Валерий Ведренко о фотоискусстве, Гауди и клубничных грядках в центре Минска
Валерий Ведренко, известный минский фотограф-художник, как он сам себя определяет, свои цифровые композиции считает новым видом искусства и называет его фотопластикой. Завтра, 9 апреля, последний день работы большой выставки Валерия Ведренко «Поклон Гауди» в Музее современного изобразительного искусства в Минске (пр. Независимости, 47). По ходу выставки обсуждалось многое, но вопрос о том, как определить ценность этих изображений, остался открытым.
Что такое фотопластика?
ТБ: «Цифру» в музеи пускают пока только на выставки, и то не всегда. Многие в художественной среде считают настоящей деградацией замену ручного художественного ремесла (кисти-краски-карандаш, аналоговая фотография) «легкими» цифровыми приемами. А по-твоему, это что?
ВВ: Когда впервые 10 лет назад я показал свои фотопластические композиции на фотопортале ЗНЯТА, то получил резко негативную оценку. Фотографы просто взбесились. Но внятно могли только заявить: «Это — не фотография!» «Пленка — святое!» «Цифра — убийца фотографии!» А сегодня все эти защитники «чистоты» сами щелкают цифровой техникой, но, как говорится, осадочек остался. Та же история с вопросом, стоит ли «цифру» включать в музейные коллекции. Нас пускают делать выставки, и это в некоторой степени признание, но в фондах такого раздела не существует пока.
ТБ: А что говорят авторитеты?
ВВ: Смотря кого считать авторитетом. Для меня бесспорный, великий авторитет — Ян Булгак, классик польской, литовской и белорусской фотографии, автор книги «Эстетика света» Он написал ее в 1936 году. Я перевел ее по собственной инициативе с польского. 80 лет прошло с момента написания книги, но его слова из 1936 года звучат как про сегодняшний день: «Желая облагородить бессмысленную грубость машины, желая выделить сюжет и придать ему синтезированное звучание, фотограф должен обработать результат техники, удалить лишние детали образа, смягчить для глаза резкие переходы, изменить даже сам характер рисунка негатива, саму его графическую суть». Ян Булгак сказал бы про цифровые технологии и современные приемы обработки изображения, что это просто новый инструмент художника.
ТБ: Расскажи о своей технике.
ВВ: В основе моей фотопластики лежит традиционный фотомонтаж, то есть, создание нового изображения из разных изображений. Но принципиальное различие в том, что цифровой монтаж позволяет использовать любое количество изображений, в то время, как обычный пленочный монтаж ограничен 2−4 негативами. Дальше начинается грязь. А цифра стабильно сохраняет прозрачность слоя и можно делать очень богатое по фактуре и эффектам изображение с сохранением рисунка. И результат выглядит очень чисто, мягко, пластично по сравнению со старым монтажом или коллажем. Я решил, что коль пришла новая технология, у нее должно быть новое название. В профильных издания такую фотографию называют «манипуляционной». Это глупое, грубое и оскорбительное название меня не устраивает. Поэтому — фотопластика. Есть фотографика, почему не быть фотопластике?
ТБ: Да будет так. Кто-то еще работает таким образом, использует такие приемы?
ВВ: Все, кто пользуются фотошопом. Если говорить о технологии, то набор приемов, которые я применяю, известен любому начинающему пользователю. Другое дело, какие ставятся цели. Только крайне ленивый не пробовал сотворить в фотошопе «что-нибудь эдакое!» И сотворяют… Фотошоп имеет поэтому такую скандальную, дурную репутацию. Возможно, это влияет и на то, что в существующих отечественных музеях пока нет места для цифрового искусства. Которое, тем не менее, стремительно развивается в том числе и в нашей стране. Вообще, это очень обширная, серьезная и важная тема. Чтобы не утонуть деталях, отмечу одно — качественно в цифровом монтаже может работать либо человек с базовым художественным образованием, либо человек с мощной эстетической интуицией. Любительщина не проходит. Что касается авторов… Если говорить о белорусских фотографах, то у многих есть более-менее удачные отдельные работы, но чтобы кто-то работал в этой области постоянно, осознано и целенаправленно… Таких единицы. На ум приходят только несколько интересных серий уважаемых коллег Вадима Качана и Андрея Щукина. Просто это очень кропотливая и времязатратная работа, которая в наших условиях никак не компенсируется. Мы говорим о свободном творчестве. В коммерческой, заказной фотографии с монтажом работают многие, но это меня не интересует.
ТБ: А фестиваль цифрового искусства, который не первый раз проходит в Минске — разве это не тот самый форум единомышленников?
