"Плевать на царей и все их манифесты". Как за оскорбление Романовых попадали на скамью подсудимых
Февральским вечером 1911 года Антон Скиба вошел в трактир, сел за свой любимый столик — у дальней стены — и заказал привычные полбутылки водки и кружку пива. Вечер обещал быть приятным. Однако ожидания не оправдались: уже через час постовой городовой вел Антона Скибу по бобруйским улицам в направлении полицейской части. Герой нашей истории был арестован за оскорбление особ царствующей фамилии, то есть совершил преступление, предусмотренное 103-й статьей Уголовного Уложения.
Чего боялись наши предки, жившие 100−200 лет назад, о чем мечтали, какое поведение считали предосудительным, в чем видели удачу, кому завидовали и кому сочувствовали, на чем экономили, какие новости обсуждали за обеденным столом и что при этом ели? В научных трудах ответов на эти вопросы не дается. Мы решили поступить по-другому: наша главная героиня — повседневность, а главный герой — обычный, или безымянный человек. А помогут нам документы судебных дел, хранящиеся в Национальном историческом архиве Беларуси.
Истцы и ответчики, правые и виноватые тех давних судебных разбирательств давно обрели вечный покой, но их поступки и слова продолжают жить. Запечатленные густыми чернилами на плотной шероховатой бумаге, они рассказывают нам историю страны и ее граждан сквозь призму бытовых забот и людских страстей.
Имена и фамилии действующих лиц, названия населенных пунктов, состав преступления и приговор суда даются без изменений. Образное описание намерений, чувств и мыслей героев является художественной интерпретацией материалов судебного дела.
Сторож, критикующий Манифест
Антон Скиба работал сторожем в мужской гимназии города Бобруйска. Шесть вечеров в неделю он был занят на службе, а на седьмой обычно отдыхал в трактире, принадлежащем Валерию Курбуту. Завсегдатаи трактира традиционно занимали одни и те же столики: Николай Дашковский, водовоз, садился у окна, Виктор Таутар, поденный рабочий, располагался за столом рядом со стенной нишей, в которой стояла свеча, Владимир Осипчук, кучер в школе садоводства, обычно сидел за столом у самого входа.
Центральные столики трактира занимали случайные посетители из местных, а также гости города и «прочие приезжие — праздные или по деловой надобности». В тот вечер, о котором пойдет речь, в центре зала сидели двое незнакомцев в дорогих шубах. Голоса у них были громкие. «Так выпьем же за царя-освободителя Александра II Романова!» — восклицал один. «За него самого и за его передовой, великодушный, чудесный Манифест об отмене крепостного права, коему нынче 50 лет!» — подхватывал другой. Незнакомцы вставали, поднимали рюмки и с надеждой обводили глазами зал: кто присоединится к тосту? Но другие посетители трактира поддерживать тост в честь 50-летнего юбилея отмены крепостного права не желали — не вскакивали и рюмки не подхватывали: сидели каждый на своем месте, глядя перед собой.
В 1911 году празднования по случаю годовщины отмены крепостного права проходили повсеместно. Антона Скибу они ужасно раздражали. Дождавшись, когда незнакомцы вновь поднимут рюмки, он пренебрежительно заметил:
— Было бы что праздновать.
— То есть как это?! — опешили незнакомцы. — Отмена крепостного права — это прогрессивно! Это гуманно! Это… Крестьянство благодарно!..
— А вы сами из крестьян будете? — ядовито осведомился Антон. — Я вот из крестьян. Вырос под рассказы деда о том, как их сначала закабаляли, а потом освобождали. Гю-юманно.
— Эй! Ты что это, с критикой?! Не смей!
— Да уж посмел. Ладно, дело давнее. Лучше выпьем. Плевать на царей и на все их манифесты.
— Это на кого тебе плевать?! — взревели незнакомцы. — На Особ Царствующей Фамилии?!
— Именно. Пле-вать! На всех сразу, на покойных и ныне здравствующих, потому что и за Николаем II грешки имеются.
— Так о государях?! Проучим его! — обратились незнакомцы к окружающим, но никто из завсегдатаев трактира не двинулся с места.
Тогда один незнакомец побежал за постовым городовым, а второй остался сторожить Антона Скибу. Добровольно взятую на себя обязанность он выполнял без рвения, сказал Антону: «Дашь мне на полбутылки водки — отпущу». «Мне дешевле будет отсидеть», — хмуро усмехнулся Антон.
