Таинственный бронепоезд Пролыгина и дезертиры из Серебрянки. Минск в ноябре 1917 года
Сто лет назад, в ночь на 15 (2) ноября 1917 года, в Минск прибыл бронепоезд Пролыгина. Одно время пропагандисты пытались сделать из него белорусский аналог крейсера «Авроры». В академической «Истории Минска», изданной к 40-летию революции, изображался блиндированный (а не бронированный!) вагон с бойницами для легкого стрелкового оружия. Какую роль он сыграл в октябрьских событиях, выяснял TUT.BY.
Полвека назад я видел и слушал человека, который в 1917 году видел и слушал Ленина на митинге в Петрограде. Наша праздничная пионерская линейка в шестой школе города Молодечно была оформлена лозунгами и плакатами согласно канону, который к 50-летию революции сложился в СССР.
В центре плаката всегда изображался суровый пролетарий-красногвардеец, напоминавший рабочего Путиловского завода (эталон — в художественном кинофильме «Выборгская сторона»). Рядом был революционный солдат или матрос — в соответствии с типажными трафаретами из картины «Человек с ружьем». Третьей фигурой для завершенности композиции ставили женщину-работницу или крестьянку-комбедовку.
И в БССР никого не интересовал тот исторический факт, что в губернском Минске классически-плакатного пролетариата почти не было. Это не Петроград с его потомственными рабочими-металлистами. Когда в 1930-м свежи еще были воспоминания о минских революционных событиях, горисполком издал официальный справочник «Спадарожнiк па Менску». В обзорном очерке о столице БССР книга меланхолично констатировала: «До революции Минск был городом обывателя, мещанина-ремесленника, с незначительной рабочей прослойкой».
То есть в Минске не было пролетарской революции с отрядами рабочих-красногвардейцев на улицах. Но что тогда происходило в городе? А ничего особенного.
Лишь на пятые сутки того процесса, который позже образно назовут шествием Октября по планете, газета «Вольная Беларусь» упомянула нечто, случившееся в Петрограде. В № 27 от 30 октября (12 ноября по новому стилю) 1917 года на последней, четвертой странице рядом с бытовой заметкой о минских домовладельцах было напечатано сообщение про арест правительства Керенского. Мол, опять пошумели и кого-то скинули в Питере (далее в цитатах используется язык и правописание оригинала):
«Арэшт Правiцельства
24-га кастрычнiка пад загадам „большэвiкоў“ пачалося ў Петраградзi поўстанне. „Большэвiкi“ дамагалiся скiнуць Часовы Урад, захапiць уласьць i такiм чынам зрабiць у Расii сацыяльную рэвалюцыю i ўстановiць сацыалiзм… У Зiмнiм палацу арыштован Часовы Урад, апрач мiнiстра старшынi А.Ф.Керэнскага, каторы падчас паўстання трапiў на фронт i адтуль пайшоў з войскам на Петраград. Замiж сацыальнай рэвалюцыi пачалася анархiя i крывавая грамадзкая вайна. Пэўных вестак аб тым, што рабiлася i што цяпер робiцца ў Петраградзi — нiма.
„Большэвiкi“, захапiўшы ўласьць, разагналi штыкамi Раду Рэспублiкi i налажылi на ўсё пiльную цэнзуру. Горад Мiнск 28-га кастрычнiка быў саўсiм адрэзан ад Петраграду i жадных вестак адтуль не было. Рада с. i р. дэпутатаў у Мiнску абвесьцiла, што ўся ўлада ў горадзi перайшла да яе. Па гораду расклеяны аб гэтым афiшкi, на Пляцу вольнасьцi (каля сабору) стаялi кулемёты, разьежджалi па горадзi патрулi, але увесь час спакойна».
Вплоть до распада СССР сакральным документом считался «Приказ № 1» от 25 октября (7 ноября), выданный исполкомом Минского Совета. В документе сообщалось о переходе в Минске власти к Советам. Вот шлепнула барышня последнюю букву на клавишах ундервуда (печатной машинки. — Прим. TUT.BY) — и в Беларуси «по приказу» наступила Эра светлых годов. На самом деле легендарный приказ (следовало бы поинтересоваться: отчего гражданский Совет «приказывает» свободным гражданам?) был лишь датирован двадцать пятым числом. А в реальности плакаты с его текстом появились на улицах только 26 октября.
Социалист Вацлав Солский, свидетель и участник октябрьских событий в Минске, напишет в мемуарах:
«25 октября [7 ноября] в Минске было получено „Радио № 1″ Петроградского Военно-революционного Комитета. В нем говорилось, что Петроградский гарнизон и пролетариат низверг правительство Керенского, восставшее против революции народа, и что переворот произошел бескровно… Я не знаю, в котором часу это радио было получено. Я узнал о нем примерно в полдень, в минском Совете… Город был совершенно спокоен, никаких летучих митингов на улицах не было и никакого волнения не замечалось, хотя весть о том, что произошло в Петрограде, уже разнеслась по городу и все жители обо всем уже знали…
Рано утром 26 октября по всему городу были расклеены большие красные плакаты. Это был „Приказ № 1 населению гор. Минска и окрестностей“. Он был подписан минским Советом. Перед плакатами собирались небольшие кучки людей, читали их довольно апатично, шли дальше. Я видел где-то слишком ретивого унтер-офицера из отряда [большевика] Ремнева. Этот унтер-офицер разогнал группу в двадцать или в тридцать человек, собравшихся перед одним из плакатов. Это были прохожие, они просто хотели прочесть плакат, но унтер-офицер приказал им разойтись, он кричал, что „собираться запрещено“. Прохожие пожимали плечами и уходили. Они вели себя как-то особенно безразлично, не высказывая своего отношения к событиям, не спорили и не разговаривали друг с другом“.
