Король преферанса, спикер парламента и поэт-классик. Максим Танк без глянца

105 лет назад, 17 сентября 1912 года в деревне Пильковщина на Мядельщине родися Евгений Скурко, который вошел в историю белорусской литературы как поэт Максим Танк. TUT.BY актуализировал собственный архивный материал, в котором сын классика Максим Евгеньевич Скурко рассказал об отношениях отца с Машеровым и партийной элитой, необычных хобби и секретах творчества.

Как дядька Танка объездил полмира и видел «Титаник»

— Максим Евгеньевич, Максима Танка знают все, а вот о его родне почти ничего не известно…

— Мой дед Иван Скурко был грамотный, интеллигентный человек, пчеловод. Вместе с братом у них было зажиточное хозяйство, не один гектар земли.

Его брат Фадей — вообще уникальный человек. В царское время стоял часовым у Кремля. Потом уехал в Чехословакию, где окончил высшую ветеринарную школу. Работал в Германии. Когда начался массовый выезд белорусов на заработки в США и Латинскую Америку, дядька отца отправился в Аргентину, где прожил целых 10 лет. Кем там только ни работал — и таксистом, и на автозаводе. Заработал много денег и вернулся домой, чтобы купить землю. Но тут уже была советская власть, и все богатство пропало.

Интересно, что из Аргентины он привез с собой книги, многие из которых до сих пор лежат на хуторе. Хорошо знал чешский, немецкий, испанский языки. Работал в колхозе и выполнял роль ветеринара всей округи.

При этом обладал огромной физической силой. В 70 лет поднимал бидон с молоком. Уже в старости мы привезли его в Минск, чтобы вырезать аппендицит. Так он велел доктору делать операцию без наркоза. Вырезали, зашили, доктор пошел руки мыть, а дядька встал со стола и пошел как ни в чем не бывало.

Я очень любил деда Фадея, часто ночевал с ним на сеновале и по Нарочанскому краю на коне ездил. Такие байки травил, что я не знал, чему верить, а чему нет. «Видел, — говорит, — „Титаник“. Можешь себе представить, он такой огромный, что по нему трамвай ходил!».

А вот сестра деда погибла во время войны. Раньше говорили, что ее убили немцы. В это слабо верится, ведь они на хутор почти не заходили. В основном были так называемые партизаны. О них у Быкова хорошо написано.

— Ваш дед был «заможным» селянином. Как он относился к коллективизации?

— В Западной Беларуси в колхозы начали загонять уже после войны, и дед воспринял это однозначно отрицательно. Хозяйство их было большое и сильное, но землю-то они когда-то купили с лесами и болотами. Своими усилиями все выкорчевывали, потом поливали. Каждый день вставали в четыре утра и до захода солнца так рачковали, что ай-ай-ай.

Очень плохо к советам относился и дядька. Приезжает в колхоз секретарь райкома и начинает учить селян, как и что делать. В конце выступления встает Фадей и говорит: «Слухайце, усё што ён гаварыў, гэта гаўно». А авторитет у него был огромный. Интересно, что в самом начале его даже сделали председателем колхоза, в котором он все наладил по принципу Аргентины: рынок, конкуренция… В короткое время колхозы в округе обеднели, и его сняли. У отца из-за него были большие проблемы, даже в ЦК партии вызывали.

— А как дед с братом смотрели на коммунистические убеждения вашего отца?

— В семье никогда о политике не говорили. Причем пошло это еще с польских времен, когда батька жил в Вильне и был одним из лидеров Компартии Западной Беларуси. Любое слово тогда могло навредить.

— Но он на самом деле верил в светлые идеи коммунизма?

— Создавалось впечатление, что исключительно. Его любимой книгой был старый сборник поэзии Маяковского, подаренный моей мамой. Знал его наизусть с любой строчки. Правда, трудно сказать, что было внутри. Ведь когда я читаю его стихи, резко видно разграничение поэзии до 1939-го и после. Помню такие эпизоды, когда раздавался звонок и в трубке звучал приказ: к 1 мая написать стихотворение в газету. А если вдохновения нет? Твои проблемы. Такие были жесткие рамки.

— Но дома политику никогда не обсуждали?

— Они с мамой, может, и говорили — оба же были из Западной Беларуси. Но при нас — никогда.­

— Бывший комиссар Виленского края Иван Климов, руководивший уничтожением белорусской интеллигенции в Вильне, уже в советские времена говорил с сожалением про Танка: «Эх, не дабраўся я да гэтага цыбатага!..»

