Полесские робинзоны в эпоху интернета
Полесские робинзоны в эпоху интернета
Снова на афишах кинотеатров видим очередной римейк родом из советской эпохи, на этот раз "Служебного романа"... А вот в интернете встречаем сообщение, что идут съемки новых "Приключений Электроника"... Соцреализм ушедшей эпохи возвращается волной ностальгических интерпретаций. Кафе стилизуют под советскую квартиру, дизайнеры вовсю используют образы соц-арта... Перепеваются песни, переснимаются фильмы, переписываются сюжеты... И вот в журнале "Маладосць" печатается повесть Егора Конева "Новыя палескiя рабiнзоны". Может, это действительно просто мода - так же, как в одежду вернулись фасоны 1970-х? Об этом мы разговариваем в формате рубрики "Четыре угла". Одна тема, четыре вопроса, четыре участника: Петр Васюченка, писатель и литературовед, Егор Конев, писатель, доцент Института журналистики БГУ, Георгий Бартош, литератор, и я, Людмила Рублевская, писатель-обозреватель-критик.
1. Нужно ли редактировать наследие соцреализма?
Л.Рублевская: О ревизии культурного наследия советского времени начали говорить еще в эпоху перестройки... Мол, отделить зерна от плевел, выбрать из наследия каждого классика то, что не искалечено идеологией, отбросить заказные, формальные "дрындушки", как называл их Янка Купала.
П.Васюченка: Конечно, хорошо, когда сам автор делает отбор своих произведений по художественным приметам, а не по общественно-политическим. Но вообще редактировать культурное наследие - это советская привычка. Предпоследнее собрание сочинений Янки Купалы, например, было таким образом "отредактировано". Туда не вошли публицистика, сотня стихов, пьеса "Тутэйшыя". Наследие нужно не редактировать, а изучать. Я категорически против постороннего вмешательства в художественные тексты. Даже запятую нельзя убрать.
Л.Рублевская: Пускай пропадает в архивах хорошая вещь, "заклейменная" уступкой цензуре?
Г.Бартош: Литературное произведение - это еще и исторический документ, и его нужно воспринимать в историческом контексте. Редактирование - искажение духа времени.
П.Васюченка: Впрочем, попытки есть. В стихотворении Купалы "Хлопчык i лётчык" в детских изданиях убрали строфу о том, как мальчик пролетает над Кремлем, мол, смысл этих строк трудно объяснить современным детям.
Е.Конев: Мне кажется, что наследие соцреализма в основном и известно филологам. Это не достояние широкой общественности. Нужно просто помнить об увлекательных сюжетах, которые были написаны в тот период, и развивать их в наше время. Белорусской литературе 1930-е годы подарили не только "Полесских робинзонов", но и "Миколку-паровоза"...
Л.Рублевская: Так и вижу: "Миколка-паровоз на новый лад".
Г.Бартош: Миколка-мерседес.
Е.Конев: А "Приключения бравого вояки Мишки и его отважных друзей", где звери воюют с белополяками? Почему не подарить им вторую жизнь? Сюжет: даже звери помогают защитить свободу своей страны.
П.Васюченка: Там довольно жутковатые сцены есть.
Е.Конев: Так и в "Полесских робинзонах" тоже! Дети выбивают медведю палкой глаз. Сдирают с гадюки шкуру. Выскабливают черепаху из панциря.
Л.Рублевская: Причем живьем.
Е.Конев: Конечно.
П.Васюченка: Хорошие детки!
Е.Конев: Они просто добывают себе еду, учатся выживать. 80 лет назад это воспринималось нормально. Сейчас уже не укладывается в рамки экологического воспитания. Но сама по себе идея, заложенная в повести, не устаревает.
П.Васюченка: Я занимался проблемой сервильной литературы 1930-х гг. И пришел к выводу, что наши писатели не такие уж были конформисты. Они искали себе оправдания. Купала, например, надеялся, что все переменится, станет на свои места. Кузьма Чорный думал, что напишет пару "правильных" произведений, заткнет горло критикам и возьмется за настоящее творчество. Другие писатели даже верноподданнические произведения старались написать красиво, и получалось "Письмо белорусского народа Великому Сталину". Но был еще один выход: найти безопасную нишу. Такую нашел Янка Мавр: приключения, детская литература... Можно было еще писать про любовь, но это считалось мещанством. То хорошее, что было создано в советскую эпоху, создано наперекор ей. Контролировалось все...
Г.Бартош: Контроль и компетентность - не одно и то же. Тогда контролировали, но понимать - не понимали. Потому и появлялись произведения, пережившие эпоху.
