Наталья Руднева: Театр – это судьба

Имя народной артистки Беларуси Натальи Рудневой знакомо любителям оперы нескольких поколений. Она приехала в Минск после окончания Куйбышевского музыкального училища по общесоюзному распределению, с 1981 года – ведущая солистка белорусского Большого театра. Сильный и красивый, мягкого теплого тембра голос, огненный темперамент, невероятное желание совершенствоваться в творчестве - все это сразу оценили и зрители, и коллеги. Наташенька, как ласково называют певицу в театре, могла вчера исполнить ведущую партию в сложнейшем спектакле, а сегодня выступать с концертной программой в Клубе друзей оперы или на сцене филармонии. А когда было нужно "спасать" театр, могла и вовсе исполнить в одном спектакле две партии. На фестивале "Пять дней с Прокофьевым" в опере "Война и мир" певица в один вечер исполнила совершенно разные по характеру партии "царицы Петербурга" Элен Безуховой и роль старой московской барыни Ахросимовой, которую Руднева выучила всего за два дня.

Принцесса Эболи, царственная Амнерис, роковая Кармен, трагичная Любаша, колдунья Ульрика, страдающая Сантуцца, загадочная Маддалена в одноименной опере Прокофьева, одержимая чувством мести Клара Цаханасьян в опере "Визит дамы" – Рудневой-актрисе всегда веришь, в любой из этих сценических образов она убедительна как певица и актриса, свободно и органично существуя в любой музыке и сценическом пространстве.

7 июня Творческим вечером на сцене театра, которому Наталья Руднева служит тридцать лет, певица отметит свой юбилей.

- Как вам кажется, когда было легче молодому певцу – в то время, когда вы начинали, или сегодня?

- В то время было легче. Во-первых, сейчас многие, кто заканчивает академию музыки, не попадают в театр, а в основном идут преподавать, потому что в театре труппа очень большая и каждый год брать хотя бы по одному выпускнику нет возможности. Когда я выпускалась, больше было мест для работы вокалистам. Наши выпускники уехали в филармонии Гродно, Могилева, остались в минской филармонии. Дефицит определенных голосов был в театре. А сейчас учишься, учишься, а потом не знаешь, где применить свои умения и знания. Конечно, любой вокалист после окончания консерватории мечтает работать не в филармонии и даже не в музыкальном театре, а именно в опере. Когда я начинала, режиссеры и дирижеры готовили партии с молодыми певцами долго и очень кропотливо. Даже после оркестровых репетиций Вощак мог сказать: "Нет, еще рановато. Ведь если выходить, то надо блистать, а не просто спеть". Ведь кажется, вот спел ведущую партию, и уже все можешь. А далеко не все может певец, выступающий пятнадцать и двадцать лет на оперной сцене. Всегда можно чему-то еще учиться. Даже уходя на пенсию, еще чему-то можно научиться. А потом передать все свои знания и умения.

- Как к вам пришла увлеченность оперой?