— Насчет Климова не знаю. Но как-то в 1960-е Машеров пригласил Танка в ЦК и говорит: «Евгений Иванович, эмигранты из Канады и других стран пишут, что вы невыездной. Если не поедете, их обвинения подтвердятся». А отец в то время сильно болел — пришлось делать перед самолетом укол. Прилетает в Канаду, а там его встречает дикое количество эмигрантов. Заказан дорогой ресторан, где должен пройти его творческий вечер. Плакаты висят. А у него денег с собой почти не было. Что делать? Звонит в Москву. «Ну, пускай будет по их программе», — советуют ему. И вот на этом вечере подходит к нему человек: «Яўген Іванавіч, ці памятаеце мяне? У 1937 годзе вы мусілі прыйсці на явачную кватэру ў Вільні. У мяне было даручэнне вас застрэліць, але вы не прыйшлі. Дык давайце вып’ем за ваша здароўе!».

Танк за океаном

— В начале 1960-х Максим Танк несколько раз ездил в Америку представлять БССР в ООН. Во времена «холодной войны» подобные выезды за пределы «железного занавеса» были уникальными. Что он вам рассказывал?

— Отец трижды бывал в США на сессии ООН в составе делегации БССР. Каждый раз по три месяца.

Конечно, самая известная поездка — в сентябре 1960 года. Тогда он плыл через Атлантику на корабле «Балтика» вместе с 1-м секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым, который на юбилейной 15-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН стучал ботинком по трибуне.

— А как американцы их встречали?

— Нормально встречали. Говорил, к Никите приставили двух телохранителей — таких амбалов, что к ним боялись подойти.

Интересно, что отец привез журнал «Life», посвященный визиту, так они засняли Хрущева в позах, когда он похож то ли на свинью, то ли еще на кого.

Еще отец рассказывал про эпизод в гостинице, когда он почувствовал гордость за страну. Возле двери его номера всегда стоял двухметровый чернокожий полисмен, вооруженный до зубов. Каждое утро он приветствовал отца: «Good morning, Sir!» Однажды отец выходит, а полисмен ему: «Здравствуйте, сэр!» Это Гагарин в космос полетел.

— А что на него произвело наибольшее впечатление в США?

— Не знаю, что на него, а нас впечатляло то, что он привозил. Ехал с маленьким чемоданчиком, а возвращался с четырьмя большими. Цены там были смешные. Например, тогда в моде были нейлоновые рубашки, так одна стоила всего 95 центов. Союзу писателей он привез чемодан галстуков. «Нафига столько? — спросил я у отца. — Ну, нужно же каждому подарить».

Лекарства людям привозил такие, что у нас и в помине не было.

Размер суточных составлял 10 долларов, что было значительно меньше, чем получали члены иностранных делегаций. Потому наши на всем страшно экономили, на кефирчике сидели. А на сэкономленные деньги он, например, привез маме шубу. Отдал портному размеры, и через неделю принесли готовую — 180 «зеленых». Правда, доллар тогда был в разы выше, чем теперь.

— А в чем заключалась их работа в ООН?

— Ай, какая там работа! Все было по заказу. Хотя, как-то Life даже напечатал его фото во время доклада.

Была такая история. Один год в составе белорусской делегации поехал драматург Андрей Макаёнок, большой друг отца. Министр иностранных дел БССР заставил его писать какую-то речугу. Так он его открытым текстом и послал. «Если не напишешь, больше ты в Америку не поедешь, — пригрозил министр. — Ну, и хрен с ней, с этой Америкой!»

Ездил с ними и Кулешов — его тоже не заставишь писать. Своеобразный был мужик, замкнутый. Даже по Америке не ходил.

— Как не ходил?

— Он все свободное время с вахтером в гостинице в шахматы играл!

Один раз, рассказывал отец, кто-то сказал, что шмотки дешевые подальше от центра. Пошли в какой-то магазин. Осматриваются, вдруг открывается дверь и входят два гангстера с пистолетами. Вскрыли кассу и подходят к нам. А продавец говорит: «Это рашнс!» Так те махнули рукой и пошли. «А у нас штаны уже полные», — рассказывал отец.

«А там на Нарочи три народных при лучинах стихи пишут!»

— С кем из партийной номенклатуры у него были хорошие отношения?

— Машеров тепло к нему относился и очень уважал. При нем и здание Союза писателей на улице Фрунзе в Минске было построено, вместе не раз ходили на стройку. И у нас на даче на Нарочи Машеров неоднократно был.