Е.Конев: Идея сбрасывать прозу советской эпохи с корабля современности мне не нравится. Потому что тогда и мы в свое время станем такой же лакуной в общественной памяти. Нужно сохранять преемственность, хотя бы в сюжетах, чтобы все эпохи были ненапрасны и небесследны.
Г.Бартош: Может, не стоит заглядывать так далеко? Лично мне абсолютно по барабану, сбросят меня с корабля современности, буду ли я там лежать на нижней палубе или попыхивать сигарой в капитанской рубке... Мне кажется, что белорусские литераторы страдают некоторой гигантоманией. А нужно думать о том, как мы можем в серой обыденности, где никто не собирается нас кормить, опекать и развлекать, обрести радость жизни и поделиться этим светлым чувством с другими...
Л.Рублевская: Повторю банальную вещь, что в контексте литературы писателя никто не избавлял он нагрузки "больше, чем...". Хотя бы в смысле популяризации белорусского языка и белорусской истории.
Г.Бартош: Проще на это надо смотреть. Делай то, что доставляет тебе удовольствие. Хочешь - редактируй советское наследие, хочешь - не редактируй.
П.Васюченка: Георгию можно возразить только в одном: не все литераторы настроены веселиться и легко прожить. Есть люди, которые считают литературу очень "мозольным" трудом, как Лев Толстой. Знаю писателя, который получил сердечный приступ за письменным столом, когда писал роман. У него своя правда. Я, например, никогда не претендовал на миссионерство в литературе.
Г.Бартош: Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли: я вовсе не призываю писать левой ногой и проводить время на гламурных тусовках. Я говорю об отношении к собственному литературному труду. Если ты воспринимаешь его как жертвоприношение, то у тебя одна публика. Если же ты воспринимаешь писательство как праздник и приключение, то и читатель у тебя другой. Что касается сердечных приступов, то как гипертоник в четвертом поколении могу сказать, что приступ может настигнуть где угодно. Прямой связи здесь нет. Что касается установки на жертвенность, то она сама по себе наследие и советской эпохи, и предыдущих литературных эпох.
П.Васюченка: Уберите жертвенность - и многие перестанут писать.
Г.Бартош: Так, может быть, и слава Богу?
П.Васюченка: Думаю, нет. Продукция от таких установок часто бывает качественной. С другой стороны, те, кто считает, что ими что-то пишет...
Л.Рублевская: Это уже клиника!
2. Почему появляются римейки произведений советской поры?
Л.Рублевская: Искусствоведы говорят о некоей закономерности: через определенное количество лет возникает ностальгический интерес к какому-то времени, его быту, культуре, атрибутике... Может быть, пробил час, когда романтической паутиной покрылся и соцреализм?
Г.Бартош: Я думаю, переписывают в основном узнаваемые произведения, классику. И "советские" произведения здесь ни при чем.
Е.Конев: А "Служебный роман", "Ирония судьбы" - это что?
Г.Бартош: Это экранизации. Насколько я помню, за основу и того и другого фильма взяты пьесы Рязанова и Брагинского. Или же их сценарии были переработаны в пьесы. Но кто-нибудь слышал о том, чтобы эти пьесы ставили в современных театрах? Как литература они остались в 1970-х.
Л.Рублевская: А новые версии почти всех советских детских произведений - сказки о Незнайке, Самоделкине, Хоттабыче?
П.Васюченка: Эта детская литература в свое время тоже была украдена. Волшебник Изумрудного города - волшебник страны Оз, "Золотой ключик" - "Приключения Пиноккио"... И доктор Айболит существовал задолго до своей "реинкарнации".
Л.Рублевская: Да, факт известный. Тогда тоже адаптировали классику под новую идеологию.
П.Васюченка: Касательно "советского ренессанса", то все просто: человек любит свое детство, даже если оно было дискомфортным. Любит свою молодость - с ощущением энергии и силы. С надеждой на будущее. Поэтому детство и юность ассоциативно связываются с искусством того времени. Но это только одна из причин. А еще это - иной тип цивилизации, ощущение аутентичности бытия. Вспомните реалии 1950 - 1960-х... Аутентичные игрушки, река, футбол... А теперь что? Кнопки, кнопки, кнопки... Поэтому и молодежи нравится то время. И не только советской действительностью. То же происходит и с американской молодежью - ностальгия по аутентике. Кроме того, наше время перенасыщено идеалами успешного человека. Персонаж современного масскульта - удачливый бизнесмен, ловкий литератор... Это утомляет. Каков бы ни был идеал 1960-х, он был более романтичным.
Г.Бартош: Егор, а почему вы избрали для переосмысления именно "Полесских робинзонов"?
