Александр Анисимов об успехе бетховенских концертов, музыке в голове и тяге "похулиганить"

Александр Анисимов об успехе бетховенских концертов, музыке в голове и тяге "похулиганить"

Он дирижировал оркестрами в Париже и Сан-Франциско, Генуе и Берлине, Гамбурге, Риме, Роттердаме, Бирмингеме, Ливерпуле… На протяжении ряда лет возглавлял Национальный симфонический оркестр Ирландии и стал первым представителем Беларуси, получившим звание почетного доктора музыки Национального университета Ирландии. К слову сказать, прежде за всю историю этого учебного заведения, а ему более 100 лет, из советских и российских музыкантов такого титула были удостоены только великие Шостакович и Растропович. Под руководством Александра Анисимова белорусским музыкантам рукоплескали в Японии, их ждут с гастролями в Варшаве и Братиславе, серьезную работу маэстро предлагают во Франции. Сегодня он самый известный и востребованный за пределами страны белорусский дирижер. Но, как признается сам, главное его место жительства — Минск и главная забота — Государственный академический симфонический оркестр Беларуси, который он возглавляет и которому отдает практически все свое внимание, силы и любовь. С народным артистом Беларуси Александром Анисимовым мы встретились между двумя премьерами в Белгосфилармонии.

— Чем радуете зрителей, Александр Михайлович? В чем на этот раз "изюминки", без которых не обходится ни одна ваша программа?

— Мы задумали интересный цикл — исполнение всех симфоний Бетховена, и эта идея оказалась счастливой. После двух концертов выяснилось, что среди всех программ, которые мы сыграли в январе—феврале, самый большой интерес представляли именно бетховенские — стопроцентная продажа билетов. Завтра, 3 марта, — третий концерт. А "изюминка" (и она уже проверенная, удачная) в том, что решили сделать его днем. Потому что в такое время года в воскресенье после обеда люди идут слушать классическую музыку семьями — мамы, папы, дети, бабушки, дедушки. Мне очень нравится атмосфера дневного концерта. Она не то чтобы домашняя, но от вечерней очень отличается — меньше пафоса, что ли. Потому что приходят в основном не "чистые", как я их называю, музыканты, а просто любители. Мне очень дорог именно этот зритель. Поэтому такие программы готовим особенно тщательно, чтобы они были интересными, захватывающими, чтобы люди захотели прийти снова, может, уже и на концерт вечерний. Такой, как был, например, вчера, 1 марта, посвященный 200-летию Вагнера. Кстати, эти две программы не случайно стоят в афише через день. Бетховен был любимым композитором Вагнера, его 9-ю симфонию он считал величайшим произведением, а себя — продолжателем его идей, что в принципе так и есть.

— Известно, что в своих программах вы любите эксперимент: то соедините классику и джаз, то классику и рок, то на сцене с оркестром артисты-купаловцы. Откуда тяга "похулиганить", как вы сами это называете?

— Я считаю, что академические музыканты не должны быть в глазах публики какими-то небожителями. Безусловно, в определенном смысле мы избранные. Но наша избранность для того, чтобы делать музыку ближе людям, а не для демонстрации, мол, вот смотрите, какие мы великие, сейчас вам сыграем. Единение зала и артиста, в частности дирижера, для меня очень важно. И я имею в виду в большей степени тех зрителей, которых искусство трогает на уровне эмоции, подсознания. При этом я ни в коем случае не заигрываю с публикой, не иду на поводу, а, "усыпив" каким-то интересным, ярким произведением, обязательно "похулиганю" и введу в программу и что-то малознакомое или даже сложное для восприятия.

— Отличается ли ваша работа с оркестром здесь и за рубежом?

— Общение с оркестром, в принципе, везде одинаково. У нас документ одинаковый для всех — партитура, ноты. Другое дело — менталитет. Например, немецкие музыканты суховаты в плане общения, более строгие. Английские — более демократичные, раскрепощенные. И те, и другие — очень дисциплинированные. Итальянцы, испанцы — более свободные, хулиганистые, что ли, от них всего можно ожидать. Французы — своеобразные, могут в любой момент пойти в дирекцию и сказать: мол, уберите этого дирижера, он нас не устраивает.

— Наши так не могут?

