Тысячи инструментов и 300-летняя трещотка. Как в глубинке 82-летний самоучка делает музыку

Александр Харкевич известен среди пенсионеров-любителей музыки в Круглянском районе не меньше, чем Орвилл Гибсон среди гитаристов. С той лишь разницей, что наш 82-летний Антоныч — самоучка, который делает деревянные белорусские народные инструменты, каждый из которых имеет свое неповторимое звучание. Сколько их пенсионер изготовил за свою жизнь, точно не помнит, но, говорит, тысячи три наберется.

Дом Александра Харкевича в деревне Волконосово — один из немногих оставшихся жилых. В поселке, где раньше в каждой хате жили не менее 8 человек, теперь всего едва ли наберется десяток сельчан. Антоныч смотрит на это чересчур реалистично: «А что ж, белорусу здесь жить негоже: вода — в колодце, газ — в баллонах. Белорус заслужил комфорт и потому едет за ним в город».

Оптимизмом и бодростью мастер-самоучка, разменявший девятый десяток, даст фору дюжине молодых. Объясняет: «Просто я себя люблю. Каждое утро — 30-минутная зарядка, не курю, могу выпить 50 граммов в праздник. И переедать не нужно».

Но главный источник силы Антоныча — в любимом деле. Он мастерит народные инструменты. В уютной мастерской Харкевича смешались запахи дерева, сушеных трав и яблок. Экс-учитель физкультуры проводит экскурсию под аккомпанемент шелеста веток о крышу деревянного сарайчика.

Чего только здесь нет: свистелки, дудочки, трещотки, кастаньеты — от одно- до пятиэлементных, ксилофон, маракасы, «начиненные» фасолью. «Если слабо звучит, можно разобрать и суп сварить, — шутит Антоныч и показывает „молдавскую свистюльку“, похожую на пан-флейту: — Белорусы не умеют к ней губы правильно прикладывать, так я форму изменил, чтобы удобнее было».

 

Все музыкальные инструменты Александр Харкевич делает «по памяти»: вспоминает, какие видел в детстве и как на них играли. Говорит, ни одного «профильного» учебника не прочел, а потому и называет свои творения по-своему. Как, например, вот этот свадебный маракас.

— В 7 классе я сделал себе бубен — очень любил барабанить. Рядом с домом был клуб, и ни одни танцы без меня не проходили. Гармонист всегда просил ему побарабанить, чтобы ему легче играть было. Ой, какие раньше танцы были! Говорили: у Скляпаве танцуюць, а ў Валканосаве пачуюць, як шлопаюць. Из-за этого бубна меня как-то на 2 недели из школы исключили, — смеется мастер. — На Пасху я пошел с ним па валачобниках. Мы, школьники, пошли по домам поздно, в первом часу ночи — до нас так же прошли взрослые и молодежь. Подходишь к хате, спрашиваешь: «Разрешите Христа величать!». Тебе отвечают: «Пожалуйста!». И мы начинаем песни петь. Насобирали немного — полмешка яиц, булок, несколько рублей. А время-то советское…

Сейчас Антоныч редко делает бубны — на них нужна хорошая плотная кожа. Раньше для этого использовали собачью, сейчас — коровью. Однако пенсионер заставил звучать и маслобойку — сделал из нее что-то вроде гималайского барабана Мадал. Но звук у инструмента — вполне себе белорусский.

Гордость музыкальной коллекции белоруса — веерная трещотка из 300-летней боровой сосны. «За рощей была панская усадьба, в которой находилась сельская школа, — рассказывает историю инструмента Харкевич. — Я пошел работать туда учителем физкультуры в 1959 году. Четыре поколения местных жителей не могли вспомнить, сколько лет усадьбе. А потом зачем-то снесли усадьбу, спилили вековые деревья на аллее около нее — так возраст деревьев узнали».

О дереве Александр Харкевич знает все. Например, лучше всего звучит дуб, от свистюлек из орешника и дудочки из бузины просто закладывает уши. Но звонче всех «играет» береста — кусочек мягкой коры, смоченный и вложенный между губ.

Сколько Антоныч себя помнит, музыка всегда была с ним. В детстве — танцы в клубе и мама, которая прекрасно играла на балалайке. В Минском автомеханическом техникуме (сейчас — колледж) музыкой его еще раз «заразил» тоже учитель физкультуры, виртуозный аккордеонист. Александр Харкевич играл в местных народных ансамблях и продолжает играть сейчас. И работает с деревом — делает инструменты, ложки, доски, рамы — все, вплоть до скворечников. Их вокруг дома — 40 штук: ну любит Антоныч пение птиц.

— Я не могу просто сидеть без дела — обязательно нужно что-то выреза́ть, — говорит Александр Харкевич. — Много уже всего, а я не могу остановиться — мне нравится что-то делать.

Кстати, ест мастер исключительно деревянными ложками. Говорит, так зубы целее. Внук следует примеру деда.

О чем жалеет пенсионер, так это о недостатке инструментов, чтобы делать тонкую работу — деревянные бокалы, затейливую резьбу. Но мастер — оптимист: говорит, что-нибудь придумает.

Собака Тёпа провожает заливистым лаем, а Антоныч на прощание дарит заколки для волос из осины — тоненькие, гладко отшлифованные, «чтобы голова не болела». И зовет в гости. Говорит, все хорошо, только скучно ему — деревенька находится вдалеке от оживленных дорог. Жена мастера серьезно больна, общаться не с кем:

— Я иногда чихну в мастерской — говорю: «Будь здоров, Антоныч». И сам себе отвечаю: «Спасибо, товарищ Харкевич». Одиночество — оно такое.