Е.Конев: Я увлекался туризмом, так что есть жизненный опыт, чтобы раскрыть именно эту тему. Первоначально написал сценарий на конкурс "Беларусьфильма". Но мне сказали, что им неинтересны сценарии, действие которых происходит в сельской местности. И тогда я трансформировал сюжет в прозу. Конечно, современным детям уже не с руки бороться со шпионами и вредителями, и те у меня превратились в "черных археологов".
Л.Рублевская: И юная героиня у вас появляется. Для гендерного равновесия, наверное.
Е.Конев: Что же это за произведение, где нет героинь?
Л.Рублевская: Ну, у Мавра обходилось...
Е.Конев: Монтень писал в предисловии к своей книге: кто-то обвинит меня, что я собрал чужие цветы, но я перевязал их своей ленточкой.
Л.Рублевская: В романе современного российского писателя Елизарьева "Библиотекарь" описывается, как в книгах советского среднего писателя обнаруживается психотропное воздействие: читающий приобретает сверхспособности. Возникают секты, ведущие кровавую войну за обладание этими томами, недавно никому не нужными... Может, возвращение к "списанному" наследию вне контекста эпохи откроет в нем новое качество?..
3. Как относиться к римейкам?
Г.Бартош: Есть бродячие сюжеты, которые воспроизводятся в каждом поколении, в каждой культуре. В них есть мысль, которая носит или утешительный характер, или предупреждающий. Из романов Толстого интерпретируют не "Войну и мир", а "Анну Каренину". Потому что в "Анне Карениной" есть очень простая, доступная мысль: "Вышла замуж - нечего изменять".
Л.Рублевская: Это вы, Георгий, усмотрели такую мысль. А читательница может усмотреть идею, что женщина имеет право на любовь.
Г.Бартош: Но заботливый автор предупреждает: расплата неизбежна! Предательницу ждет поезд.
Е.Конев: Поезд - это же, по Фрейду, символ мужского начала.
Г.Бартош: То есть мужской мир все равно победит. Русская литература второй половины XIX века переполнена едва скрываемым презрением к женщине... Чехов, на мой взгляд, - энциклопедия женоненавистничества.
Что касается "Полесских робинзонов" - их можно воспроизводить в любую эпоху...
Л.Рублевская: Собственно говоря, Янка Мавр переосмыслил "Робинзона Крузо".
Е.Конев: А Даниэль Дефо - книгу, которая вышла 50 годами ранее.
П.Васюченка: Уточню как литературовед: то, что сделали Дефо, Мавр, Егор Конев, - это скорее произведения по мотивам. Необитаемый остров - это архетип.
Е.Конев: А на "Войну и мир" написан римейк, я сам его читал. Там Пьер Безухов и Наташа Ростова в момент восстания декабристов занимаются любовью.
Г.Бартош: Это сиквел, продолжение.
Е.Конев: Они плодятся сейчас в Европе, в России... Но не в Беларуси. У нас нет массового кинематографа, массовой литературы и успешных сюжетов.
П.Васюченка: У нас уже все было. У всех визуальная поэзия появилась в ХХ веке, а у нас Симеон Полоцкий писал ее в XVIII. В принципе, любая летопись - суть интерпретация, потому что основана на тексте предшественника. Франтишку Алехновичу не понравилось, как заканчивается купаловская "Павлинка". Ну что это такое: посадили в тюрьму Якимку! И он в Вильно написал "Заручыны Паўлiнкi". Посвятил Купале. В его пьесе Яким выходил из тюрьмы, они с Павлинкой бросались в ноги Степану Криницкому, тот говорил монолог на две страницы, проливал слезу и давал согласие на брак. А потом на свадьбе кто-то из гостей говорил: "А знаете, Адольфа Быковского арестовали!" Купала, узнав о такой "новой песне", долго злился и стучал тростью: "Подайте мне этого мерзавца, я ему покажу!" Алехнович еще переписал пьесу Каэтана Марашевского "Птушка шчасця". Тут уж тростью никто не стучал, потому что Марашевский умер в XVIII веке. Сегодня римейками в белорусской драматургии успешно занимается Сергей Ковалев. Так что это окно уже открыто.
Л.Рублевская: Раньше воспроизведение артефакта было равно оригиналу, долгое время художники ведь даже картин своих не подписывали, рукописи были анонимными. Сегодня, в мире индивидуализма, к произведениям, в которых используются известные сюжеты, изначально относятся как к чему-то вторичному.
Г.Бартош: Все зависит от уровня таланта автора, пересказывает ли он чужое или придумывает свое.
4. Какие перспективы у римейков в белорусском контексте?
Л.Рублевская: Ввести произведение в другую эпоху не так-то просто. Может ли писатель быть независим от контекста своего времени?
П.Васюченка: Нет, ведь даже написание коммерческих произведений - это не свобода.
Л.Рублевская: Свобода - это если пишешь в стол...
