Израильский дневник. Толерантность и война

29 февраля, последний день зимы. На градуснике те же плюс тридцать. Запасаемся водой, втискиваемся впятером в крошечную машину. Сегодняшний день мы проведем в Хайфе.

Нелирическое отступление об «израильской военщине». Разговор с Андреем

По дороге разговариваем об армии. Понятно почему: повсюду мальчики и девочки то в оливковом, то в бежевом обмундировании.

— А косят ли у вас от армии? — спрашиваю.

— Косят, — отвечает Андрей, друг моей дочери. — Многие отказываются идти в боевые части.

Вот, что у них называется «косить».

—  Много — это сколько?

—  В боевые части идут всего лишь семьдесят процентов. Это исключительно по своему желанию.

Ого, думаю. Выходит, целых семьдесят выбрали боевые? Интересно, сколько б выбрало у нас?

Оказывается, призывник получает анкету, в которой может указать свои предпочтения (не больше трех, а для девушек — пяти). На основе этих данных Цахал подбирает для них место службы. Отсрочкой пользуются те, кто решил сначала получить образование: свои 36 месяцев (для девушек — 24) они отслужат потом.

Андрей среди тех, кто три года прослужил в боевых частях. Остальные 30% занимаются вещами попроще. Например, могут охранять шоссе, ведущее мимо арабских поселений: их жители нередко выходят из своих домов и пытаются забросать машины камнями. Или дежурить на вышках. Или на блокпостах. Или куховарить. Все это кажется моему собеседнику рутиной, неинтересной работой. Хочется спросить: а туалеты зубными щетками не заставляли отмывать? Или траву красить в зеленый цвет к приезду высокого начальства? Или рыть яму от забора до обеда, а от обеда закапывать ее до забора… Нерутинную работу он называет «миссией». В этом не чувствуется пафоса. Ощущается, как миссия, так и называется. Разговор без подробностей: он не рассказывает, я не настаиваю. Потому — лишь о том, что запомнилось.

Например, ситуации, когда к границе выбегают целыми селениями и начинают кидаться камнями или чем похуже.

— И что же, вы стреляли в них?

— В таких случаях мы несколько раз предупреждаем, потом стреляем в воздух, а если не прекращают — то по ногам. Не боевыми патронами, а резиновыми. Больно, но вреда здоровью не наносит. Тогда они уходят. Иногда и резиновыми стрелять нельзя: они любят выставлять перед собой детишек, как живой щит.

«Израильская военщина,
Известная всему свету…
Как мать говорю, как женщина,
Требую к ответу»,

— пел когда-то Александр Галич.

Помню, в детстве становилось страшно даже от самого этого словосочетания. Из кого же состоит эта военщина?

Вот она, в свой свободный вечер гуляет по одному из модных районов Тель-Авива — Сароне.

В израильской армии нет дедовщины. Правда, у старослужащих больше прав не выполнять черную работу, но никто никому постели не стелет и ботинок не чистит. К попыткам дедовщины относятся очень строго. Виновник отправляется в военную тюрьму с понижением в звании.

Как же это, армия без дедовщины? Ведь в ней всегда есть люди разных возрастов. Разного опыта, разных званий! И чтоб более сильные не третировали «салаг», как это возможно? Так вот, возможно. В Израиле любой солдат может подойти к любому офицеру и спросить о том, что считает нужным. Не то, чтобы там отсутствовала субординация — основа любой армии, но она скрытая: ты должен выполнять приказ командира, но не должен приветствовать его, вытягиваясь во фрунт и отдавая салют. Смешно это было бы в стране, где нет обращения «на вы».

Как и во всякой армии, в израильской многое строится на приказе и послушании, но еще больше — на личной ответственности. Ты должен уметь защитить родину. В остальное время можешь заниматься, чем угодно. Если солдаты служат недалеко от дома, могут по вечерам возвращаться домой. Тех, кто подальше живет, — отпускают на шаббат (пятницу и субботу).

