"Личное дело". Александр Анисимов: Я считаю, что Большой театр потерял с моим уходом

Белорусского дирижера Александра Анисимова называют одним из сподвижников классики, ему признавались в любви лучшие музыкальные коллективы. Маэстро всегда старается удивить публику и академическими, и нестандартными проектами. О том, как строится работа в его оркестре, почему пришлось расстаться с Большим театром оперы и балета и в чем секрет умения удивлять, не повторяясь, Александр Анисимов рассказал в студии TUT.BY в рамках авторской программы Алексея Вайткуна "Личное дело".

Каждый из нас может признаться в любви той профессии, в которой он состоялся и состоит. Как вы признаетесь в любви музыке?

Я часто говорю музыкантам и самому себе, что нам повезло: мы занимаемся любимым делом, а за это еще и деньги платят. Конечно, это непростая работа: есть специальные исследования, опубликованные ЮНЕСКО, о том, что труд дирижера приравнивается к труду молотобойца в кузнечном цеху. Затрата энергии, калорий очень большая - за репетицию или концерт можно потерять до двух-трех килограммов.

Опишите себя в момент репетиции.

Ситуации бывают разные. Например, сегодня репетиция сразу не задалась: из творческого состояния меня вывела какая-то неорганизованность. Предположим, не хватает музыканта, и меня не предупредили, что его нет, что он заболел или опаздывает. Не хватает инструмента на сцене – должно быть два рояля, а стоит один. Меня это так выбивает из себя! Я сам очень аккуратен, организован, и требую от своих коллег и тех, кто мне помогает, такого же отношения к профессии. Если организации нет, то не будет никакого искусства. Я все время говорю музыкантам оркестра: "Музыка начинается с тишины, музыка начинается с организации". Тогда вдохновение не вспугнем.

Еще Стравинский говорил: "Я должен знать, что мне заказала сочинение княгиня Полиньяк, для исполнения в комнате в восемнадцать квадратных метров. В этой комнате должно быть трое музыкантов, и они должны играть в течение пяти минут. Вот тогда приходит вдохновение". Так и со мной.

Сегодня, повторюсь, репетиция сразу не задалась. Я покинул зал, где мы репетируем, оставил людей, чтобы они привели все в порядок, а через пятнадцать минут вернулся. Может быть, это сразу подействовало на музыкантов: они играли не так интересно, не так качественно, как мне хотелось бы.



Скачать видео (181 Мб)

Как вы с ними разговариваете в эти моменты?

В эти моменты я говорю немного раздраженным голосом, но никогда не выхожу за рамки, чтобы это кого-то не обидело. Я могу повысить голос, громко сказать, но будет понятно, что это мое эмоциональное состояние, а не скандал на кухне.

Я люблю репетицию, а когда мы что-то вместе ищем, находим - радуюсь, как ребенок.

Как вы понимаете, что нащупали и нашли это что-то?

Своими ушами, а иногда и глазами. Я вижу, что музыканты сами получают удовольствие, что они понимают, что что-то получается, и что их труд, затраченный в течение двух часов репетиции, не прошел даром и есть результат. Такие репетиции мне нравятся, я люблю их, но они, к сожалению, не всегда бывают. Иногда приходится сказать что-то негативное в адрес музыкантов, пригрозить, что мы, к сожалению, можем конкретно с вами расстаться.

А вы к ним обращаетесь на "вы"?

Обязательно! Я разговариваю с ними на "вы", многих знаю по имени-отчеству – мы уже вместе с этим оркестром семь лет.

Легко ли с вами работать? Как вы сами думаете?

Я думаю, что со мной нетрудно работать. Музыканты любят, уважают и хотят видеть в дирижере не погонялу, который палкой погоняет их направо-налево, а который ставит понятные, доступные и реально решаемые задачи. Если такой дирижер за пультом, им легко работать, им нравится такая работа. Если же что-то очень туманное, непонятное, малопрофессиональное, то сразу ставится барьер и контакта не получается.

А идет ли в момент репетиции совместный поиск?

Да, обязательно. Мало того, я советуюсь с музыкантами, спрашиваю, как они думают. Вопрос "Как вы думаете?" у меня очень популярен, хотя этот стиль процентов на пятьдесят-шестьдесят не приемлем другими дирижерами. Наш брат дирижер делится на два вида: диктатор и человек, который добивается хорошего результата другим путем.

