XIX век на скамье подсудимых. Смерть под поездом
Григорий Алексиевич ступил на железнодорожное полотно во главе своей подводы, ведя под уздцы двух лошадей. Дошел до середины, оглянулся на следующие за ним сани и боковым зрением увидел, как из-за деревьев появилось черное, быстро увеличивающееся в размерах, окутанное дымом пятно. Вскинул голову: так и есть — на него мчится поезд. Григорий заметался по полотну. Куда бежать: вперед? или лучше назад? Но принять решение не успел. Испугавшиеся приближающегося поезда лошади встали на дыбы, при этом правая оглобля ударила Григория в грудь — и он упал на рельсы. Свисток поезда заглушил хриплый крик смертельно испуганного человека.
Чего боялись наши предки, жившие 150−200 лет назад, о чем мечтали, какое поведение считали предосудительным, в чем видели удачу, кому завидовали и кому сочувствовали, на чем экономили, какие новости обсуждали за обеденным столом и что при этом ели? В научных трудах ответов на эти вопросы не дается. Мы решили поступить по-другому: наша главная героиня — повседневность, а главный герой — обычный, или безымянный человек. А помогут нам документы судебных дел, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси.
Истцы и ответчики, правые и виноватые тех давних судебных разбирательств давно обрели вечный покой, но их поступки и слова продолжают жить. Запечатленные густыми чернилами на плотной шероховатой бумаге, они рассказывают нам историю страны и ее граждан сквозь призму бытовых забот и людских страстей.
Имена и фамилии действующих лиц, названия населенных пунктов, состав преступления и приговор суда даются без изменений. Образное описание намерений, чувств и мыслей героев является художественной интерпретацией материалов судебного дела.
Этот трагический инцидент произошел 131 год назад — в декабре 1887 года на Московско-Брестской железной дороге неподалеку от станции Крупки Борисовского уезда.
«Да не будет никакого поезда! Тронулись, ребята!»
В двух верстах от Крупок был железнодорожный переезд, а при нем, как полагается, находилась будка сторожа и деревянный барьер, выкрашенный в черно-белые полосы (то есть шлагбаум). Должность сторожа у будки № 410 исполнял Никита Родной. Утром 25 декабря он отлучился с места службы, чтобы сходить в церковь соседнего села на литургию. Исполнять обязанности Никиты Родного осталась его жена Евдокия, официально утвержденная в должности второго барьерного сторожа переезда № 410.
В 11 часов утра из Крупок должен был проследовать товарный поезд. Ожидая его, Евдокия закрыла (но не заперла!) барьер и встала, как предписывали правила, у барьера с правой стороны. Однако поезда не было ни пять минут спустя, ни спустя четверть часа. У переезда стали собираться люди. В 11.20 у полосатого барьера стояло около 12−15 крестьянских подвод, в 11.30 — все 20.
— Открывай переезд, Авдотья! — кричали сторожихе. — Уж озябли топтаться на месте. Где твой поезд? Может, его не будет?
Товарный поезд № 13 был временным. Не отвечая на крики собравшихся у переезда людей, Евдокия Родная старалась вспомнить, не с сегодняшнего ли дня он отменен. Если так, то она «напрасно морозит людей». Сомнения в правильности своих действий не позволили Родной вмешаться, когда крестьяне головной подводы подбежали к переезду и «самовольно открыли барьер»:
— Да не будет никакого поезда! Тронулись, ребята!
Протестуя против «самовольщины», Евдокия отошла к будке.
Восемнадцать подвод беспрепятственно минули железнодорожное полотно. Подвода Григория Алексиевича была девятнадцатой. Появившийся «словно из ниоткуда» поезд напугал лошадей Григория. Встав на дыбы, они сломали оглобли, порвали упряжь и ринулись вперед, успев спастись от приближающейся черной громады, тогда как упавшего на рельсы Григория поезд переехал, подхватил и протащил за собой саженей 20 (более 42,5 метра), а потом отбросил на насыпь.
Кроме того, товарный № 13 подхватил, выдернул на рельсы и стал толкать перед собой последнюю, двадцатую, подводу. На этой подводе (хлипких лубочных санях, запряженных одной лошадью) сидели крестьяне Василий Хватик и Максим Бондарь. Их лошадь поезд переехал и отбросил в сторону. Максим Бондарь от толчка поезда упал с подводы, но зацепился за нее ногами, его протащило вдоль железнодорожного полотна. Василий Хватик так и остался в санях. Окровавленного, находящегося без сознания, его сняли с разбитой подводы уже после остановки поезда. А остановить поезд машинист смог только в 337 саженях (719 метрах) от переезда.
«А это что, помилуй Бог? Труп лошади? А дальше? Неужто „до смерти измятый поездом“ человек?»