Отпускают, правда, с одним условием: каждый обязан взять с собой автомат на случай внезапного объявления войны. Я выяснила: ружье в зависимости от набора частей весит от 3 до 5 кг. Что это значит? То, что огромный процент населения имеет на руках оружие, однако оно практически никогда не пускается в ход «не по делу».

Вспоминаю рассказ друга. Его дочка вместе с подружками ночью возвращаясь домой — в полной форме и с оружием — решили поплескаться в море голышом. Спрятали автоматы под одеждой — и айда купаться! Им же всего по восемнадцать! Вспоминается старый анекдот: «Пока у нас в стране бардак — мы непобедимы». А знаете почему? Потому что они счастливы сегодняшним днем, часом, вот этим мигом. Узнай об этом начальство — девчонкам было бы не сдобровать. Но пронесло. Впрочем, спустя два года жизнь женщины-солдата (хаялет) все равно заканчивается — и нередко свадьбой. Кстати, частенько в той же Сароне, где в увольнительную она пила израильский кофе-афух.

В воскресенье утром (это первый рабочий день в Израиле) создается впечатление всеобщей мобилизации: автобусы переполнены молодежью в военной форме. Солдатам не рекомендуют путешествовать автостопом: бывали случаи похищения их арабами. Тем не менее, особенно на шаббат, когда общественный транспорт не ходит, приходится передвигаться и таким образом. На счастье, существует негласное правило: любой водитель, видя на дороге солдата, должен остановиться и подвезти его, если по пути, конечно.

Возвращаемся к разговору с Андреем. В Израиле Андрей без родителей. Для таких, как он, есть особый статус «одинокий солдат». Но это не значит, что ему некуда было поехать на выходные: многие семьи берут «одиноких солдат» под опеку, и ребята ездят к ним на шаббат и праздники по три года кряду. Естественно, и после армии общение не прерывается.

Израильские арабы тоже имеют право служить в армии — сугубо по желанию, но это происходит так редко, что подобные истории описываются в газетах. Разумеется, они не участвуют в боевых действиях, не попадают в «элитные войска», но могут, к примеру, служить в военной полиции. Я думала: это потому, что армия им не доверяет, но Андрей раскрыл и другую причину, более тонкого свойства: «Ну как же они могут воевать со своими? Это неправильно». В обязательном порядке призываются израильские друзы. Добровольно идут бедуины. Бедуины — потрясающие следопыты. Друзы сильны в партизанской борьбе в горах, на Севере. Среди них есть генералы: а это звание в Израиле получить не так-то просто.

Создается впечатление, что у солдата в Израиле не жизнь, а рай. Неверное. Как и многие наши представления об Израиле. Не рай. Но и не ад. Не два года, выпавших из жизни, а три года осознанной службы своей стране.

На этом нелирическое отступление об израильской армии заканчивается: мы въезжаем в Хайфу.

В Израиле есть поговорка: «Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив — отдыхает». Все это «шутка юмора», но специфика все же ухвачена. Хайфа — это, в первую очередь, огромный порт, узел железных дорог, крупный нефтеперегонный комбинат, металлургические, химические и цементные заводы, ну, и, конечно, судостроительный завод, где работают более 2000 человек. Жить в Хайфе дешевле, чем в Тель-Авиве и его пригородах, во всяком случае, аренда квартиры ниже в полтора-два раза. Может быть, поэтому на улицах Хайфы чаще звучит русский язык: едут, все едут с просторов бывшего СССР …

В Хайфе есть, на что посмотреть: чего стоит сама библейская гора Кармель («Виноградник Божий»), которая считается родиной ордена кармелитов! Сады, парки, монастырь кармелитов, пещера Илии-пророка, смотровые площадки, бывшая «немецкая колония» темплеров — отколовшейся ветви лютеранства, множество музеев — в том числе японский с садом камней, заповедник Ха-Кармель, зоопарк, квартал Кабабир, в котором живут последователи мусульманской секты ахмедитов…

Словом, вы поняли: иудаизм, христианство, ислам, их ответвления — все нашли себе место в этом городе, считающемся в Израиле самым толерантным. Наше время ограничено, и потому мы идем к самому знаменитому месту Хайфы — к Садам Бахаи, раскинувшимся на горе Кармель. К самому толерантному месту толерантной Хайфы.

