Топ-10 селфи художников XIX века

Артистичный Курбе, Мунк в свете рампы, меланхоличный Бёрдслей: «Арзамас» рассказываем о том, какие селфи делали бы великие художники XIX века, будь у них инстаграм.

Франсиско Гойя. «Автопортрет» (1815)

Гойе здесь под 70, он давно оглох, за плечами — несколько жизней, карьера при дворе, политические пертурбации, болезнь и множество портретов, гравюр, фантасмагори­ческих картин. На этом автопортре­те мы видим всклокоченные волосы, усталое, хотя и не очень старое лицо. Гойя снова получает королевские заказы, но через несколько лет навсегда уедет из Испании во Францию.

Гойя — удивительный человек, менявшийся одновременно с эпохой и вместе с тем всегда узнаваемый, уникальный в зрелых работах. Именно его гравюры и рисунки позже увлекут сюрреалистов, именно он не побоялся вынести наружу страхи и подсознательные образы, которыми потом будут заниматься психоаналитики. Но на портрете чудовищ нет — только человек с опущенными плечами и тяжелым взглядом, который вынес очень много.

Карл Брюллов. «Автопортрет» (1833)

В 1833 году Карл Брюллов находился на пути к европейской славе. Он как раз закончил картину-блокбастер «Последний день Помпеи», впечатлившую зрителей в Милане и Риме, а позже и в Санкт-Петербурге. На этом портрете изображен очень и очень довольный собой молодой человек. Современники сравнивали его с Аполлоном — увы, слабое здоровье и сомнительный образ жизни ничего от этой красоты вскоре не оставили. Модные кудри, темная куртка — набор романтика, но не одинокого скитальца, а победителя, знающего себе цену. Холеный, обласканный Италией (к российскому климату Брюллов так и не привыкнет), спокойный и с налетом лоска. Дань романти­ческой моде обязательна: брови нахмурены, внимательный взгляд, рот приоткрыт, воротник распахнут. Он готов к быстрой реплике или же внимательно слушает собеседника. Это человек в расцвете сил, полный жизни, как герои барочной скульптуры, которую он, конечно, видел в своем любимом Риме.

Гюстав Курбе. «Отчаявшийся» (1843−1845)

Нет никаких сомнений в том, что Курбе в наши дни завел бы инстаграм и фотографировался бы с собакой и в необычных позах. Он любил играть и любоваться собой. И на это недвусмысленно указывают ранние автопортреты. Одна из многих ролей (раненый, музыкант, гедонист с трубкой и т.д.) Курбе — человек на грани отчаяния. Был ли он когда-либо в отчаянии? Несомненно. Смотрел ли он в эти моменты в зеркало, заламывая руки и хватаясь за густую шевелюру? Вряд ли. На автопортрете мы видим актерский этюд: он будто играет драматическую роль перед камерой. И немного переигрывает — что вполне в традиции художников XVII—XVIII веков. В то время написано множество этюдов мимики и жестов, где модели преувеличенно демонстрируют эмоции. Курбе для самого себя — самая доступная модель и одновременно эстетический объект. Вполне современный нарциссизм, вполне понятный интерес. Будущий «главный реалист», ниспровергатель идеального в живописи пока тренируется на себе и делает это с удовольствием.

Эдгар Дега. «Приветствующий Дега» (1865−1866)

Неуверенный в себе меланхолик и мизантроп Дега часто себя изображал — но не ради самолюбо­вания, а скорее для исследования. У него всегда печально-скептичес­кий взгляд и не слишком общительный вид. Тем страннее то, что он нас приветствует. С какой стати? Вероятно, ироничный Дега повторяет популярную позу с фотографических визитных карточек, на которых джентльмены нередко приподнимали шляпу, приветствуя адресата. Дега в это время уже интересовался фотографией и позднее сам ненадолго стал фотографом-любителем. А время это для него переломное: именно тогда он ушел от академических надуманных сюжетов и обратился к современной жизни. Уже в следующем десятилетии Дега будет выставляться в компании импрессионистов и выглядеть новатором. Пока же он в пути.

Винсент Ван Гог. «Автопортрет» (1889)

Ван Гог пишет свое лицо так, будто медленно и напряженно ползет вверх по скале: ни одной легкой линии, все чрезмерно. На всех его автопортретах мы видим драма­тическое переживание форм, поверхностей и цвета. Этот автопортрет — один из трех последних — написан в сентябре 1889 года, за 10 месяцев до смерти. В это время Ван Гог безвылазно находился в лечебнице Сен-Реми. Именно здесь он написал знаменитую «Звездную ночь» — нереальный, космический пейзаж. Этот портрет тоже своего рода пейзаж — скалистый, кряжистый, южный. Нет ни соломенной шляпы, ни бороды, ни трубки — все сурово и голо. Лицо развернуто так, чтобы не было видно изуродованного уха. Глаза как провалы, нос как горный хребет. Кажется, что в этом лице не за что зацепиться: оно словно гора на фоне синего неба. Ван Гог будто сам становится природой, причем природой в процессе развития и изменений. Вглядевшись в себя, художник видит силы другого, не человеческого масштаба.

Обри Бёрдслей. «Автопортрет» (1892)

Одетый для светского приема (пиджак, жилет, галстук-бабочка), 20-летний Бёрдслей словно смотрит в узкое зеркало. У него болезненно худое лицо декадента, остановившийся взгляд, резкие скулы. Уши и ноздри подчеркнуты, будто он прислу­шивается и принюхивается. Бёрдслей умел отпустить ехидное замечание в ответ на критические нападки — об этом напоминает скептическая усмешка. Все линии вытянуты, фигура с черными волосами похожа на мрачный ночной цветок.

