"Когда услышала о существовании архива - заплакала". Найдены рукописи поэта, расстрелянного НКВД
29 октября 1937 года, в страшную «ночь убитых поэтов» НКВД расстреляло более ста представителей интеллектуальной элиты БССР — литераторов, государственных деятелей, ученых. Исчезли и их архивы. Исследователь литературы и преподаватель Анна Северинец нашла документы поэта Алеся Дудара, о существовании которых было неизвестно 80 лет. Северинец рассказала TUT.BY, как поэт пытался перехитрить спецслужбы, о чем он переписывался с матерью из тюрьмы и какие уникальные документы она собирается ввести в научный и читательский оборот.
«Поэт словно играл в кошки-мышки со спецслужбами»
— Я позвонила по телефону, который давно и упорно искала. Это был телефон племянницы Дударя — я знала, что в 1980 году именно она сдавала его фотографии в архив. Шансов — один на тысячу: тридцать семь лет прошло, племянница поэта, расстрелянного восемьдесят лет назад… Но она сняла трубку. Я представилась, сказала, что готовлю издание «Избранных произведений» Алеся Дудара. А она мне говорит: «Как хорошо! А у меня как раз сохранилась рукопись «Евгения Онегина». Я, конечно, чуть не выронила трубку. А уж когда она сказала «Я как раз тут перебирала его бумаги»… Если честно, я просто заплакала.
Но это был счастливый финал долгой истории поисков. До этого Анна Северинец долго искала контакты родственников Дудара, а также материалы о нем в белорусских и российских архивах, писала письма и запросы.
Фигурой Алеся Дудара она заинтересовалась во многом случайно. «Как-то на глаза попалось письмо Дудара Дубовке (об этом писателе TUT.BY уже рассказывал). Я его видела и раньше — но читала „дубовкоцентричным“ взглядом. А тут перечитала как будто снова и разволновалась, — рассказывает Северинец. — Удивительный слог. Бьющий через край талант — он ведь даже в письмах виден, писательский талант. Безупречная грамотность. Идеальный синтаксис. Чтобы кто-то в Беларуси в начале двадцатого века так писал… Кузьма Чорны — да. Но Дудар?».
Северинец признается, что долгое время воспринимала Дудара как поэта второго ряда, одного из. «Таким его рисовали нам переизданные его тексты, блеклые, все чрезмерно революционные, поверхностные, а он был совершенно другим человеком, — говорит Анна. — Это был поэт уникального дарования, блестящего, едва ли не самого мощного в тогдашней литературе. Но при этом лентяй, „гуляка праздный“, литературный и критический хулиган… В общем, сложная такая, противоречивая, интересная фигура».
Анна рассказывает, что поэт словно играл в кошки-мышки со спецслужбами: «Ему некогда было становиться взрослым, он был одним из самых молодых наших основателей молодняковской литературы (представителей литературного объединения „Молодняк“. — TUT.BY): он начал печататься в 17 лет, в 32 его уже расстреляли, и он остался в мемуарах того времени молодым бесстрашным борцом со всем, что попадалось ему под руку».
По словам исследовательницы, Дудар «действительно надеялся, что он всех обыграет: если надо, честно покается, если надо, признает свою вину, и его пожалеют и отпустят, и он, обманув всех, побежит делать то, что считает нужным. В результате он так и поступал: снова и снова заводил эту шарманку, его арестовывали, он каялся, бил себя в грудь, выходил — и начинал все сначала. Его фамилия в расстрельных списках Сталина внесена в первую группу — приговор был подписан еще до суда».
Кто уничтожал архивы? Родные, близкие и знакомые, НКВД
Заинтересовавшись биографией Дудара, Северинец поняла, что в белорусских архивах не сохранилось практически никаких его документов: несколько фотографий в коллективном сборе, в котором хранятся немногочисленные бумаги собратьев его по цеху и по трагедии, а также несколько писем в фонде «Маладняка».
Шансов найти архив было немного. Документы отдельных писателей (Адама Бабареки, Владимира Дубовки, Максима и Гаврилы Горецких, Ларисы Гениюш) сохранились, но многие другие сборы были уничтожены. «Родные уничтожали архивы в страхе, близкие и знакомые делали то же самое, бесчисленное количество бумаг погибло в НКВД в пожарах, когда сжигали ненужные вещдоки», — объясняет Северинец.
Но скоро исследовательница заподозрила, что архив существует: она увидела в одной из публикаций фотографию, которой не было ни в одном из архивных фондов. По ее словам, творчеством Дудара просто никто не занимался всерьез: «У нас полным-полно дел и в „первых рядах“, в историях классиков. Жатва богатая — жнецов не хватает».