Хайфа толерантная: бахаи

Бахаизм — религия сравнительно новая, но уже завоевавшая в мире 6 миллионов сторонников, и я сейчас попробую объяснить, почему.

Был такой человек, молодой торговец по имени Сейид Али-Мухаммад, жил он в Персии, в Ширазе, и по религиозным убеждениям относился к шиитам. И вдруг, в 1844 году он провозгласил скорое Богоявление, «ожидаемое всеми народами мира», и взял себе имя «Баб» («Врата» по-арабски).

Из проповеди Баба не ясно, считал ли он этим новым Богочеловеком себя в потенциале, или кого-то иного, к скорому появлению которого надо начинать готовиться. В любом случае исламисты не были в восторге: сперва они долго преследовали Баба и его апологетов, потом посадили в тюрьму и спустя несколько лет публично казнили. Затем они бросили его останки собакам, но каким-то образом кости сохранились. 50 лет его прах странствовал в разных кораблях по миру, не находя упокоения, и в последний год XIX века был перевезен в Акко, древний город, что в двух десятках километров от Хайфы.

Преемником Баба стал Хусейн Али, или Бахаулла.

Он тоже отсидел в тюрьме, только уже в Акко: мусульмане не простили ему «измены» исламу, впрочем, он не был казнен и даже потом отпущен на свободу.

Итак, уже к началу ХХ века новая вера имела два необходимых религиозных основания: идею грядущего Богоявления и своих собственных мучеников. А вот для ее продвижения понадобился «менеджмент», коим и занялся сын Бахауллы, Абд Альбаха. Благодаря ему новая религия получила признание сперва в Америке, Канаде, Индии, Южной Африке, Австралии и еще примерно в ста странах. Однако приверженцы бахаизма с конца XIX столетия настаивали на том, что его духовный центр — в Хайфе. И тогда британские власти позволили им основать в Хайфе культовый центр. А в 1909 году началось долгое строительство усыпальницы Бахаулла, которое завершилось в конце 50-х годов. Были попытки разгромить святилище: так, в 1956 году было захвачено в плен огромное египетское судно «Ибрагим Аль-Уаль», которое подошло вплотную к Хайфе. Плененный капитан объяснил свою миссию так: «Я получил приказ от Насера разбомбить центр Бахаи, который символизирует раскол исламского единства». Хомейни преследовал бахаев, как волк ягнят: немногие, кому повезло уцелеть, переселились в Израиль. Вера крепнет на костях жертв.

И вот, спустя 34 года после установки мавзолея начались работы по созданию Бахайских садов — девятнадцати прекрасных террас: девять — в верхней части садов, столько же внизу, а центральная площадка украшена усыпальницей Бахауллы. Числа 19 и 9 для бахаи сакральны, и не случайно их календарь состоит из 19 месяцев по 19 дней в каждом.

Сады — плод совмещения роскошных парков при дворцах восточных владык (напоминает что-то из фильмов про Алладина) — и не менее роскошных придворных французских регулярных садов. Может, это следствие экуменизма? Ведь нет, пожалуй, на Земле более экуменистической, всеприимной веры, чем бахайская. Согласно ей, все религии должны объединиться — а потому Христос, Будда, Магомет, Заратустра, Кришна считаются воплощениями единого Бога, а не божествами разных религий.

Спустимся по дорожкам — ибо право подниматься по террасам имеют лишь бахаи, простые смертные должны двигаться только вниз… Великолепие садов несомненно, но лично для меня чуть более великолепно, чем диктуют соображения хорошего вкуса. Они театральны, выстроены под линеечку, тщательно ухожены 600 волонтерами из разных стран мира. Скульптурные фигурки отдают кичем. Сады похожи на роскошную голливудскую декорацию для фильма о Востоке.