Вы, конечно, не диктатор?

Я и в искусстве, и в жизни не признаю черного и белого. Папа мой был философом, и я абсолютно уверен в диалектике нашего существования. В моем стиле совмещается и то, и другое, но главное – это все-таки доброжелательность. Главное – это что мы несем красоту, а красота не может быть достигнута кнутом, окриком. Это возможно только через мысль, понимание…

Как удается дирижеру слушать одновременно такое количество идей и инструментов?

Это приходит с опытом. У меня в жизни был такой эпизод. Призывают в армию, прохожу медкомиссию. Последний специалист – невролог, который по коленкам стучит. Я сделал все, что он просил, дотронулся до носа, не перепутал со ртом. Потом врач меня спрашивает: "Есть ли у вас какие-то вопросы или жалобы?". Отвечаю, мол, никаких жалоб нет, прекрасно себя чувствую, но когда разговариваю с людьми, то одновременно во мне звучит музыка. Врач насторожился – как это так? Вот так и добавляю, что в данный момент у меня в голове увертюра из "Севильского цирюльника". Доктор куда-то позвонил, прибежала масса народу в белых халатах. Я еще раз это им рассказал. Они задумались, а я говорю: "Вы не волнуйтесь, все в порядке, просто у меня такой склад ума - музыкальный". Но испугал я их серьезно.

А вы музыку с детства слышите?

Наверное, с детства, хотя потом это качество развивалось серьезнее. Вы спросили, как можно слышать сразу несколько линий. В принципе, и математики, и люди, связанные с компьютером, все прекрасно понимают: вы открываете страницу, а дальше можете открыть массу файлов, но вы же помните, где остановились, куда вам надо вернуться, получив информацию. Это ведь тоже многомерное мышление.

Так и у музыканта, и у дирижера слышание разных линий должно иметь место. Причем не только слышание, но и контроль: мало извлекать звуки, нужно, чтобы они были теми, которые необходимы.

Кстати, мое первое признание пришло в спектакле "Черевички", в котором я дирижировал. Это опера Чайковского, она редко исполняется, и тогда на фестивале в Уэксфорде у нас был огромный успех. Первые рецензии были такие: "Великолепное прочтение, но особенно запомнилась шевелюра дирижера. Какие волосы! Как они взлетали!". Моя подруга-пианистка, с которой мы работали, подшучивала надо мной: "Саша, ты пометь вот это место, где ты тряхнешь головой! И через пять страниц тоже тряхни!". Вот я и жалею, что сейчас так тряхнуть головой не смогу, и такого эффекта не получится. Так что приходится придумывать что-то другое.

Скажите, а от журналистов вам доставалось?

В международном плане да. Например, когда в российскую столицу с концертом приехала Монсеррат Кабалье, созвали пресс-конференцию, и один из журналистов спросил у Кабалье: "А где вы откопали Анисимова? Неужели в Москве мало дирижеров хорошего уровня?". Она ответила: "Может быть, вам он малоизвестен, но за границей его очень хорошо знают. Я именно на него рассчитываю, потому что на Западе он известен как замечательный оперный дирижер".

Очень часто можно услышать фразу "Произведение в прочтении того или иного дирижера". Как читаете вы?

Здесь объяснений много, можно даже написать большую и очень интересную книгу, похожую на детектив. Приведу маленький пример, который, возможно, позволит ответить на вопрос.

Еду в машине из Дублина в Корк в Ирландии. За рулем мой друг. Он включает запись Пятой симфонии Чайковского и спрашивает: "Что это за оркестр?". Я думаю: хороший оркестр играет, а что за он, кто дирижер – не знаю. И когда мы доходим до места, которое только один дирижер увидел не так, как все остальные, я понял, что этот дирижер – Анисимов.

Есть некие детали, у каждого свои, которые сразу окрашивают интерпретацию в другой цвет. Это творческая находка.

А может быть находка неудачной?

Может, и такие неудачные находки некоторые люди даже коллекционируют. И эти записи становятся такими редкими, гораздо ценнее правильных. Это как некоторые нумизматы коллекционируют неправильные запятые в монете или купюре.