Г.Бартош: Представим писателя, который создает себе искусственный мир, сидит дома, творит. Не читает газет, не смотрит телевизор... Но почему этот уклад сложился таким образом? Потому что он воюет с собственным временем. В любом случае он - заложник ситуации, в которой он родился. Ты или участвуешь в жизни, или игнорируешь ее, но все равно с ней в диалоге.
П.Васюченка: У каждого своя правда. Никогда бы мы не затащили в литературные игры Василя Быкова. Вот Короткевича - запросто... Хотя они были друзьями.
Г.Бартош: Я вижу между ними сходство - это прежде всего совестливая литература, произведения о нравственном выборе. Для меня между ними нет никакого противоречия. А был ли в 1960 - 1970-х годах у нас писатель, который бы описывал современную ему жизнь так, что до сих пор его тексты остаются актуальными?
П.Васюченка: Иван Шамякин. Студенты очень любят его "Сэрца на далонi".
Г.Бартош: Мне кажется, что кризис современного белорусского кино был подготовлен еще в 1960 - 1970-е: были хорошие фильмы о войне, отличное детское кино, но как только кинематографисты пытались показать современную жизнь, это получалось неестественно, неискренне уже на уровне текстов.
Е.Конев: То же и в последней пятилетке.
Л.Рублевская: Любое произведение - это еще и архетипический герой. Герои советского времени в принципе не должны совпадать с сегодняшней ментальностью... Их нужно или изменять, или "обстебать".
Е.Конев: Для "переделок" выбирают героев, у которых есть внутренняя свобода поведения.
Л.Рублевская: А я могу представить и Павку Корчагина, и Мальчиша Кибальчиша в жанре постмодернизма.
Е.Конев: Россияне лет десять назад сняли фильм по анекдотам о Чапаеве. И зритель его не воспринял.
Л.Рублевская: А как вы думаете, на какие еще произведения из белорусской литературы могут появиться новые версии, фанфики, комиксы?
Г.Бартош: Конечно, самый притягательный писатель - Короткевич. Но его невозможно переписать. Он на самом деле - постмодернист. Каждое его произведение - это некий законченный проект, жанровый, стилистический.
П.Васюченка: У нас есть "Хлопчык i лётчык" Купалы и есть "Хлопчык i копчык" Андрея Хадановича.
Л.Рублевская: Без комментария...
Е.Конев: Очень выгоден для экранизаций Ян Барщевский.
Г.Бартош: Есть еще одна причина, почему на материале белорусской советской литературы не может быть построено большое количество "историй с продолжением": значительная ее часть на военную тематику, которая требует личного эмоционального опыта, а сегодня - еще и свободы от стереотипов.
П.Васюченка: Хорошая тема - любовь Лобановича и Ядвиси, героев "На ростанях".
Л.Рублевская: Мы предлагали уже об этом фанфики писать...
П.Васюченка: Мой знакомый учитель предложил ученикам написать продолжение "На ростанях", так чего только не понаписывали! Вплоть до того, что Ядвися стала наркоманкой...
Е.Конев: Кокаинисткой, видимо...
Г.Бартош: А может, наоборот, надо освободиться от советского прошлого?
Л.Рублевская: Сбросить с корабля современности?
Г.Бартош: Да зачем, пускай полежит, корабль большой... Мне кажется, современная белорусская литература должна развернуться в мир, не на самое себя. И лозунг дня я бы предложил такой: даешь белорусские римейки на мировую классику. Возможно, есть поводы для нового осмысления Кондрата Крапивы или Ивана Шамякина... Но если они не находятся сразу, по щелчку, надо брать бродячие сюжеты из европейской литературы.
Л.Рублевская: Так, может, такие примеры у нас уже есть?
П.Васюченка: Конечно, есть. На сюжеты Шекспира Дунин-Мартинкевич писал. Я в 2009 году в "Маладосцi" написал цикл "Беларускi Геракл".
Л.Рублевская: Ну я тоже пересказала античные мифы в "Старасвецкiх мiфах горада Б"...
Е.Конев: Поскольку у нас литературное творчество - дело сугубо личное, для собственного удовольствия автора, мне кажется, никакой лозунг сейчас не сработает. Ляжет кому-то на душу написать новых "Ромео и Джульетту" - кто ж запретит ему?
Г.Бартош: Но если объявить конкурс, дать архетипический расхожий сюжет - и посмотреть, что получится! Это интересно.
Л.Рублевская: Предлагаю для этого "Собор Парижской Богоматери"!
Г.Бартош: Лучше ближе к первоисточнику - "Красавица и чудовище"! Ну что, я пошел готовить объявление?!.
Автор публикации: Людмила РУБЛЕВСКАЯ
Фото: Артур ПРУПАС