- Говорят, что существует судьба. В моей жизни это была судьба. Я никогда не думала, что буду работать в оперном театре, и тем более о том, что буду солисткой. Я готовилась к другой профессии – собиралась поступать в педагогический институт на физико-математический факультет. Но те, кто слышал, как я пою в художественной самодеятельности, меня все время подталкивали к прослушиванию, чтобы проверить, действительно ли есть голос и способности. Вот так я попала в Куйбышевское музыкальное училище. После того как я спела, заведующий кафедрой начал рассказывать мне о том, чем мы будем заниматься на первом курсе, на втором… Я ответила, что не собираюсь поступать. "Как не собираешься?! И речи быть не может – надо учиться". В музыкальном училище я очень любила ансамблевое и хоровое пение – больше, чем специальность. К выпуску у меня было направление в Петербургскую консерваторию, но я от него отказалась. Сказала, что буду работать в хоре, по запросу Белорусского оперного театра вместе с мужем приехала в Минск и три года работала в хоре театра. Меня все устраивало, и я не собиралась дальше учиться. Но мой педагог в Куйбышеве сразу после окончания училища взял с меня клятву, что я буду продолжать учиться. Он был смертельно болен, и отказать ему я не могла. Я дала согласие. Педагог через полгода умер, а жена его в каждой открытке мне писала: "Ты помнишь о своем обещании поступать учиться дальше?". А потом опять в судьбу вмешался случай. Совершенно случайно я попала в консерваторию на госэкзамен по педагогической практике. "Спой завтра любой романсик, а я тебе буду делать замечания", – попросила знакомая студентка. Вот я пришла и спела романсик. И тут же преподаватель сказал мне: "Вы должны учиться". Я очень любила работу в хоре и считала, что мне этого достаточно. И тем не менее я закончила консерваторию и еще студенткой пятого курса Александр Михайлович Анисимов пригласил меня в театр на постановку "Риголетто". Я спела премьеру – и судьба моя была решена.

Со временем я так полюбила свою профессию и своих сценических героинь, что даже не представляла, как без этого можно прожить. И теперь, когда меня спрашивают, что главное в моей жизни, я говорю: "Театр и дочка". Это вся моя жизнь. Дочь тоже закончила консерваторию и сейчас работает в хоре нашего театра. У нее есть и другая профессия, она выпускница института иностранных языков. Но она с пяти лет выходила на сцену в спектаклях детской студии и поняла, что не может расстаться с театром. Поэтому после окончания иняза поступила в консерваторию. Наверное, это судьба. Когда я навещала своего педагога в больнице, он однажды, указав на меня, сказал: "Это будущая Кармен". Я тогда улыбнулась, а сама подумала: "Ну, конечно, Кармен. Я же не буду учиться дальше". А все так и вышло. Вот что такое судьба, и я верю в это.

- Какая партия самая знаковая для вас? Может быть, Кармен?

- Нет, не Кармен. Наверное, Любаша в "Царской невесте". Во-первых, я ее готовила для выпуска еще в оперной студии консерватории. Во-вторых, с ней связан счастливый случай. В сентябре 1981 года я пришла на работу в театр. И тут заболевают все исполнительницы партии Любаши. Днем на какой-то очередной репетиции мне говорят: "Споешь вечером "Царскую невесту"? Я сказала: "Да, я попытаюсь. Мне страшно, но я попытаюсь". Мы со Львом Поликарповичем Ляхом зашли в дирижерскую комнату, обсудили все темпы, и вечером – без оркестровых и сценических репетиций – я вышла на спектакль. И с тех пор 25 лет я пела эту партию. Это знаковая для меня партия. Говорят, что в театре должен быть случай, толчок, везение. Вот это тогда произошло. И сразу был решен вопрос о принятии меня в труппу на первое положение. После этого у меня очень быстро появились другие партии. А если говорить о любимых партиях, то я очень любила "Севильский цирюльник" и пела его много лет по два раза в месяц. Этот спектакль пользуется большим успехом у публики, кроме того, в нем занят только мужской состав хора и малый состав солистов. И если отменялся большой спектакль, его очень часто меняли на "Севильского цирюльника". Я люблю эту оперу за то, что все в ней брызжет весельем и жизнью. Ведь обычно у меццо-сопрано очень драматичные роли, связанные со смертью, отравлениями и так далее. И, конечно, обычно в спектакле я играю злодейку. Такие партии очень интересно играть с точки зрения драматического наполнения, но в музыкальном отношении они требуют очень большого расхода голоса. Мне часто говорили: "Ну не надо столько эмоций". А я не могла иначе, потому что в тот момент считала себя то ли Эболи, то ли Амнерис, то ли Любашей. И расходовала, может быть, даже не столько голос, сколько эмоции, исполняя эти партии.