Как-то был очень неприятный эпизод. На Нарочи открывали ресторан и сказали, что приедет Машеров. Заасфальтировали дорогу, которую перед самым его приездом полила машина, чтобы асфальт блестел. Около бордюров собрались лужи. Так нашли школьников, и они тряпками собирали воду и выжимали на газоны! При открытии ресторана Машеров взялся за дверную ручку, а она осталась в руках. Столы ломились от угощений, но Машеров только «боржомчика» попил и поехал дальше…

С Поляковым, Кузьминым также были хорошие отношения.

Однако были и неприятные факты. Лыньков, Кулешов и Танк построили за свои деньги три дачи на Нарочи — простенькие деревянные срубы. Земли им предлагали по гектару, но батька взял только 15 соток. Так секретари обкомов, райкомов не давали спокойно жить. Каждый год обязательно какую-то подлятину сделают. То электричество отключат, то воду. Так хотели, чтобы народные к ним кланяться ходили. Был такой Тябут — он особенно старался.

С этими дачами была забавная история. Приезжает отец как-то — ни света, ни воды. Второй раз — то же самое. Отец никогда никому не жаловался, только дома повозмущается: «Представляешь, Любаша!» А тут у нас как раз были гости. Любаша, долго не думая, и рассказала за столом. Макаенок говорит: «Слушай, Любовь Андреевна, завтра будет свет!» — «Каким образом?» — «Я тебе сказал будет, значит, будет».

Хорошо поддав за столом, Макаёнок — такой хохмач был! — пошел домой. А жил он в доме работников ЦК. И кому-то из боссов — кажется, Полякову (в 1977−85 годах — председатель Президиума ВС БССР — Прим. TUT.BY) — вырубил свет. Шум, гам, милиция, все переполошились. Наконец, нашли пробку, включили. Макаёнок выходит и вырубает пробку во второй раз. Снова шум, переполох, а Макаенок с невозмутимым спокойствием спрашивает: «Что вы тут бегаете… Это же я выключил!» — «А чего ты хулиганишь?» — «А там на Нарочи три народных при лучинах стихи пишут!» Назавтра свет на даче был. А потом Поляков пожаловался Машерову. Через неделю провели им и телефоны.

«Навошта вам праблемы з КГБ»

— С кем из литераторов отец особенно дружил?

— С Пименом Панченко еще с войны. С Михасем Лыньковым вообще не разлей вода были. Они и рыбу вместе ловили, и в ООН ездили. За любовь к воде и лодкам я называл его «белорусский Хэмингуэй».

У него было, может, моторов 15 лодочных. При покупке он сперва их разберет, поправит и снова соберет. Один из них — «Джонсон» — аж из Штатов привез! Причем шел он оттуда почти год. Когда в одном из двигателей что-то сломалось, написал названия детали отцу перед поездкой в Америку. И отец привез. Сам Лыньков также много всего людям привозил. А еще он страшно много курил. Из США столько сигарет притянул, что они в кладовку не лезли…

Когда он был уже в возрасте, жена боялась его одного на рыбалку отпускать. Так мы вместе с ним плавали. Лодка, мотор, блесна, лески — все американское. А жена с берега смотрела в полевой бинокль, чтобы он не курил. У Лынькова же всегда кроме сигарет в загашнике была бутылка коньяка. Так мы за рыбалку не только пачку сигарет выкуривали, но и бутылку выпивали.

Короткевич часто у нас бывал дома. Это было чудо! Они все спорили с батькой по поводу исторических фактов, «Чорнага замка Альшанскага». Один раз позвонил, что придет. А я забыл и ответил ему на русском. Так он меня так обложил с ног до головы: «Як табе не сорамна!..» Правда, почти всегда под газом был. Помню, какой-то юбилей в Союзе писателей отмечали. Короткевич на таком газу уже был, что Машеров ему еле к рубашке орден прицепил.

Еще со времен Западной Беларуси он очень дружил с всемирно известным оперным певцом Михасем Забейдой-Сумицким. В 1963 году, во время «хрущевской оттепели», он приезжал к нам из Чехословакии. Красивый мужик был. Интеллигент в высшей степени и большой белорусский патриот. По-белорусски так красиво говорил! Отец предлагал ему остановиться у нас, но он отказался: «Пайду ў гатэль. Навошта вам праблемы з КГБ». Когда умирал (я читал его письма), просил, чтобы похоронили в Беларуси. Отец ходил, просил, но так и не дали.

С Рыгором Ширмой дружбаки были также с вильнюсских времен. Он у нас бывал, мы — у них.

Как в Союзе вручали Ленинские премии

— А литературные дела дома обсуждали?

— Маме рассказывал, она всех знала. Дома у него не было рабочего места, что б он только стихами занимался. То посуду помоет, то с детьми поиграет. И это его не раздражало. Вдруг брал карандаш, блокнот и уходил писать. Как напишет стихотворение, приходит на кухню к Любаше. Первым рецензентом и критиком Танка была моя мама.

