XIX век на скамье подсудимых. Как 19-летнюю минчанку обвинили в занятиях проституцией
Август 1888 года для помощника полицейского пристава Евстафия Хромца начался с ревизии публичных домов губернского города Минска. От него требовалось проверить документы представительниц аморального ремесла, уточнить, все ли из них состоят на учете в полиции и все ли дважды в неделю проходят обязательное медицинское освидетельствование. Кроме того, предстояло выявить тех барышень, которые занимаются проституцией «секретно», не становясь на учет и игнорируя врачебные осмотры. О подобных тайных жрицах порока — своих конкурентках — полицейским охотно рассказывали сами обитательницы домов терпимости.
Чего боялись наши предки, жившие 100−200 лет назад, о чем мечтали, какое поведение считали предосудительным, в чем видели удачу, кому завидовали и кому сочувствовали, на чем экономили, какие новости обсуждали за обеденным столом и что при этом ели? В научных трудах ответов на эти вопросы не дается. Мы решили поступить по-другому: наша главная героиня — повседневность, а главный герой — обычный, или безымянный человек. А помогут нам документы судебных дел, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси.
Истцы и ответчики, правые и виноватые тех давних судебных разбирательств давно обрели вечный покой, но их поступки и слова продолжают жить. Запечатленные густыми чернилами на плотной шероховатой бумаге, они рассказывают нам историю страны и ее граждан сквозь призму бытовых забот и людских страстей.
Имена и фамилии действующих лиц, названия населенных пунктов, состав преступления и приговор суда даются без изменений. Образное описание намерений, чувств и мыслей героев является художественной интерпретацией материалов судебного дела.
«Открыть представителям власти! Не спать — это полиция!»
Вот и в результате нынешней проверки Евстафию Хромцу «птичка начирикала в ушко», что в доме Христины Смолянской — безупречной в нравственном отношении горожанки — квартирует некая Анна Левкович, «к гадалке не ходи, что проститутка, и кличка у ней Бестия». Информацию следовало проверить незамедлительно, пока подозреваемую «Бестию"-Левкович никто «не упредил, чтобы она затаилась». Причем проверить именно ночью, когда в комнате продажной женщины может быть «гость».
С визитом к подозреваемой помощник пристава Евстафий Хромец отправился не один — взял с собой городового Степана Бруковского. В дверь дома Христины Смолянской полицейские постучали в полночь: «Открыть представителям власти! Не спать!»
В ту пору в доме Смолянской проживало 4 квартиранта. Трое из них вскочили со своих постелей, накинули халаты и выбежали в коридор, где уже стояла встревоженная хозяйка. Четвертая квартирантка — Анна Левкович — осталась в своей комнате. После недолгих переговоров («Кто это в такую пору?», «Ох, не стучите так сильно!»), хозяйка отперла замок входной двери.
— Которая из вас Анна Левкович? — осведомились полицейские, войдя в дом.
— Она у себя в комнате, — ответила хозяйка и кивнула головой в сторону лестницы на второй этаж.
По лестнице полицейские взлетели вихрем, дверь в комнату Анны открыли без стука. Перепуганная, сонная Анна вскочила с постели и схватила висевшую на спинке кровати шаль. «Гостя» в комнате не было.
— Кто такие? Зачем ко мне? — спросила Левкович.
— А затем, голубушка, что не мешает тебя проверить, — ответил Евстафий Хромец.
— Обращайтесь ко мне на «Вы», — поправила его Анна.
— К тебе? К Бестии?- захохотал помощник пристава. — Я продажных женщин на «Вы» не величаю!
С этими словами он подтолкнул Анну вглубь комнаты, вошел следом за ней, втащил за собой городового Бруковского и захлопнул дверь. Ошеломленные квартиранты во главе с хозяйкой остались стоять на верхних ступеньках лестницы.
«Бестия огрела городового ухватом по спине, а когда тот выбил его из рук, вступила с ним в рукопашную схватку»
Существует две версии того, что произошло за закрытыми дверями комнаты Анны Левкович. На первой настаивали Евстафий Хромец и Степан Бруковский, вторую озвучивала Анна.