— Наши иногда думают так, но не делают. Они как-то человечней, учитывают эмоциональное воздействие такого поступка. А тем — все равно. Они и сами, если их выгоняют, уходят без огорчений. Для них это как сегодня в одном месте пообедал, завтра — в другом. Но я вернусь к работе с нашим оркестром. С одной стороны, она очень легка и радостна, ведь мы несем радость людям. А с другой — очень ответственна. Потому что, если я на гастролях или как гость приехал, я ни за что, в общем-то, не отвечаю. В родном доме меня волнует, чтобы были аншлаги, мне важно неравнодушие к моей работе и к работе оркестра. Здесь через меня проходит все. Например, у одного музыканта ожидается пополнение в семействе, у него мысли полностью в этом, и я должен это учитывать. Или у кого-то неприятности, а у кого-то огромная радость, от чего он в эйфории может забыть все. Я в этом во всем кручусь, и это сложно. Но на репетиции с нашим оркестром я иду с большим удовольствием. Я всегда говорю своим музыкантам: друзья, если мы не будем иметь успеха дома, на своей площадке, то никогда его не будет и за границей. Мы стараемся именно своим искусством доказать, что мы можем претендовать на большее внимание к себе. И мне приятно, что сегодня к нам есть интерес публики, что он все выше, что, извините, на Анисимова ходят и хотят попасть. У оркестра формируется бренд.

— Позвольте дилетантский вопрос, от публики, которая в филармонию не ходит. Зачем дирижер оркестру? Музыканты-то профессионалы, сами наверняка справились бы…

— Мнение довольно распространенное. Да и бывали времена, когда в России в Петербурге работал оркестр "Персимфанс" — первый симфонический ансамбль без дирижера. Такова была их идеология, и они, правда, хорошо играли, однако только пять лет. Вообще, история этой профессии началась сравнительно недавно, обходились как-то без дирижеров, но и музыка, например, барокко, исполнялась небольшими ансамблями и была несложной. Когда родилась опера, помогали совмещать певцов и оркестр капельмейстеры, причем стоя лицом к публике. Задачи современного дирижера намного сложней, чем помочь оркестру играть вместе или изменить темп. Влияние личности на коллектив имеет огромное значение. Оно иногда даже мистическое. Например, Мравинский или Караян в последний период карьеры мало сотрясали воздух руками, даже движение пальца было понятно музыкантам. Не потому, что они долго работали вместе, а потому, что дирижеры излучали какую-то энергию, которая заставляла или помогала музыкантам делать то, что задумал маэстро.

— Слышала, что и вы обладаете какой-то необычной способностью то ли видеть, то ли как-то по-особенному слышать музыку?

— С этим смешной случай был, когда меня призывали в армию и я пришел на медкомиссию. Последним был доктор, который отвечал за психику, — стучал по коленке, водил перед моими глазами пальцами. Все было без проблем, пока он не спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что все прекрасно, но вот сейчас мы с вами разговариваем, а у меня в голове звучит музыка. Он моментально подскочил, куда-то позвонил, прибежала масса народу. Спрашивают: "Какая музыка?" Я говорю: "Увертюра к "Севильскому цирюльнику".

— В армию-то взяли?

— Взяли. Я же их успокаивал, говорил, мол, для музыканта это в порядке вещей, музыку он может слышать, даже если никто не играет.

— Какой город вы считаете для себя родным — Минск или Москву?

— В Москве я родился, но сейчас мне там трудно, не воспринимаю ее совсем. Мой любимый город — Минск, я чувствую себя абсолютно белорусом, минчанином. И я горжусь тем, что в разных странах со своим искусством я представляю Беларусь.

— Помните ли тот момент, когда к вам нагрянула "святая к музыке любовь"?

— Точно помню, что рано начал петь, лет с пяти, причем на публике. Дедушку приглашали гармонистом на свадьбы, и он брал меня на эти, как говорится, халтуры, ставил на стол, и я пел. Вообще, в нашей семье в смысле музыки я — "выродок". Мама — экономист, папа преподавал философию. Дедушка был сапожником.

— Расскажите о своей собственной семье. Она у вас большая — две дочери, сын, наверняка и внуки.

— Внуков трое, замечательные ребята, скоро четвертого ждем. И потом у моей супруги от первого брака есть дети и внуки. Так что я довольно богатый дед. Дочери в Москве. Младшая закончила хореографическое училище, работала в свое время в балете у Елизарьева. Потом переехала в Москву, стала актрисой и фотомоделью, а теперь посвятила себя семье — работает мамой, женой и хозяйкой. Старшая закончила нашу консерваторию. Сейчас работает в редакции телеканала "Россия".

Сын — музыкант, живет во Франции, творит, учится. Я пытаюсь его привлечь к Беларуси, к Минску и, думаю, со временем это удастся. Абсолютно уверен, что здесь нужны такие профессионалы и, в конце концов, его опыт и талант должны принадлежать нашей стране.

— Бывают ли периоды, когда вы с удовольствием ничего не делаете?

— Случаются иногда. По натуре я не бездельник и не сибарит, но просто пойти погулять, полюбоваться природой, пообщаться с родными люблю. А вот музыку не слушаю. Она для меня работа. Люблю читать, особенно литературу биографическую, мемуарную, дневники, переписки. Но, честно говоря, тот график, который я себе задал, мое свободное время никак не увеличивает.