Или, например, я исполняла партию Маддалены в опере Прокофьева. Она вообще написана для сопрано и психологически очень сложная. Когда режиссер Семен Александрович Штейн предложил мне эту партию, я была уверена, что не спою ее. "Когда ты будешь играть, ты вся уйдешь в образ и даже не заметишь этих высоких нот", – убеждал меня Штейн. Так и получилось, и режиссер это предвидел.

- Для голоса это не губительно?

- Если не петь такие высокие партии часто, то это не повредит голосу. При наработанной вверху тесситуре легче петь и партии меццо-сопранового репертуара. А вот для нижнего регистра это не очень полезно.

- У вас бывали конфликтов с режиссерами?

- Никогда. Когда я работала со Штейном, мне очень нравилась у него одна черта. Он, конечно, всегда видел целостную картинку спектакля, как все должно быть. Но когда у меня что-то возникало свое, я говорила: "Семен Александрович, а давайте попробуем. Я вижу это так". Он соглашался: "Сможешь убедить меня, значит, будешь так исполнять". А иногда на примере показывал, что из зала придуманное мной не будет смотреться ярко и убедительно. Например, в классе, на небольшом расстоянии можно играть с помощью мимики и мелкой техники, а на большой сцене нужны обдуманные мизансцены и крупные жесты. И, конечно, всегда должно быть определенное эмоциональное состояние. Артист не может безразлично выходить и петь. Потому что тогда и в зале всем будет безразлично. Если я не проживу определенную роль, зрители тем более ею не проникнутся. Какая бы гениальная музыка ни была, я должна заставить публику вместе со мной и любить, и ненавидеть, и почувствовать всю эту музыку и драматургию.

Оперу "Визит дамы" у нас в театре ставил замечательный режиссер Николай Пинигин. Когда он предлагал сложные мизансцены, некоторые наши солисты начали говорить: "Мне это неудобно, я не увижу дирижера, звук в зал не полетит, подниматься наверх не могу – собью дыхание". А мне было очень интересно с ним. На все, что он мне предлагал, я отвечала: "Давайте попробуем. Если не получится, мы уберем эту мизансцену. Но попробовать надо". Во многих случаях получалось. Вот с такими режиссерами отрада работать.

- Насколько в спектакле для вас важен актерский ансамбль?

- Хорошие партнеры в спектакле – это огромная помощь друг другу. Потому что если я что-то пою и в данный момент переживаю, а мой партнер в этот момент молчит и стоит безразлично, то публика это все видит. Совсем другими бывают спектакли, когда партнер рядом отыгрывает твою музыку и сострадает тебе и не заставляет петь спиной в зал или в кулису. Естественно, во время его соло то же самое должна делать я. Ведь если у партнера пустые глаза, а я ему объясняюсь в любви, мне очень сложно быть эмоционально убедительной. Чтобы заставить его хоть как-то отозваться, я расходую в два раза больше сил, которые могла бы потратить на вокальное исполнение. Но были и просто замечательные партнеры, когда тебе практически ничего не надо делать – если я люблю, он отзывается на мою любовь, если ненавижу, то он, отвечая на мое состояние, усиливает чувство ненависти. Так должно быть, ведь на сцене ты не играешь – живешь. А бывает наоборот. Когда в опере "Кармен" моим партнером был Марат Григорчик, в финальной сцене мне было страшно рядом с ним, он буквально шел на меня с ножом и горящими глазами. И я не могу показать, что мне по-настоящему страшно. И петь еще нужно при этом. Когда молодой певец приходит в театр и выходит на сцену, он как губка должен впитывать то, что делают партнеры по сцене. Если ты себя от них обособлять не будешь, то ты многому научишься.

- Помните ли вы такие спектакли, когда вы были полностью собой довольны?

- Таких спектаклей нет. Даже если публике нравится, ты все равно приходишь домой и начинаешь анализировать: здесь нужно было сделать ярче, в следующем спектакле надо попробовать по-другому… Иначе наступает успокоение, ты выходишь на следующий спектакль и играешь, как по трафарету. Надо постоянно учиться вокально и актерски и в каждом спектакле искать что-то новое.