Кроме того, в поисках не было особо стимула. Например, самой яркой находкой из архива Дударя стал перевод на белорусский язык поэмы «Евгений Онегин». Но поисками не занимались, ведь в одной из первых публикаций произошла путаница: журналисты еще в советские времена написали, что Дудар сделал не перевод поэмы, а либретто. «А кому оно нужно? — улыбается Северинец. — Чтобы найти перевод, нужно было знать, что ты ищешь. Я искала конкретно перевод „Онегина“ — я уже знала, что он был, нашла упоминания в воспоминаниях Граховского».
«Понимаете, тут ведь главное — личный интерес, — объясняет наша собеседница — Если тебе не интересен автор — ты не будешь вести отчаянный поиск, потому что это и затратно, и трудно. Тут только если тебе страсть как нужно все отыскать, понять и увидеть. Мне бесконечно интересен Алесь Дудар — и как автор, и как человек. Поэтому я и добралась до архива в том объеме и виде, в котором он был мне нужен — то есть в полном варианте».
«Знаете, как я трясусь над этими бумагами? Все домашние ходят по струнке, включая котов»
Выражаясь архивным языком, найденные документы поэта насчитывают более тридцати единиц хранения (если не считать фотографий). Это переводы, две почтовые карточки, посланные из тюрьмы, школьная справка, сберкнижки, письма родных, которые искали поэта по всему Советскому Союзу (им никто не говорил, что Дудар расстрелян, официально приговор звучал как «десять лет без права переписки»).
Анна Северинец уверена, что достоянием литературы обязательно станут перевод «Евгения Онегина» и «Зимней сказки» Гейне. «Остальные переводы — в отрывках, буду смотреть, что там можно сделать, — комментирует Северинец и добавляет. — Конечно, ценны не столько сами документы, сколько то, что мы из них узнаем. А узнаем мы, что Дудар был удивительно образованный, исключительно талантливый человек, владел шестью (!) языками, которые освоил „самопасом“, по самоучителям, читал на них без словаря, переводил, легко и быстро писал. Это не тот „малацэнны хлопец“, каким его представляли в советской мемуаристике — один из самых интересных наших литераторов, к тому же — собиратель и обладатель уникальной библиотеки в несколько сотен редчайших томов. Где он их брал в тогдашнем Минске — ума не приложу, но я их видела своими глазами».
В качестве примера Анна рассказывает историю. После месяца допросов в «американке» поэт написал записку матери: «Мамачка! Паслязаўтра, 27га, а 3й гадзіне зайдзі ў бюро прапускоў і папрасі пропуск у пакой № 58: пабачымся. Захапі з сабою чатыры кніжкі: Alphonse Daudet — яны ляжаць на чацвёртай паліцы знізу за маім крэслам; і там жа „Французско-русский словарь“ (чырвоная таўставатая кніжка). Пацалуй ад мяне бацьку. 25−11−36». «Детали, детали — рассуждает Северинец. — человек месяц в американке, после пыток, после допросов, и вообще — человек, которого считали бродягой и пьяницей. Вот вы так хорошо помните, например, где именно у вас в домашней библиотеке стоит Альфонс Доде? Еще и оригинал? И где лежит словарь?».
Находки такого рода — не редкость в белорусском литературоведении. «Честно говоря, меня искренне удивляет, почему каждая такая находка не становится событием национального масштаба, не освещается максимально широко в СМИ», — говорит Анна. «Чего стоит хотя бы опубликованный в двух томах архив Адама Бабареки, с которым работали наши выдающиеся архивисты Анна Запартыко и Виктор Жибуль? А многолетняя работа архивиста, историка Дмитрия Дрозда, который открывает нам уникальные подробности жизни Винцента Дунина-Мартинкевича? А находки Лявона Борщевского, который много работает в заграничных архивах и отыскивает там раритеты? У нас всё время находится что-то, мы — очень богатые наследники, мы просто очень мало знаем о том, чем владеем».
После того, как Анна Северинец закончит работу над архивом, она планирует вернуть его Лидии Марковне, племяннице поэта, или с ее согласия сдать бумаги в архив. «Все-таки таким документам не место в доме — им нужно обеспечивать и условия хранения, и сохранность, к ним должны иметь доступ другие исследователи — и литературоведы, и историки, и текстологи, там очень много работы, — говорит Анна. — Скажем, переводы „Фауста“, „Отелло“ — я просто некомпетентна работать с такими текстами. Да и вообще. Это — такая ценность… Ее нужно хранить как положено. Знаете, как я сейчас трясусь над этими бумагами? Все домашние ходят по струнке, включая котов».