А вот святилище, куда вступаешь босыми ногами, неожиданно скромное, домашнее и милое. Там я и помолилась за всех тех, кто просил меня помолиться о них на Святой Земле, поскольку в Иерусалим мы в этот раз не собирались. У бахаи можно: они добрые, принимают всех.

Делами мировой общины бахаи управляет Всемирный дом справедливости. Раз в пять лет избирается Совет девяти. На то, какие решения принимает этот орган, у экскурсовода ответа не было, как впрочем, и на многие другие вопросы: историю бахаи мне пришлось штудировать уже дома… И именно дома, постфактум, я поняла и силу, и слабость бахаи. И привлекательность этой веры, и невозможность ее существования в качестве твердой основательной религии.

По иронии судьбы мировыми становятся религии, которые не рассчитаны на всех — лишь на «своих» (просто их постепенно разделяет все большее число людей), для бахаи же свой — это каждый. Ему не надо отказываться ни от каких верований. Не надо ходить в крестовые походы и обезглавливать неверных. Для бахаи невозможна инквизиция и анафема… Увы, побеждают те религии, в анамнезе которых все это есть.

А что ж у бахаи? Каковы их воззрения?

• Единство рода человеческого. Все люди на земле — овцы в стаде пастыря, единого Бога.
• Единство всех религий. Бахаи не являются противниками никаких иных религий.
• Единство религии и науки: рука об руку они должны служить благу человечества.
• Отказ от всех видов предрассудков (расовых, национальных, религиозных, классовых, политических).
• Самостоятельный поиск истины каждым верующим. Верить надо не в авторитет, а в добрые отношения между народами.
• Значимость и необходимость всеобщего образования.
• Равноправие мужчин и женщин.
• Устранение крайних форм бедности и богатства.
• Язык, с помощью которого люди разных народов свободно смогут понимать друг друга.
• Создание новой мировой цивилизации духовного характера.

Ну и «по мелочи»: отказ от азартных игр, от употребления алкоголя или наркотиков в том случае, если последние не назначены врачом.

О чем это? О том, что быть настоящим бахаи — значит, просто быть очень хорошим человеком. Где ж нас столько наберется-то, чтоб эта религия стала мировой? А жаль…

Мы спустились с нижнего яруса и под палящим солнцем пошли искать кафе — по возможности продуваемое всеми ветрами. Нашли. Разговорились с официантом.

Лирическое отступление о Виталике

Виталик, двадцать три года. Учился программированию в Донецке, затем — не знаю уж чему — в Германии. Владеет пятью языками: кроме русского, украинского и иврита — немецким и английским. Перебрался в городок Нешер из-за войны. Нет, он не собирается оставаться в Израиле навсегда. Он хочет поработать, вернуться в Украину — и писать книги. Он и сейчас пишет — по-русски, но хочет перейти на украинский. Говорит: спасибо, что вы нормальные люди. А то приезжают туристы, и начинается «крымнаш». Уходя, оглядываюсь, Виталик убирает посуду со стола. Я знаю: так и будет. Он вернется домой. До чего же хочется, чтобы наши тоже возвращались… пусть не все, пусть не всегда, но хотя бы кто-то, когда-то… И чтобы тут их ждали.

Лирическое отступление о Виталике закончено.