Начнем с первой версии. По словам помощника пристава, Левкович, узнав, зачем к ней пришли полицейские, мгновенно разразилась площадной бранью. Из тех выражений, что не стыдно повторить на публику она говорила: «Плевать я хотела на медицинские осмотры» и «Ни на какой полицейский учет становиться не желаю». Представителей власти Анна, якобы, оскорбляла «матерно». Цензурными ругательствами, лившимися из ее уст, были лишь два — «каторжник» и «арестант» (но именно они сильнее всего задели видавшего виды помощника пристава).
Услыхав приказ Хромца городовому: «Вяжи ее! Пойдет с нами в часть», Левкович схватила стоявший у печи ухват и стала им размахивать: мол, только подойдите. Кинувшегося к ней Степана Бруковского, Бестия огрела ухватом по спине, а когда городовой выбил из ее рук это оружие, вступила с ним в рукопашную схватку. Трофеем Анны стал сорванный погон с левого плеча представителя власти.
В часть Левкович все-таки доставили, там она провела ночь. Евстафий Хромец тем временем составил протокол, в котором изложил произошедшие в комнате Анны события. На основании этого протокола девице (то есть, незамужней женщине) Анне Софроновне Левкович было предъявлено два обвинения: в оскорблении словом помощника пристава Евстафия Хромца, находившегося при исполнении служебных обязанностей, и в оскорблении делом городового Степана Бруковского, также находившегося при исполнении (статья 286 Уложения о Наказаниях).
«По какому праву меня среди ночи подняли с постели и силой поволокли в часть?»
Судил Анну Левкович Минский Окружной суд. Процедура началась с установления личности обвиняемой, для чего была представлена выписка из метрической книги о ее рождении. Оказалось, что героине нашей истории 19 лет от роду. Появилась на свет она в семье пономаря Софрона Михайловича Левковича. Отец Анны звонил в колокола и пел на клиросе, мать, тишайшая Мария Фоминична, вела дом и помогала с уборкой в церкви, Анна с 16 лет жила отдельно от родителей.
Затем суд заслушал версию Левкович о событиях, происходивших той ночью. По словам Анны никаких ругательств в адрес полицейских она себе не позволяла и ухватом не размахивала. Конечно, возмущалась ночным вторжением представителей власти, бесцеремонным «тыканьем» в свой адрес, но на их вопросы отвечала терпеливо: «Необходимо пройти медицинское освидетельствование? Пишите документ, вызывайте повесткой — явлюсь». Срывала ли она погон с плеча городового? Что ж, было. Но не по умыслу, а в ходе борьбы: Бруковский повалили ее на пол и потащил к двери — вот Анна и схватилась за его одежду. А теперь Анна желает спросить у Высокого Суда: по какому праву ее среди ночи подняли с постели и силой поволокли в часть? Почему она провела там ночь? Кстати, когда ее тащили по полу, она сильно ушибла кисть руки, а потом до утра «баюкала» ноющую конечность, сидя на жесткой скамье — так за какие-такие преступления?
«Одно дело барышня, а другое — проститутка Бестия»
В суд были вызваны владелица дома Христина Смолянская и квартиранты, соседи Анны. Все они выступали в качестве свидетелей, но сказать могли не многое: только то, что помощник пристава и городовой вошли в комнату Левкович, а спустя какое-то время вышли из нее, таща за собой Анну. Да, из-за закрытых дверей комнаты доносились возгласы и восклицания, но была ли это нецензурная брань или отголоски разговора на повышенных тонах свидетели сказать затруднялись.
Пришло время принимать решение, но суд медлил: вину Левкович нельзя было доказать. Еще раз все взвесив, судьи, «не найдя твердых, незыблемых, безусловных» доказательств вины девицы, пономарской дочери Анны Софроновны Левкович, вынесли оправдательный приговор.
Общественное мнение также было на стороне Анны. В зале суда говорили, что сильная духом барышня, разбуженная среди ночи двумя вооруженными полицейскими, возможно, в состоянии не заплакать, и даже — всякое бывает! — дать им моральный отпор, но чтобы при этом обматерить и побить их — это уж как-то чересчур.
«Одно дело барышня, а другое — проститутка Бестия, по всему видно, что тертый калач», — настаивал на своем Евстафий Хромец, но понимания у окружающих не находил.
Нам осталось добавить, что вопросы о том, на какие средства жила Анна Левкович и занималась ли она «тайной проституцией» на суде не поднимались. Судили (и оправдали) Левкович только по обвинению в оскорблении словом и делом.