?
— Были, но никто из них не решился бы на это общение, это было очень опасно. Я видела только два варианта: либо бомж, либо диссидент, человек, для которого не страшны последствия. Я объяснила им всю сложность ситуации, но они не унимались. «Где же знакомятся геи?» — «Вы действительно хотите это знать? — спросила я. — Хорошо. Они знакомятся в общественных туалетах. Иногда там на стенах встречаются записи с телефонами, даже в женских туалетах я наталкиваюсь на однополые предложения контактов». — «А где ближайший общественный туалет?» — загорелись они.
В Москве были такие общественные туалеты, куда зайти было опасно для жизни. Но я вспомнила один — недалеко от метро «Лермонтовская» на Покровском бульваре, где было более-менее прилично. Я пообещала им, что на следующий день мы сходим туда, а в провожающие дам им своего мужа, ведь зайти с ними в мужской туалет я не смогу.
— И вы направились в туалет?
— Ну да. А что делать? У одного из ребят были удивительные джинсы — плотная белая ткань, а по этой ткани спиралью головы молодых людей с длинными волосами и раскрытыми ртами, дизайнерский принт голов с кубинского революционного митинга. Я их подробно описала мужу, и он сказал: «Хоть умри, но достань мне эти джинсы». На следующий день я пришла домой после ужина в кафе с моими активистами и сказала: «Кажется, у тебя самого есть шансы». И уже на следующий день мы все впятером поперлись в этот общественный туалет. Правда, англичанка с бульдогом осталась на скамейке, я предупредила: «Не берите туда собаку, вы ее потом не отмоете».
А я зашла со своим блокнотиком в женский туалет — фотографировала там какие-то эротические граффити, списывала надписи. А из соседней будки в это время раздавались взрывы смеха. В итоге я их еле вытащила из мужского туалета — когда на улице показалась милиция. На самом деле мои геи были просто очаровательные — милые западные гуманисты. Конечно, дурные, как «холстомеры», но эта глупость очень ситуативная. Нельзя быть умным в аду, если ты только что переехал в него из рая.
— А что же куратор из ЦК КПСС? Его не смутило, что вы возите по Москве геев?
— Когда я в первый раз ему объяснила, кого мы пригласили, он схватился за голову. Я спросила: «Может, надо поговорить с товарищем Капитоновым?» Куратор тут же перешел на ты: «Да ты что! Ты в своем уме? Дотянем до конца, посадим в самолет, помашем рукой, получим премию. Я тебе сам премию выпишу — вот этими руками!» И он тоже стал с нами ходить на обед в «Метрополь», поддерживать компанию.
Я переводила как автомат — про молодежные организации и освоение целины. Кое-как мы это время протянули. На прощание в Шереметьево обнимались, целовались и плакали на плечах друг у друга. Мне действительно выписали премию. Муж мой щеголял в этих штанах, конечно, они ему их подарили — может, он до сих пор в них ходит. А когда куратор из ЦК КПСС встречал меня где-нибудь, то тихо спрашивал: «Ну, ты как, ничего, отошла? Слушай, как же хорошо мы жили!»
— Он же был кагэбэшник?
— Явно. Но в конце семидесятых годов уже все было коррумпировано, и КГБ был коррумпирован. Его сотрудников уже интересовали и шмотки, и валюта, и все на свете — но немецкие геи что-то почувствовали и не очень ему доверяли. Они мне говорили: «А ты уверена, что этот человек действительно с сочувствием относится к гей-движению?» Я отвечала: «Если бы он плохо относился, то он бы всех нас давно сдал, а он этого не делает».
— То есть начальство ничего не знало?
— Я не знаю, какую информацию он передал товарищу Капитонову. Но ясно, что не стоило сообщать секретарю ЦК КПСС, что он пригласил в Москву геев. Все устроилось в советском стиле — уютненько, спокойненько, и закусочка на бугорке. Двоемыслие советское было от и до, снизу доверху.
Французский социолог Алексис де Токвиль сказал когда-то примерно так: «Накануне Великой французской революции от старого режима отвернулись все — от проституток до принцев крови». Общаясь с людьми из так называемых инстанций, я видела, что, когда эти партийные чиновники хотели покрасоваться перед молодыми женщинами, они рассказывали, что накануне были с диссидентами: «Я вчера встречался с Сахаровым» или «Я был на подпольном джазе», — то есть они уже не делали ставку на тот авторитет, который дает им власть.
Они пытались пристроиться к авторитету альтернативной культуры, которая не имела власти, но была «секси». У официальной власти были деньги и лимузины, но они были, как бы сейчас сказали, «ватники». Признак кризиса власти — когда она теряет свой сексапил. Если поручик Оболенский превращается в «ватника», то долго такая власть не проживет.