Евреи и арабы: за порогом толерантности

Значительную часть жизни я занималась этническими и религиозными стереотипами — по основной профессии я этнокультуролог. Противостояние евреев и арабов — то место, где я перестаю быть исследователем. Исследовать можно лишь то, от чего ты способен отойти, над чем можешь подняться. Я не могу подняться над роликом «Успеет ли еврейская бабушка спуститься в бомбоубежище за пятнадцать минут» — и над фотографией мертвого ребенка в Секторе Газа. Да, я знаю, что ответная израильская ракета автоматически летит по математически выверенной траектории ровно туда, откуда прилетела палестинская; что боевики намеренно стреляют из жилых кварталов, выставляя перед собой все тот же живой щит из стариков, женщин, детей… но даже зная это, я не могу смотреть в изумленные глаза мертвого ребенка. И не могу видеть фотографии красавицы-еврейки Адар Бухрис двадцати лет от роду, которую 34-летний террорист — не палестинец, израильский араб — убил ножом в спину на остановке, где она ждала автобуса, чтоб ехать на учебу. На таких же остановках ждут автобусов моя дочь и ее друг — иногда глубоким вечером: занятия в университете кончаются поздно.

Лицо терроризма меняется: теперь это не только те, кто зовет себя «палестинцами», но дети тех, кто выросли в Израиле. И часто это действительно дети или подростки. Вот эту женщину, 39-летнюю мать шестерых детей, медсестру Дафну Меир, убил подросток из соседнего селения. Сделал он это на пороге ее дома: дочки и сыновья Дафны играли в соседней комнате, и она попыталась закрыть их своим телом от шестнадцатилетнего террориста. А он просто проходил мимо. Увидел женщину, красящую крыльцо, и вынул из кармана нож… После чего его отец дал интервью палестинским СМИ, в котором сказал, что гордится поступком сына.

А это 40-летний раввин Яаков Литман и его восемнадцатилетний сын Натаниэль. Они ехали на свадьбу дочери Яакова и сестры Натаниэля в поселок Мейтар. Их расстреляли по дороге.

Euronews говорит о таких событиях мало и вскользь: ведь палестинцев погибло больше, а мы привыкли жалеть ту сторону, в которой больше жертв. Нам не жаль тех, кто сумел создать системы противоракетной обороны, выстроил бомбоубежища, кто спасает старых и малых, не делая из них живого щита. Эти по определению виноваты: они сильнее. Мы можем пожалеть евреев — жертв Холокоста, но евреев, отстаивающих свое небольшое государство, большинство понять неспособно. Посмотрите на эту карту: вот «великий и могучий» Израиль в кругу арабских стран. А вот палестинский кусочек в самой его середине — Сектор Газа.

Не постичь.

Как же все это воспринимается на уровне израильского быта?

Помню, как входя вместе с нами в отель, приятельница посмотрела на портье и негромко, презрительно сказала: «Младший брат». — «В смысле?» — «В смысле араб». Он не сказал еще ни слова, у него была невыразительная, скорее, европейская внешность, светлая кожа, но она безошибочно вычислила в нем «чужого». Это было как несильный, но чувствительный удар в подреберье. Но помню и другое: как во время бомбардировок в Ашдоде в течение недель та же приятельница примерно раз в час писала на ФБ: «Мы в порядке». Это значило: вновь летела ракета, вновь выла сирена, ее семья вновь спускалась в бомбоубежище, а выйдя, извещала друзей: мы с детьми живы.

Помню, как шутил друг-врач: «У меня как раз во время воздушной тревоги живот прихватило на работе. Сижу орлом и думаю: если сейчас ракета попадет — вот забавно будет, когда меня найдут в таком виде».

Помню, что писала в те же дни подруга: «Вот думаю, принимать ли душ, а то неохота, как вчера, дважды выскакивать из квартиры на лестницу, наскоро обернувшись полотенцем». В старых домах нет бомбоубежищ: потому все выскакивают на лестницу, в чем есть: кто в пижаме, кто в халатике на голое тело, кто в трусах. И в этот момент общей опасности они — нелепые в своей полуодетости — четко осознают: мы — израильтяне, мы — семья. Мы — нация. И то, что они умеют смеяться над собой, делает их нацией не менее, как то, что они умеют постоять за себя.

Это мои близкие. И потому я понимаю, что в какой-то момент должна буду выбрать. Но пока не могу. Я не умею ненавидеть. На улицах Израиля я не отличу еврея от араба. На рынке в Хайфе тоже — разве что по кипе на голове евреев, если она есть.