ВВ: Ты права, тут следует помянуть добрым словом Федора Ястреба, который безвременно ушел, оставив много хороших начинаний. Это был его фестиваль ТЕРРА НОВА. Федор достаточно широко смотрел на искусство и понимал как куратор, искусствовед и художник, что новые технологии его очень серьезно изменят в ближайшей перспективе. Идея верная, но, к сожалению, сам фестиваль в реальности у меня восторга не вызвал. Я 5 лет был членом жюри и знаю его изнутри. Все наши благие намерения разбиваются об отсутствие финансирования и профессионализм кураторов. Попытка объять необъятное (а цифровое искусство уже необъятно расширило свою сферу) приводит к заурядной солянке из всех жанров и видов с раздачей почетных дипломов. Не буду вдаваться в подробности, а просто спрошу — разве этот фестиваль запомнился Минску? Нет. Разве он повлиял на развитие цифрового искусства? Нет. Нужен ли фестиваль цифрового искусства? Конечно. Но если снова единственной движущей силой этого фестиваля останется энтузиазм, то необходимость этого форума пока сильно преувеличена.
ТБ: Ты мог бы стать руководителем такого фестиваля при условии финансирования?
ВВ: Как организатор и менеджер — нет. Как куратор «содержимого» фестиваля — да, мог бы. Но я бы делал фестиваль только цифровой арт-фотографии и кино, все «цифровое» охватить невозможно.
Между клубничных грядок в центре Минска
ТБ: И назвать его именем Гауди? Хороший был бы поклон. Музей современного изобразительного искусства, где завтра заканчивает работу твоя выставка, находится рядом с Комаровкой… Почему ты выбрал это место для своего проекта?
ВВ: Во-первых, потому что моя фотопластика — это современное изобразительное искусство. И, во-вторых, я здесь родился, в этом районе. Дом родителей стоял на месте нынешней Музыкальной школы, между школой № 19 и филармонией. Хорошо помню это место, где теперь музейный зал, в котором моя выставка. Там было кафе-столовая и кулинария. Где сидит сейчас музейная охрана, стояли автоматы с газировкой. Направо была кафешка, там мама с друзьями, бывало, пила шампанское, а там, где сейчас размещается моя выставка — столовка. Я там пару раз ел биточки. До или после столовки (за точность не ручаюсь) там еще было отделение милиции. В детстве бывают случаи, вроде ничем не примечательные, которые странным образом откладываются в памяти, и их помнишь всю жизнь. Идиллические картинки частного сектора в самом центре Минска, с огромным огородом и парниками для помидоров, с длинными грядками клубники, богатыми на урожай старыми вишнями и теплыми ночами у костра быстро сменились грохотом бульдозеров и экскаваторов.
ТБ: То есть, с малых лет ты, коренной минчанин, наглядно представляешь, что такое если не архитектура, то, по крайней мере, стройка?
ВВ: В начале 60-х наш район очень активно стали застраивать «хрущовками». И, хотя детские воспоминания хранят волшебные июньские ночи в центре Минска, когда лежишь в борозде между клубничных грядок, слышишь спелый запах ягод, травы, теплой земли и просто смотришь на звезды, ни о чем не думая, в большей степени в памяти остались горы песка, канавы, траншеи… Большая стройка очень быстро вплотную приблизилась к нашему дому. И однажды я, маленький, подошел к краю котлована будущей филармонии. На дне стояла вода, торчали какие-то куски деревьев, арматура, тряпки, доски… И вдруг как будто мне кто-то сказал: «Так будет всегда…». И вот мне уже почти 60, но я всю свою жизнь помню Минск как бесконечную перестройку. Именно перестройку. В центре города всегда торчат башенные краны, и все что-то перестраивается… И конца этой перестройке нет. Как нет и никакой радости от нее… Образ Минска прошел свою «точку невозврата» когда уничтожили Немигу. И сегодня, что ни делай, что ни строй — это будет пустой фантик. Вся молодость прошла на набережной Свислочи… Пил, дружил, любил… Но никаких свидетелей не осталось — ни деревьев, ни домов. Верхний город — наша любимая натурная площадка для любительских фильмов превратилась в безликое Троицкое, а само Троицкое, изначально фальшивое, никак не станет уютным, хотя прошло уже 30 лет. Вот и выходит, что всю жизнь стою на краю этого котолована из детства…
ТБ: Ясно. И вдруг — Гауди. Великий архитектор. Что говорит он человеку, всю жизнь стоящему на краю Котлована?
ВВ: Чтобы перестал смотреть вниз, а посмотрел вверх! В принципе, об этом мне всегда говорило искусство, которое я люблю. И за это я благодарен Гауди. Хотел бы, чтобы именно это желание ощутили зрители моих работ.