Настоящим же событием тех суток в Минске было освобождение из губернской тюрьмы и дезертирского лагеря в Серебрянке нескольких тысяч солдат — бунтовщиков, а также заурядных мародеров и погромщиков. Из них началось формирование так называемого Первого революционного полка имени Минского Совета. Вот первое боевое задание этому полку (свидетельство Вацлава Солского):
„Небольшие отряды солдат отправлялись в город, чтобы наблюдать за порядком. Делалось все это беспорядочно. Кто-то [в Совете] предложил разделить город на участки, но тут же оказалось, что большинство солдат не знают города и не нашли бы улиц, которые были им отведены. В результате отряды солдат, посланные Ремневым, были только на главных улицах. На Захарьевской, в самом центре города, на тротуаре, я видел потом один из таких „революционных отрядов“: солдаты достали откуда-то дрова или, может быть, доски, развели огонь и варили в котелках суп“.
А в уездах Минской губернии в те ноябрьские дни начинались „революционные“ погромы. Газета „Вольная Беларусь“ писала:
„Пагромы ў паветах
У Мiнск штодня надыходзяць весткi аб пагромах у паветах. На пачатку лiстападу разгромляны i часткаю папаляны маёнткi: Глiнiн на Барысаўшчынi, Грушына на Iгуменшчынi, Слабодка на Барысаўшчынi, Труханы на Новагрудшчынi, Тарахомск на Пiншчынi, Калюнiца, Крушчына, Камокi на Iгуменшчынi. У некаторых выпадках пагромы канчалiся гвалтоўнiцтвам над гаспадарамi. Разгромы рабiлi салдаты поруч с селянамі. 5-го лістапада салдаты і селяне разграмiлi маёнтак Нарцэвiчы на Iгуменшчынi гр. Чапскага…“
Итак, погромы творят „солдаты рука об руку с крестьянами“. Впрочем, рядом в газете помещалась „оправдательная“ для крестьянства заметка:
„Хто робiць пагромы на Беларусi?
Начальнiк штаба глаўнакамандуючаго у тэлеграмi на iмя Мiнскаго губ. камiсара зазначае, што аграрныя нiпарадкi, пагромы, грабежствы i гвалты чыняцца салдатамi. Усе, хто добра знаёмы з вёскаю, сьведчаць, што нашы сяляне самi нiколi нi адважылiся-б на такiя злачынства. I цяпер яны толькi карыстаюць с пагромаў, а самi нi ушчынаюць…“
Мол, вообще-то народ у нас совестливый… И совершенно определенно перевел стрелки на „пришлый элемент“ комиссар Временного правительства по Слуцкому уезду Радослав Островский:
„Становiшчо у павецi труднае. Прышлы элямэнт з Валогды, Вяткi, Костромы i iнш. м. уселякiмi абецанкамi верадуюць маласьведомыя, а то i саўсiм нiсьвядомыя масы. Пачалiся пагромы маёнткаў салдатамi, разгромляны хвальбаркi: Малево, Альба i Робертаво, што каля Нясьвiжу. З Слуцкае Рады с. i р. дэпутатаў павыходзiлi ўсе мейсцовыя людзi, прэдстаўнiкi усiх соцыялiстычных партый, засталiся большэвiкi. Яны склiкалi т. з. селянскi зьезд, нiвядома праз каго дэлегаваны. На гэтым зьездзi ухвалено арыштаваць камiсара Астроўскаго, начальнiка мiлiцыi Асьвецiмскаго i др. ўсiх сябрукоў беларуск. сацыялiст. грамады. Покi што мы нi арыштаваны i пастановам безадпаведальных людзей нi скарымся, калi нi будзе ужыта фiзычнае сiлы. Наша думка: Вялiкая Беларуская Рада павiнна нiбаўна узяць уладу ў краю у свае рукi, бо на працiўны выпадак, знiшчыцца усё культурнае багацце краю…“
Стихотворение Якуба Коласа „Да працы“, напечатанное в „Вольнай Беларусi“ (№ 28, 08.11.1917) также содержало указание на „пришлого хама“:
Стихотворение Якуба Коласа „Да працы“ в газете „Вольная Беларусь“
Дапомаж Бог нам у прыгодзi!..
Ні царскі біч, ні прышлы хам, —
Хай будзе лад ў сваёй гасподзе
Ствараць народ-ўладарац сам
Ну, а что было в действительности с легендарным бронепоездом? Напомним, что газета „Вольная Беларусь“ так писала об октябрьских событиях: „Большэвiкi заявiлi, што калi хто паважыцца прымусам адабраць у iх аружжо, дык „Минск будет сметен артиллерией“.