Откуда у совсем юного человека такая острота чувств, болезнен­ность, меланхолия? Бёрдслей был вынужден рано повзрослеть: с семи лет он болел туберкулезом. И прославился он тоже рано, к середине 1890-х: общество относилось к нему с неприятием, а пресса агрессивно встретила его работы. В 1892 году скандальная известность к нему еще не пришла, но он уже выглядит усталым и напоминает Дориана Грея: внешне молод, внутри старик. Бёрдслей уже догадывается, что через несколько лет болезнь его победит. И мир его знаменитых утонченно-болезненных рисунков — искусственный, фантазийный, — вероятно, отвлекал от страданий, человеческой глупости и земных неприятностей.

Поль Сезанн. «Автопортрет» (1882−1885)

Кто бесконечно далек от селфи как нарциссического действия, так это Сезанн. По большому счету ему все равно, что писать: яблоко, жену, кофейник или себя самого. Лишь бы объект не двигался. Ведь Сезанна волнуют неизменные вечные вещи. Он лепит мир заново — как скульптор, из красочной материи. Тени цветные, предметы объемные и тяжелые. Чувствен­ности нет (это противоположность Брюллову!), передачи фактур нет. Есть сила, мощь, неповоротливость, неторопливость аналитика. Как будто он хочет понять суть предметов. Свои картины, в том числе автопортреты, Сезанн писал долго, как бы суммируя впечатле­ния от отдельных моментов. Задача художника здесь не ухватить поверхность явления, а внимательно его изучать. И смотреть на автопортрет нужно долго, как на старое дерево с годовыми кольцами. Это уже зрелый художник, нашедший свою манеру выстраивания формы. Его пейзажи и натюрморты самодостаточны, и он не хочет никому угождать. Невозможно угадать, есть ли у него чувства и настроение: он смотрит не на нас и живет на портрете не для нас. Он сам по себе. Как гора или яблоко.

Михаил Врубель. «Автопортрет» (1885)

Демоническое птичье лицо, драматичный свет — это актерская роль или страшный сон? На многих автопортретах Врубель вглядывает­ся в свое лицо, как бы пытаясь понять степень его материаль­ности. Именно в период создания этого рисунка (когда он залечивал сердечные раны в Одессе) Врубель находит образ, который потом полностью его поглотит, — образ Демона. Этот автопортрет наводит на мысли о Гоголе с его гротеском, ночными сценами и мистикой: мы видим контраст света и мрака, гротескный нос, неясность очертаний. Штриховка очень смелая, даже грубая, кое-где грани лепят форму, а кое-где приходится догадываться, что именно изображено. Рта почти не видно, глаза смотрят вопросительно. Ясности, уверенности нет, однако есть вопрос, неопределенность. Для Врубеля между реальным и ирреальным ми­рами очень зыбкая грань — и с этим, вероятно, связано его будущее безумие. И на этом автопортрете молодой странный художник изображает себя не как цельную личность, а как видение, промелькнувшее в темноте.

Эдвард Мунк. «Автопортрет с зажженной сигаретой» (1895)

Мунк был бы идеальным героем мрачного сериала. Его жизнь излишне драматична: красивая внешность, любовные страсти, странные идеи, паранойя, вспышки раздражения, смерть близких, болезни, пережива­ния и страхи. На автопортрете 1895 года он напоминает о своей богемности: стоит и курит сигарету как будто в свете рампы. Вспоминается и артистическое берлинское кафе «У черного поросенка», где встречались поэты, писатели и художники, и другой автопортрет, написанный в 1903 году, где художник изображает себя в адском пламени. Тьма и всполохи света, сумерки и сияние — нечто бурное, контрастное, как музыка Вагнера или Сибелиуса. В это время уже начата серия «Фриз жизни», куда входит знаменитый «Крик». Вся живопись Мунка очень личная, автобиографическая: здесь всегда чувствуется драма, страдание, страх, ревность, боль. Это авто­портрет тревожного человека рубежа веков: в нем нет гармонии, будущее пугает, он в отчаянии и ступоре.

Поль Гоген. «Автопортрет с желтым Христом» (1890−1891)

Этот силач с загадочным выражением лица постоянно зашифровывал свои картины. Автопортрет Гогена — символический манифест, в котором он подводит итоги. Вот бретонский период, когда он написал «Желтого Христа» в окружении молящихся (то ли это мистическое видение Голгофы, то ли поклонение статуе Христа в Бретани). А вот период таитянский, когда он сделал керамический гротескный сосуд в форме собственной головы, ассоциируя себя с чем-то вроде древнего тотема. Этот сосуд виднеется в глубине — получается, перед нами два автопортрета? Или даже три (потому что Гоген считал труд художника чем-то вроде крестного пути)? Слева — его прошлое: интерес к Средневековью с добавлением японских влияний, к иконам и скульптурам Бретани, древним обычаям. Справа, за могучим плечом, — настоящее: он стал первобытным керамическим сосудом, как будто изготовленным островитянами. Вот христианство и язычество, а вот и новый пророк — Гоген. Он мифотворец, демиург, мистификатор, почти шаман, и по его пути в XX веке пойдут многие другие художники.