Он рисовал историю

Анатолия Наливаева многие знают как музыканта. Меньше он известен как художник, запечатлевший после войны уходящую натуру — старые кварталы Минска, частью уцелевшие, а кое–где полностью разрушенные во время нацистской оккупации. Со школьных лет он начал зарисовывать Верхний город, Троицкое предместье, которые с тех пор изменились до неузнаваемости.

Спасение из гетто

Наливаев — минчанин. Но корни — из Шклова. Наливай — настоящая фамилия предков.

— Ее отец сменил, добавив –ев как дань пролетарской моде, — вспоминает Анатолий Александрович. — Он потому и ушел из родных Рыжковичей, что под Шкловом, в Минск, желая скрыть свое происхождение из семьи священника. В большом городе устроился на пивзавод бондарем. И проработал до начала войны. Отца мобилизовали. Но провоевал недолго — попал в окружение под Могилевом, раненый бежал, переоделся у знакомого крестьянина в гражданское и добрался до Рыжковичей. Где мы и встретились.

Когда отца забрали на фронт, Толик с мамой бежали из Минска. План был — добраться до Москвы, где жили родственники. По пути остановились в Рыжковичах. На свою беду.

— То, что мама еврейка, в местечке знали все. Нашлись подлые языки — донесли об этом в полицию. Нас схватили, поместили в гетто. Когда дед Филипп Наливай, священник шкловской церкви, узнал о случившемся, то пошел в комендатуру и смог переубедить кого–то из СД, что нас взяли по ошибке, что мы — белорусы.

Улица под виселицами

— Когда вышли из гетто и встретились с отцом, решили возвращаться в Минск. Мы застали наш дом на Цнянской, 50 целым (он выстоял во время войны, сейчас на его месте магазин «Горизонт»). Нас немцы уже не трогали: в Минске о подробностях генеалогии никто не знал, мама получила новые документы и из Гаши превратилась в Агафью Кузьминичну Наливаеву.

Наливаевым не впервой приходилось «забывать» свое прошлое. Отец Агафьи Кузьминичны до революции был богатым промышленником в Рогачеве — в 30–е годы «сомнительная» часть биографии.

— Как вы пережили оккупацию? — уточняю подробности жизни в тревожное время.

— Папа вернулся на пивзавод — его как хорошего специалиста сразу приняли. Я пошел в школу.

— Ночью город бомбили. Как спасались?

— Бомбы падали в основном в центре. Наш дом был на окраине. Отец вырыл в земле убежище — чуть что, там прятались.

— Голодали?

— Летом я подрабатывал — пастухом в Западной Белоруссии. Мама в деревнях выменивала на еду что–то из остатков имущества. Так и выживали.

— А с подпольем поддерживали связь?

— Я не могу сказать точно, как это было. Но помню, что к нам, пацанам, подходили какие–то люди и просили, чтобы сходили к воинским частям, посмотрели и рассказали, как там обстановка. Естественно, что если родители и связаны были как–то с партизанами, то об этом не стали бы говорить. На нашей улице с 1942 года фашисты вешали на фонарях подпольщиков. Сгоняли со всего квартала народ и предупреждали: кто станет сопротивляться — того ждет такая же участь.

После освобождения Минска отца Толика снова забрали в Красную Армию — больше он его не видел. Вскоре пришла похоронка из–под Сувалок...

Город и мастер

В 1944 году Анатолия Наливаева отдали в музыкальную школу: она была в здании, где теперь лицей при академии музыки — слева от костела. На 3–м этаже занимались в тех же классах, где жили преподаватели. К музыкальной «карьере» Наливаев вернется уже в наше время. Теперь он известен как собиратель и исполнитель старинной еврейской музыки Белоруссии.

В сквере на площади Свободы после войны собирались художники. Рядом, в Доме профсоюзов, была студия Сергея Каткова.

— Я показал ему свои рисунки — и он мне дал задание: зарисовывать руины города, — так у Наливаева стала собираться коллекция акварелей с видами центральной части города. О том, что зарисовки Минска когда–нибудь послужат важным историческим документом, Анатолий поначалу не думал. Просто фиксировал уходящую натуру. Многие кварталы остались только на его акварелях: улицы Замковая, Торговая, не дождавшиеся реставрации и снесенные здания в Троицком предместье, Татарская слобода с мечетью.

На одной из ранних работ запечатлена улица Энгельса, идущая от нынешнего проспекта Независимости к Верхнему городу. На полотне Наливаева она узкая, по обеим сторонам — коробки выгоревших домов. Сейчас на их месте — Минский облисполком и Дворец Республики. Видел своими глазами и зарисовал Анатолий костел бывшего монастыря доминиканцев на углу Энгельса и Интернациональной. Красивейший храм взорвали в 1950–м. Он не вписался в Минск, каким его видели архитекторы того времени.

Наливаев ходил по городу с мольбертом до 60–х годов.

— Вдохновил меня сначала Катков, а потом Май Данциг и Леонид Левин, с которыми я учился в студии Каткова и с которыми дружу по сей день. Коллеги не могли много времени посвящать только Минску — они создавали большие работы, выполняли заказы. А у меня находились свободные дни. Дело в том, что я не стал профессиональным живописцем. Сначала работал в бригаде альфрейщиков (маляров по художественной отделке) Дрейцера — она известна тем, что оформляла потолок Русского театра. Потом отучился на реставрационных курсах в Праге. И многие годы проработал исполнителем в монументальном цехе художественного комбината. Своими руками создавал интерьеры музеев Купалы, Коласа, Богдановича, нынешнего к/з «Минск». Зарабатывал хорошо (при выходе на пенсию средняя зарплата у меня была 716 рублей). И времени свободного хватало — вот поэтому и мог себе позволить рисовать город.

Картины Наливаева тем и особенны — что это не фрагментарные зарисовки, а целостная панорама исторической части города. Почерк Наливаева фотографический, и в будущем его работы помогут восстановить утраченные фрагменты застройки. Пока художник успел оправить в рамы несколько десятков работ. Остальные пылятся в сарае — и не только виды Минска, но и многих других городов и сел страны послевоенного времени. Проявляют интерес к собранию частные коллекционеры. Анатолий Александрович ждет, когда к нему придут в гости сотрудники музеев — чтобы сохранить бесценные пейзажи для потомков.

Автор публикации: Виктор КОРБУТ