Вацлав Солски так осветил роль команды Пролыгина в революционных событиях:
„2 (15) ноября в Минск прибыл бронепоезд, командиром которого был большевик-солдат Пролыгин. Команда поезда тоже состояла из большевиков. Прибытия этого поезда минские большевики ждали несколько дней. [Антибольшевистский] Комитет Спасения Революции тоже знал, что бронепоезд направляется в Минск и что им командует Пролыгин. Комитетом Спасения было отдано распоряжение задержать бронепоезд по дороге, но это не удалось. На второй же день после прибытия бронепоезда большевики решили выйти из Комитета Спасения. Кнорин (один из руководителей большевиков в Беларуси. — Прим. TUT.BY) пишет об этом в своей книге так: „Прибытие в Минск этого бронепоезда означало смерть Комитета Спасения Революции. Вопрос о признании советской власти в Западной области и на фронте был предрешен. Совет стал фактической властью, Ревком начал действовать“.
В действительности дело было несколько иначе. Прибытие поезда ничего в военном отношении не решало. Он стоял на вокзале, потом его увели на какие-то запасные пути. Я с трудом нашел этот поезд, когда поехал на вокзал, чтобы его посмотреть. Во всяком случае, он не мог играть той роли, которую сыграла в Петрограде „Аврора“. Бронепоезд имел одну или две пушки и несколько пулеметов. В случае вооруженной борьбы в городе его роль была бы минимальной“.
А далее участник событий описал общее состояние Минска:
„Я уже отмечал раньше какую-то особую „исправность“ толпы во время Февральской революции. Лица в толпе были тогда радостные, царствовало приподнятое настроение, незнакомые люди часто обнимали друг друга, всех ораторов все охотно слушали.
Сейчас же [в дни Октябрьского переворота] все было наоборот. Над страной нависла злоба — всех против всех. В Минске на улицах шли летучие митинги, но ораторам уже не давали говорить, никто не хотел никого слушать. Когда где-нибудь собиралась группа прохожих, то можно было быть уверенным, что дело кончится дракой… Помню, что не было никаких проявлений энтузиазма или хотя бы радости. Даже солдаты, поддерживавшие новую власть, были угрюмы, неохотно разговаривали с прохожими.
В Совете настроение было нервное, но тоже не приподнятое, не радостное. Я хорошо это помню, потому что кто-то обратил внимание Мясникова (один из руководителей большевиков в Беларуси. — Прим. TUT.BY) на „депрессию“. Мясников сказал, что „радоваться нечему“ и что „дело только начинается и еще неизвестно, как кончится“…“. (Вацлав Солский. 1917 год в Западной области и на Западном фронте.)
В № 29 „Вольнай Беларусi“ от 14 ноября (27 ноября) редактор газеты Язэп Лёсик опубликует передовую статью за своей подписью:
„Сучасны момэнт
Усе народы Расii з жахам адхiснулiся ад таго, што робiцца ў Петраградзi, адна Беларусь нi можа парваць з заразным i безнадзейна хворым арганiзмам. Прыступiць да захавання свайго краю ад загiбелi — яшчэ нi значыць аддзялiцца, i беларускаму грамадзянству пара кiнуць старыя забабоны i нiбаўна пачаць працу па адбудаванню свайго краю коштам уласных сiл i заходаў. Анархiчная зараза, нахлынуўшая на нас з цэнтру, ахапiла ўвесь наш край ад краю да краю. Штодня прыносяцца жахлiвыя весткi, — што пагромы, гвалт i руйнаванне разлiлiся па ўсёй шырокай Беларусi. Панскiя маёнткi, лясэ, садыбы, усё грамадское дабро палiцца, крышыцца, нiшчыцца, або псуецца на векi. Гiне скарб, пустошыцца край, гарыць народнае дабро. I хто-ж дасьць ратунак нам, як нi мы самi? Хто дапаможа нам, калi кожын затурбован сабою? Украiна гасiць пажар сама i цераз мора бушуючаго агнiска падае нам раду ўласнаго ратавання…“
По прошествии ста лет после Октябрьского переворота неизбежен вопрос: для чего это делалось?
Ответ для себя я отыскал в запрещенном в СССР романе Николая Нарокова (Марченко) „Мнимые величины“. Главные его герои-коммунисты в тридцатые годы ведут дискуссию в камере следственной тюрьмы НКВД:
“ — Кончится тем, что большевизм без остатка слопает ваш коммунизм, уважаемый завагитпроп! Вы не сердитесь, но я не могу не видеть того, что никакого коммунизма и никакой Советской власти в СССР уже нет, а есть только большевизм, то есть страшное и губящее стопудовое „хочу“ человека другой породы!
— А что ему нужно, вашему человеку другой породы, если ему не нужен коммунизм?
— Ему нужно только одно — власть.
— Власть? Для чего власть?
— Власть для власти».
Прибавить к последним словам, пожалуй, и нечего.