Городовой отвел Антона Скибу в часть, где об арестанте «забыли» на 4 дня, оставив его почти без еды. Дело сторожа, «плюющего на царей», стали разбирать лишь на 5-е сутки.
Судил Антона Скибу Минский окружной суд. 43-летнего сторожа бобруйской мужской гимназии обвиняли в произнесении оскорбительных слов, направленных против членов императорской фамилии. К решению подобных дел присяжные заседатели не привлекались.
«Говорил ли ты, что тебе „плевать на царей“?» — спрашивали Скибу судьи. «Может быть и говорил, — отвечал Антон. — Я пил водку, мало что помню». Перед судьями он старался не вдаваться в подробности произошедшего, ни словом не упомянул о своем раздражении по поводу празднования юбилея Манифеста и настойчиво проводил мысль о том, что был пьян. Незнакомцев, обвинивших Скибу «в оскорблении царей» и привлекших к нему внимание городового, на суде не было. Иные свидетели по делу (завсегдатаи трактира) утверждали, что из-за опьянения почти ничего не помнят.
Суд признал Антона Скибу виновным. 3-я часть статьи 103 Уголовного Уложения предусматривала наказание виновного арестом на срок от 1 дня до 6 месяцев (в зависимости от обстоятельств). Антон Скиба был заключен под стражу на полтора месяца.
Крестьянин против государыни
Крестьянин деревни Хоромцы Лясковичской волости Яков Омелин женился довольно поздно — в 38 лет. Семейная жизнь понравилась ему с первого же дня, и спустя четыре года не потеряла своей прелести и очарования. Переполнявшие Якова чувства любви к жене и довольства жизнью требовали выхода и однажды излились на окружающих в не совсем подходящем для этого месте: на сельском сходе.
Первый в новом 1911 году сельский сход проходил в доме старосты Григория Селиверстова. Собрались, обсудили насущные вопросы, распределили работу, поспорили — не без этого, а потом примирились и, перед тем как разойтись, стали читать благодарственную молитву. Помолившись богу, стали молиться за здравие венценосных особ. Неожиданно для всех Яков Омелин сказал:
— За царицу я молиться не стану! Что мне чужая царица, если у меня есть своя царица — жена. Моя Наталья весьма и весьма хорошая женщина, да она лучше всякой царицы!
— Ну, ты сравнил! — крикнул ему кто-то из крестьян.
— И сравнивать нечего! — отозвался Яков. — У моей Натальи коса до колена. Платья ей к лицу. Ботинок я столько ей купил, что у царицы столько нет.
— Царица-то во дворце живет, — снова крикнули Якову.
— Свинья тоже свою берлогу дворцом считает, — ответил он. — А я нам с Натальей такой дом поставил, что он сто лет простоит. Да что вы пристали ко мне с этой царицей?! Говорю же: не нужна она мне. Да если бы мне дали эту царицу, я бы ее даже не…
— Остановись Яков! — стукнул кулаком по столу староста.
Тем же вечером в дом к Омелиным наведался полицейский пристав. Допрашивал Якова: «Ты высказывался против государыни? Оскорблял сию венценосную особу? Еще немного и позволил бы себе площадную брань в ее адрес?»
Яков Омелин был арестован и предстал перед Минским окружным судом. Его обвиняли в «неприличной брани, направленной против Государыни Императрицы» (3-я часть 103-й статьи Уголовного Уложения), признали виновным и осудили на полтора месяца. Но на этом история влюбленного крестьянина не закончилась.
Выслушав приговор суда, Яков Омелин и его защитник (имя адвоката в документах не сохранилось) подготовили апелляционный отзыв. Повторно дело об оскорблении крестьянином государыни рассматривалось Виленской судебной палатой.
«Что мы, собственно говоря, имеем? — вопрошал судей защитник Омелина. — Человек любит свою жену, ставит ее выше всех других женщин, выше царицы. Но! Разберем, что значит для него слово „царица“. Царица для него — это некая абстрактная главная женщина, первая леди и прочая, прочая. Но не Государыня, не Александра Федоровна Романова. Ее имя Яков Омелин ни разу не упомянул, а осудили его именно за оскорбление Государыни. Так справедливо ли это?»
Виленская судебная палата нашла доводы защитника весомыми, отменила приговор Минскойго окружного суда, признав его несправедливым, подсудимого Якова Омелина оправдала и распорядилась отпустить крестьянина на свободу. Обрадованный Яков поехал домой к жене.