Целая эпопея была с награждением Ленинскими премиями. Все было жестко нормировано: Беларуси — одну премию, Украине — две и т.д. Никого не интересовало, что в этом году в республике могло не быть ни одного шедевра, а в следующем — наоборот, три.

Один год на премию по поэзии был выдвинут Максим Танк и россиянин. Было несколько этапов голосования. После одного из них звонит нам из Литвы народный поэт Межелайтис и поздравляет маму: «Женька получил премию! Еще один этап остался, но он уже не имеет значения». Проходит финальное голосование, и ни отец, ни россиянин ничего не получают. Как стало ясно потом, премии им просто не хватило. Для того чтобы это «оформить», в Союзе белорусских писателей проводится специальная операция. На трибуну перед последним голосованием выходит Глебко и начинает расхваливать книгу Танка, параллельно «опуская» российского поэта. Такую же работу среди кинематографистов проводит Алесь Кучер (критик-«оглобельщик», после статей которого в 1930-е были репрессированы многие литераторы; писал доносы на Танка, — Прим. TUT.BY). Конечно, все российские члены комиссии проголосовали против белоруса. Правда, на следующий год Танк уже получил.

Помню, как-то приехала к нам на дачу группа писателей. Среди них — Расул Гамзатов с женой. Батька мне говорит: «Главное, подпои его», и посадил рядом. А с другой стороны сидит его жена. Я налью рюмку, а она его ногой — раз. Потом Гамзатов мне говорит: «Максим, у меня точно, как у тебя: на нижней полке стоит Советская энциклопедия. Единственно, вся коньяком заставленная… Что ты сидишь, надо что-то делать!» Я говорю: «Пошли». Она насторожилась: «Куда?» — «Туалет покажу Расулу Гамзатовичу». Заходим на кухню, по стакану «Беловежской» шахнули. Потом еще раз. Так мы несколько раз ходили. Когда мы уже по бутылке выпили, Гамзатов говорит: «Да, этот напиток у вас очень хороший. Закажу в вашем Совмине пару ящиков отправить домой».

Я восхищался его стихами, а батька говорит: «Тысячу лет назад Омар Хайям и другие написали эти же строки лучше. Посмотри, как у них сказано о мече, вине и женщине. Притом учти, это перевод с аварского, улучшенный перевод. Ничего нового Гамзатов в поэзии не сказал».

Отец был настоящим знатоком поэзии, тонко ее чувствовал. В свое время Бэла Ахмадулина напечатала в «Юности» небольшую поэму «Ромео и Джульетта». Мой знакомый физик, большой любитель поэзии, прочитал и начал плеваться: «Что за ерунда! Кто выше Шекспира прыгнет?» А отец спокойно говорит: «Написано неплохо, но есть две строчки, которые до нее никто не сказал. Они стоят всего».

В какой-то момент он отошел от рифмы к белому стиху, говорил, что в рифме столько не скажешь, нужно воды много наливать. И добавлял: «Давай начнем с того, что в рифмованной поэзии Пушкина уже никто не переплюнет».

Как страна «кинула» народного поэта

— На каком языке отец разговаривал дома и как относился к тому, что «мова» в загоне?

— Конечно, плохо к этому относился, но при этом говорил: «Я пра родную мову ў сваіх вершах напісаў. Далей залежыць не ад мяне».

Сам говорил на том языке, на котором разговаривали с ним. Мама — в основном по-русски, хоть свободно переключалась на «мову». Оба свободно по-польски говорили. Поляки отца вообще боготворили, наградили его крестом Возрождения Польши и орденоми Заслуги ПНР. Премия была дикая, так он все деньги передал на строительство Варшавы. И поляки уже не знали, как его отблагодарить. В итоге придумали показать мне, тогда студенту, Польшу. Встречали по-царски: член КПЗБ генерал Малько, один из руководителей подполья Минского гетто и редактор еврейской газеты Польши Гриша Смоляр. На машине за месяц объездил всю страну. Такой уже кайф словил!

И в Литве отца очень любили. Когда в 1980-х он заболел и нужно было ставить стимулятор сердца, у нас начали крутить, вертеть… Литовцы же сразу предложили и поставили ему в Вильнюсе бельгийский стимулятор. В больнице его навестил первый секретарь компартии, председатель Совета министров. В Беларуси его не только в Лечкомиссию не хотели брать, хоть было положено по закону, так ни одна ж… а потом не пришла.

— Человек, который 20 лет руководил Союзом писателей, председательствовал в Верховном совете, народный поэт оказался не нужен стране. Почему, на ваш взгляд так произошло?