- У вас огромный репертуар камерной музыки, в том числе белорусской. Что дает вам исполнение современной музыки?

- Наверно, Бог наградил меня не только вокальным, но и гармоническим слухом. И поэтому мне было несложно петь и музыку Прокофьева, и произведения современных белорусских композиторов. Наверное, трудно назвать белорусского композитора, чьи произведения я бы не исполнила. Помню, как один композитор пришел в театр и говорит: "Остались только вы. Если откажетесь, то мое произведение звучать не будет". Я удивилась: "А кто вам сказал про меня?" – "Да все композиторы. Говорят: идите к Рудневой, она вам не откажет". И что мне после этого оставалось делать? Я, конечно, взялась петь его произведение, какой бы сложности оно ни было. Есть у меня и друзья композиторы, которые писали именно для моего голоса. Например, Марина Морозова, Вячеслав Кузнецов, Лариса Мурашко, Галина Горелова. Очень много музыки пела Густава Малера, Эдисона Денисова, Михаила Чулаки – это довольно сложный вокальный язык. Но чем сложнее, тем мне было интересней. Я уже не говорю про "Красную книгу из Монтсеррат" испанца Бенгуэреля, которую я исполняла в рамках культурной программы Олимпийских игр в Барселоне, написанную сложнейшим языком атональной музыки. Наверное, только слух помог мне это выучить и исполнить. Я с азартом берусь за исполнение таких произведений – получится или нет? Лишний раз проверка себя. И конечно, когда получится, очень приятно, и ты понимаешь, что в творчестве поднялся выше.

- Тридцать лет в статусе ведущей солистки театра – что стоит за этой цифрой?

- С одной стороны, это большая дата, с другой – время пролетело незаметно, потому что было очень много интересной работы. Ведь помимо театра я еще очень много сотрудничала разными коллективами: с оркестром Министерства обороны (объездила с ним полмира), с оркестром Министерства внутренних дел, со Смоленским оркестром народных инструментов имени В. Дубровского, с Андреевским оркестром из Петербурга. Всю Беларусь объездила с нашим октетом балалаек. Теперь иногда думаю: когда я это все успела? И театр, и камерные программы, и гастроли, и на радио очень много записала. С другой стороны, за это время выросло целое поколение, дочь моя выросла. Конечно, сейчас почти все мое время я посвящаю своим ученикам. Работа в академии музыки требует очень много сил. Кроме того, десять лет я являюсь постоянным членом жюри конкурса "Романсиада" в Москве. И не перестаю удивляться, откуда молодежь 18-20 лет так чувствует старинные романсы, написанные сто лет назад? Ведь старинные романсы - это всегда чья-то прожитая жизнь.

- Такому исполнению можно научить или это дается от рождения?

- Да, это дает природа. И это всегда видно на сцене. Есть абсолютно холодные люди с очень красивыми голосами. Их можно послушать минут 10-15 – и все. Дальше становится скучно. Если голос ничего не чувствует, не выражает, не заставляет меня волноваться и переживать – мне неинтересно. А уж на сцене оперного театра просто красивый голос – это ничто. Ирина Архипова в свое время говорила, что настоящий вокалист – это пятьдесят процентов голоса и пятьдесят процентов головы.

- Что услышат зрители в вашем Творческом вечере 7 июня?

- В первом отделении вместе с партнерами по сцене я исполню сцены из самых знаковых в моей творческой судьбе спектаклей, а второе отделение будет целиком посвящено романсу. Я попрощаюсь с театром и смогу больше времени уделять моим ученикам в академии музыки. Хочу немножко отдохнуть, ведь нельзя все время жить на разрыв аорты. А потом – у меня уже есть новые интересные планы.

Комментировать этот пост >>>

***
Журнал "Партер" - издание, позиционирующее белорусское оперное и балетное искусство в контексте мирового.