Потому для меня особенно важно понять. А значит услышать, что об этом говорят сами израильтяне. Увы, другой стороны — арабов — среди моих знакомых сейчас нет.

Мария, 36 лет. «Я знаю несколько пар, где муж араб, а жена из Европы или бывшего Союза. У них красивые дети, образованные, но часто сталкивающиеся с конфликтами, особенно в школах или на улице. У некоторых пар были конфликты в семье, т.к. многие не поддерживали их выбор, и занимало немало времени, чтобы семьи и родители смирились с выбором их детей… В самом арабском сообществе существует очень большой разрыв между бедными и богатыми. В местном израильском или репатриантском обществе такого сильного разрыва заметить нельзя. В течение последних лет количество детей и родственников в арабских семьях уменьшается, а качество жизни и образования увеличивается».

Наташа, 27 лет, вышедшая замуж за араба-христианина. «Предрассудков много, да. Но мы любим друг друга. Мы счастливы».

Сюзанна, 65 лет. «Я сорок лет прожила в Париже. В 16 впервые побывала в Израиле — и поняла, что когда-нибудь буду жить именно здесь. Хотя вы не можете себе представить, какая трудная тогда, в 60-х, была здесь жизнь. Но сколько было счастья, энтузиазма! Все были свои! Я закончила Сорбонну, работала, вышла замуж там, в Париже, родила двоих детей, а когда они выросли, переехала с ними сюда. У меня семь внуков, представляете? Вы только посмотрите, какие тут закаты над Мертвым морем! Посмотрите, как строится Тель-Авив! Эту страну невозможно не любить… А Иерусалим — это нечто особое!». На мой вопрос: почему нельзя перенести за ворота неумолчный арабский базар, раскинутый по всему Старому городу Иерусалима, чтоб паломники могли, не протискиваясь через торговые ряды, пройти к Стене Плача, к Храму Гроба Господня, да и к мечети, в конце концов, Сюзанна жестко отвечает: «Сразу видно, что ты из Советского Союза. Эти люди живут и работают здесь сотню лет. Они имеют на это право». Добавлю: дело не только в этом. Арабам, которые продают свой дом в Старом городе Иерусалима «врагам», не остается иного выхода, как скорый и тайный выезд из страны. Их, «предателей», часто убивают свои же.

Илья, 57 лет: «Палестинцы отсчитывают себя от филистемлян. Но какие ж они филистемляне? Те исчезли задолго до появления ислама. Такой страны, как Палестина, де-юре нет. Ни в документах британского мандата, ни в турецких османских документах, ни в перечне войн и завоеваний на этой земле. Да и сейчас нет. Эти люди, приехавшие из своих стран сюда, живут не только снаружи, но и в самом Израиле, обладая рядом преимуществ перед евреями — и при этом с «палестинским самосознанием». Веди они себя спокойно, мы бы нормально сосуществовали…"

Илья живет в новом доме: в его «гладилке» — пятиметровые стены, там же запас еды и воды. Теперь бомбоубежища научились строить прямо в квартирах. Это удобно. Но видеть это все равно жутковато. А еще более жутко сознавать, что в доме, где живет сейчас моя дочь, бомбоубежища нет вовсе.

А вот иллюстрация к «палестинскому самосознанию» у израильских арабов. Оба израильтяне: и врач, и пациентка. И разговор этот происходит в израильской больнице. Самое страшное — милая улыбка на лице юной женщины.

Палестинская мать в израильской больнице. Разговор с врачом-евреем

Виталий, 23 года: «Ну, я тут человек временный. Но у меня вот девушка-арабка, например. К ней хорошо окружающие относятся, но она из Техниона (один из лучших университетов страны — Ю.Ч.), там отобранные люди с крутыми способностями логически мыслить. Знаю, что в хайтеке есть и друзы, и арабы, в медицине вообще куча арабов. В Хайфе на остановке были три листа на иврите, русском и арабском, где было написано что-то вроде „мы, евреи и арабы Хайфы, хотим жить в мире, вместе, и не являемся частью того, что происходит“, на каждом ватмане было КУЧА подписей нормальных людей. Если мы допускаем, что нормальный человек — это тот, кто хочет жить в мире с окружающими — их тут много. Тут все ужасно устали от войны и не хотят ее».