— Мне сам батька говорил: «Сынок, запомни, как только ты на пенсии, ты уже никому не нужен».

Когда у отцовского гроба сидели, Лукашенко (он возглавлял комиссию по похоронам) подошел, руку взял и говорит: «Обращайся, когда надо».

— Обращались потом?

— Несколько раз, но безрезультатно. Все же идет через отдел, а там сидят «туда-сюда». Один раз, правда, когда с нашего дома упала мемориальная доска, и я обратился, ее повесили на место.

Кстати, предсмертное завещание отец написал от руки на обычном листке. Запретил хоронить его на Московском кладбище — «там и так места мало», никаких оркестров, орденов на подушечках и памятников. Похоронить просил на сельском кладбище возле родной хаты, а имя дописать на надмогильной плите матери, которую мы вместе с ним ставили.

Моя мама умерла за несколько месяцев до него. Ее прах отец хранил в своей тумбочке, и похоронили их в одной могиле.

«Лучше я такси возьму, чем потом говорить будут»

— В жизни он всей этой помпы тоже не любил?

— Абсолютно. Пока председательствовал в Союзе писателей, за ним была закреплена государственная машина. За все это время шофер ни разу не ждал его ни минуты. «Евгений Иванович, а что ж вы так рано вышли?» — «Так, ничего. Я же гуляю». И ни разу эта машина не использовалась в личных целях. Мама сколько раз говорила: «Женечка, давай съездим на базар». — «Нет, Любаша, лучше я такси возьму, чем потом говорить будут». Скромный был страшно!

Когда я служил в армии, батька поехал меня раз навестить в Барановичи. Представьте себе, председатель Верховного Совета поехал на поезде! В части как узнали, кто он, переполошились: «Что делать?!» — «Что делать, что делать… Увольнительную мне дайте». Приехал, вечер провел в части небольшенький…

И вот еще что интересно: у него не было плохих людей. Я, бывало, говорю: «Этот такой засранец». — Не, ну што ты. Добры чалавек!" В бога не верил, но по этому уставу жил. Даже к тем, кто на него доносы писал, относился, будто ничего не произошло.

— Общеизвестно, что отец за многих людей заступался, помогал.

— Когда был депутатом Верховного Совета БССР, а потом председателем, членом ЦК, к нам все время приходили люди из нарочанских деревень. Двери всегда были открыты для всех. Разговор начинал с того, что просил маму накормить гостя. В основном приходили с бытовыми вещами: у кого-то хата сгорела, кто-то кого-то убил по пьяни… И отец многим помогал — в Верховном Совете был специальный пост для помощи населению. Кроме того он хорошо знал Громыку (министр иностранных дел СССР, родом из Беларуси, — Прим. TUT.BY), они переписывались, и уже из Москвы присылали решения.

Случалось и такое. Звонят из ЦК. Минское «Динамо» выиграло матч в чемпионате Союза. Премию команде выписал Тракторный завод, Автозавод, а Верховный Совет никак не среагировал. «Евгений Иванович, подпишите документ…»

Король преферанса

— А какие у Танка были хобби кроме рыбалки?

— Он потрясающе играл в карты. Королем преферанса был. С Кулешовым, Лужаниным и Крапивой у нас дома играли по трое суток, не вставая. Причем они дымили, как паровоз, а батька не курил и не пил. Мать приносила им за стол перекусить, и они снова расписывали пули. Причем результаты можно было не записывать, он всегда брал деньги.

— На деньги играли?

— На большие! Сотни рублей. Мама ему говорила: «Табе лепей гуляць, чым пісаць».

Даже был такой случай. Ехал в Москву, заходит в купе, а там три генерала, среди которых командующий Минским войсковым округом Третьяк. Стали батьку упрашивать сыграть в карты, а он к тому времени уже давно не играл. В результате три генерала приехали в Москву и все взяли у него в долг — свои деньги, командировочные. Полностью голые были.

Такая память на карты была! Зато он совершенно не запоминал имена и телефоны.

Еще в шахматы любил играть, в бильярд и городки. Они часто приезжали в Дом творчества в Королищевичах в Раубичах — там все это было.

— Вы сказали, что отец не курил и не пил. А что есть любил?

— Самая лучшая еда для него — молоко, сало и лук. Сам ходил и покупал на базаре. На кухне всегда стояла тарелка с нарезанным луком и салом, и он время от времени приходил и жевал. А молоко как любил! Раз пошли с ним на базар на Нарочи. Покупает у бабки три литра молока, а она требует банку на замену. «Зараз», — говорит отец, залпом выпивает три литра и отдает ей пустую банку.