Глазам возвращавшегося из церкви барьерного сторожа Никиты Родного открылась такая картина: у леса стоят испуганные кони с порванной упряжью, по насыпи раскиданы лапти и шапки, на белом снегу отчетливо видны пятна крови. Вдалеке застыл товарный поезд, который обычно следовал через их переезд без остановки, суетятся, кричат и бегут к товарному люди, а жена Авдотья не бежит и не кричит — сидит у будки, обхватив голову руками, и «точно безумная раскачивается из стороны в сторону». А это что, помилуй Бог? Труп лошади? А дальше? Неужто «до смерти измятый поездом» человек?
Задерживаться у злополучного переезда товарный № 13 не стал. Тяжело раненные Максим Бондарь и Василий Хватик были живы — слабо стонали, поэтому машинист Сергей Погожев, его помощник Михаил Поликарпов и «поездная обслуга» заняли свои места в поезде и поспешили отвезти «изувеченных» в Борисовскую городскую больницу.
Разбирательство по поводу случившегося взяли на себя следственные органы. Вина барьерного сторожа для следствия была очевидна, и в тот же день Евдокии Макаровне Родной предъявили обвинение в небрежном исполнении служебных обязанностей, что привело к смерти одного человека и тяжелому ранению двух других (статья 1085 часть 2 «Уложения о Наказаниях»). Поначалу женщину не взяли под стражу — оставили дома под надзором полиции, а через несколько дней арестовать ее было уже невозможно: от переживаний Евдокия слегла с крупозным воспалением легких. Врач опасался за ее жизнь.
Следственные органы тем временем продолжали свою работу. Предстояло выяснить, почему все свидетели, будто сговорившись, утверждают, что опоздавший на полчаса поезд «оказался» у переезда неожиданно и бесшумно? Как такое возможно, и «давал ли поезд свисток»? Когда машинист увидел, что переезд занят крестьянскими подводами? Мог ли он остановить поезд раньше, чтобы избежать трагедии? С какой скоростью двигался паровоз?
«Помощник косился на машиниста и говорил, что ничего не помнит „из-за нервов“. Кондуктор лишь вздыхал и грозил машинисту пальцем»
Для «ответа на железнодорожные вопросы» была сформирована специальная комиссия. Вот что удалось выяснить. В «версте с лишком» от Крупок железнодорожное полотно «давало большое закругление». А поскольку ехать приходилось по лесистой местности, то и получалось, что поезд оставался невидимым, пока следовал по закруглению, и буквально «выныривал» из-за высоких деревьев, когда выезжал на «прямо положенные рельсы».
Поезд оставался невидимым для людей. Но и переезд был невидим для машиниста, пока расстояние между паровозом и переездом не приближалось к 160 саженям (341 метру). Именно на этом расстоянии машинист Сергей Погожев увидел крестьянские подводы на рельсах и дал свисток (по его словам). Скорость поезда была 30 верст в час (32 км). Однако надо знать этот участок дороги: едва кончалось злополучное закругление, как начинался значительный уклон (спуск, скат), длившийся едва ли не до переезда. А скорость поезда, разогнавшегося на спуске, увеличивается — это всем известно. Вот почему тормозной путь товарного № 13 не получился коротким.
По правилам, «вступая в закругление, выходя из него и приближаясь к переезду», машинист должен был «давать свисток». Сергей Погожев утверждал, что именно так и поступил. Но свидетели-крестьяне в один голос утверждали, что услышали свисток поезда один только раз — когда Григорий Алексиевич упал на рельсы. Показания же помощника машиниста и кондуктора о свистках поезда были несколько странными. Помощник косился на машиниста и говорил, что ничего не помнит «из-за нервов». Кондуктор лишь вздыхал и грозил машинисту пальцем. Из чего можно заключить, что Погожев все-таки нарушил инструкцию и свистков не давал. Однако следствие не посчитало это обстоятельство важным, утверждая, что на исполнение барьерным сторожем своих профессиональных обязанностей свисток машиниста повлиять не мог. Так Евдокия Родная, успевшая оправиться от болезни, оказалась на скамье подсудимых.
Судил барьерного сторожа будки № 410 Московско-Брестской железной дороги Минский окружной суд. Основная вина Евдокии Родной, по мнению следствия, заключалась в том, что она не заперла переезд на замок, а только закрыла его. Да, сторож запрещала крестьянским подводам переезжать железнодорожное полотно и барьер не поднимала. Но если бы она навесила на барьер замок, как это полагалась по инструкции, то никто бы не смог «самовольничать у переезда» и трагедии бы не случилось.
Суд приговорил Евдокию Макаровну Родную к 2 месяцам тюремного заключения. Сторож отбывала наказание в Борисовском тюремном замке. После освобождения, выждав несколько месяцев, Родная обратилась в железнодорожное управление с заявлением принять ее на службу «на тот же переезд, где служит муж» — то есть на прежнее место. Каким был ответ на ее просьбу, нам неизвестно.