Рита, 58 лет: «Я работаю в больнице, бок о бок с арабскими медсестрами и медбратьями. И все было прекрасно. Когда справляли новоселье, я пригласила всех сослуживцев к себе: мы пели, смеялись, веселились. А вот сейчас… понимаешь, я не знаю, кому верить, а кому — нет. Вот ведь знаешь человека сто лет, а поворачиваться к нему спиной страшно…»

Елена. «Я близко не дружу и не приятельствую. Однако на работе пересекаюсь. Здороваемся, спрашиваем, как дела, придерживаем друг другу лифт. Вообще, есть негласное правило на работе не обсуждать политику друг с другом. Если компания большая, поздравляют с праздниками и еврейскими, и арабскими. Как есть и разные арабы, с разным отношением к евреям. Христиане, например, дружелюбны. Друзы (друзы — не арабы, хотя используют арабский язык и чтут арабскую культуру. — Ю.Ч.) в своих ресторанах вывешивают израильский флаг. Когда обостряется террор, даже в таком неблизком общении чувствуется напряжение. Например, в самый разгар интифады они перестали здороваться на иврите. Мой муж, например, плотно работал с арабом из Восточного Иерусалима. Нормально общались, но семьями не дружили. Восточный Иерусалим не самый дружелюбный к евреям».

И вновь Сюзанна: «Ну, зачем, скажи, евреи стали строить себе дома в Восточном Иерусалиме? С охраной, за решетками. Если раньше мы имели возможность сосуществовать на разных территориях в одном городе, зачем мы сами провоцируем арабов на бунты?»

И вновь Илья: «А почему нет? Иерусалим — еврейский город. Так было, так будет. О чем тут спорить?»

Елена: «Я лично видела арабов, прекрасно общающихся с евреями в рамках профессиональной деятельности, и танцующих на крыше своего дома, когда летели ракеты. На них, в общем, тоже летели. И это, увы, вовсе не редкость, что люди раздают конфеты, когда гибнут наши дети».

Ирина: «У меня есть друзья арабы — христиане. Есть знакомые — мусульмане. Друзья — нет. Скорее партнерские взаимоотношения. Вместе учились на курсе с чудесным человеком, добрый, отзывчивый, дружим. Араб, христианин из Назарета. Уборщица у меня арабка, мусульманка. Много лет уже. Вот пример, её сестра совершила Хадж в Мекку и… привезла мне оттуда сувенир. Я этот сувенир поставила в сервант. Но это все стирается, как легкая пыль, как только начинаются беспорядки, как это было в Назарете или в Акко. А когда я слышу выступления наших арабских депутатов, то во мне поднимается такая волна ненависти, такое неприятие, зашкаливаю…»

Женщина, сохранившая инкогнито: «Мы в стране почти 16 лет, уже из них 15 лет стажа в государственной больнице, которая находится на юге страны и всего 35 км от Сектора Газы. 50% врачей — это арабы, живущие как и в еврейских городах, так и на территориях. По своему опыту могу сказать: отношение к больным очень внимательное. У меня были тяжелые роды, ко мне приходил врач, спрашивал, как я себя чувствую, может, мне можно как-то облегчить послеродовую деятельность. А когда он узнал, что я с Украины — он приходил утром и здоровался на украинской мове! Я поинтересовалась, откуда такие познания украинского языка, и выяснилось, что он учился в Донецке, женился на украинке и приехал в Израиль, где, как он считает, себя реализовал очень даже неплохо».

Мария, 36 лет: «Мы живем в Кармиэле. Почти половина окружности города занята арабскими деревнями. И они все разрастаются. Беспорядок там полный внутри их поселений — дороги разбитые, канализация почти не работает, полиция пытается туда не ездить без особой надобности, возле наших домов на поле прогуливаются коровы, козы и бараны. Мне посчастливилось не присутствовать при каких либо конфликтах, но в нашем городе недавно прошла волна недовольства, если можно это так назвать. 1 января в одном из кафе Тель-Авива был застрелен молодой парень из Кармиэля, красавец, спортсмен, умница, студент университета, гордость семьи и города. Вот тогда все жители города почувствовали прилив горя и негативного отношения к „соседям“. Что касается меня лично, то последний раз когда я ездила в Иерусалим по делам, в первый раз за почти 10 лет пребывания в Израиле почувствовала страх за свою жизнь: улочки Старого города были полупусты и вокруг было много полиции и армейских, мужчины-продавцы смотрели с подозрением, и первый раз за все это время я преодолела расстояние от Храма Гроба Господня до остановки трамвая в кратчайшее время. Кстати, в тот день, на местах моих прохождений был совершен очередной теракт, с разницей в два часа».

Вот слева фотография этого молодого человека, Алона Бакаля, управляющего баром на улице Дизенгоф в Тель-Авиве. Справа — тридцатилетнего Шимона Руими: он пришел в то же кафе отпраздновать день рождения друга. Просто совпало так. Ведь все равно, кого убивать. Любого «неверного».

Галина, 55 лет: «Долгое время арабы существовали для меня в двух ипостасях — «нормальные люди» и «террористы». Террористов не исправит даже и могила. К «нормальным арабам» я всегда присматривалась с интересом. В последнее время все очень сильно изменилось. Из-за «ножевой интифады» меня сильно напрягает любой араб. Независимо от пола и возраста. При всей моей былой лояльности, гуманности и человеколюбии сейчас я испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда узнаю из новостей, что террорист был «ликвидирован».

Дарья, 28 лет: «Я работаю вместе с арабами, у нас очень хорошие отношения, они очень приветливые и всегда сами предлагают помощь. Когда мы обсуждаем террор, они очень критикуют террористов и сетуют, что из-за них всех арабов считают опасными людьми. Единственное чем они выделяются — это разговоры на арабском языке. Они не обращают внимания что с ними в компании кто-то не понимает. Я даже многое понимать стала, а если хочу знать о чем они говорят или смеются, мне с удовольствием переводят. Милые люди, в общем, мы дружим».

Ася. «Пару лет назад, в Иерусалиме, одна. Утром комнаты убирали симпатичные молодые ребята, хорошо говорили по-английски, оказались студенты. Подрабатывали. На третий день я решила, что во что было ни стало посетить Яд Вашем. Когда я утром столкнулась у лифта с этими ребятами, я попыталась что-то уточнить: может они знают, как туда ещё более коротким путём добраться? Оказалось, они не знали о существовании этого музея в принципе. Я спросила, а где они учились, в каком городе, сказали: здесь. Но они оказались палестинцы. Я по своей наивности спросила, ну и что, что палестинцы, но вы же граждане этой страны. Они переглянулись, и ничего не ответили. Вот такая селяви. Только и вспоминаешь, когда Изи Харика (в 37) допрашивали и издевались, он кричал: фор вос? [За что? (идиш) — Ю.Ч.]. Видимо, на этот вопрос не будет ответа до конца дней».

У меня тоже нет ответа. С нежностью вспоминая друзей юности, учившихся со мною в БГУ — и евреев, и арабов (Бат, Заир, Махмуд), спрашиваю, дорогие мои, фор вос? Простите, не знаю, как это на иврите и по-арабски.

Я по-прежнему не могу забыть фотографи мертвых детей и стариков из Сектора Газа. И глаза еще живых Дафны, Адар, Яакова, Натаниэля, Шимона, Алона — тоже.

И все лучше понимаю бахаи…

(Продолжение «Израильского дневника» следует.)

Читайте также:

Израильский дневник. «Вам не говорили, что мы все сумасшедшие?»