Когда в кругу друзей рассказываешь о походе в филармонию и называешь вашу фамилию, всегда интересуются, чем вы удивляли сегодня. Действительно ли сейчас необходимо удивлять?

У меня нет задачи специально удивить, но я никогда не забываю о том, что публика приходит и платит деньги не для того, чтобы в очередной раз пройти путь от своего дома до филармонии. Когда мы в свое время шли на очередной фильм Тарковского, мы ждали необычного, ждали чуда. Когда я шел на фильмы Параджанова, я тоже был уверен, что получу нечто новое, абсолютно неизвестное. Когда я шел в театр Товстоногова в Ленинграде, я был уверен, что "Горе от ума" Грибоедова будет необычным, фантастически интересным для меня. Я этого ждал, и ожидания оправдывались.

Я хочу, чтобы публика знала, что Анисимов долго думает, вынашивает свои программы. Я хочу, чтобы программа была необычной не в плане фокуса, а чтобы люди, севшие в кресло в зале, чувствовали не обыденность жизни, а праздник. Пусть он будет с трагичной ноткой или, наоборот, с положительной струной, но это будет от искусства, а не просто от обыденности.

А как, удивляя, не повторяться?

Я думаю, что с каждым годом мне будет все труднее и труднее искать программы, но ведь я же еще думаю не только о программах в Минске. У меня есть предложения из других городов, стран, и я нигде не повторяюсь в плане составления драматургии программы. Хочется, чтобы каждый раз было что-то интересное.

Раньше мне казалось, что с каждым годом будет все труднее и труднее не повториться. Но сейчас я в филармонии думаю о своем восьмом сезоне, и у меня столько идей, что приходится их откладывать на девятый и десятый сезоны. Моих программ в филармонии должно быть не меньше 50%, такую я себе поставил задачу, но, с другой стороны, я хочу, чтобы публика встречалась и с другими дирижерами, чтобы приглашали интересных музыкантов. Я перестал бояться, что будет невозможно придумать что-то новое и удивить публику: мир музыки безграничен, этот океан насыщен столькими идеями, их надо только почувствовать и постараться донести до слушателя.

А есть ли у вас профессиональные фишки, изюминки, которые ассоциируются только с вами?

Может быть, то, что я не боюсь и люблю обращения в зал...

Не секрет, что у вас много недоброжелателей. Говорят, что вы все время пытаетесь кому-то что-то доказать…

Возможно, я наивный человек, но нет впечатления, что у меня много недоброжелателей. У меня, как и у любого другого человека, есть люди, которые думают не так, как я, которые могут меня критиковать. Но все равно у меня нет впечатления, что я заслужил целую армию каких-то врагов. Если, например, представить, что нужно было бы провести референдум по поводу Анисимова, у меня есть такое наивное впечатление, что 80% голосов будет за меня, а 20% против. Это хорошее соотношение.

Каково ваше отношение к белорусскому Большому театру и к его нынешнему руководству?

У меня не может быть плохого отношения к этому коллективу и к совершенно фантастическому месту, в котором расположен театр: им я отдал почти двадцать лет своей жизни, и очень счастливых лет.

А сейчас, я считаю, наступила пора необыкновенной возможности расцвета этого места и этого коллектива. Если нынешнее руководство Большого сможет воспользоваться этой порой, это будет прекрасно.

Во многих СМИ пишут, что с прошлым руководством Большого театра у вас все время было недопонимание. Как вы, кстати, отнеслись к отставке Елизарьева?

Я думаю, что необходимо было найти какие-то компромиссные решения, чтобы сохранить Елизарьева для балета. Но у Валентина Николаевича, видимо, амбиции были больше. Честно говоря, я сам мечтал поставить с ним оперу, ведь он мог бы это сделать интересно. Возможно, амбиции Елизарьева пошли вразрез с планами и амбициями вышестоящих организаций. Сейчас без него, без его супруги, которая была худруком оперы и главным режиссером, положение довольно сложное, но для меня более приемлемое. Действительно, у меня не было взаимопонимания с Маргаритой Изворской-Елизарьевой.

А в чем причина?

Я сам не пойму. Я готов был повторить очень счастливый и положительный опыт нашей работы с Елизарьевой над "Леди Макбет Мценского уезда". Это был прекрасный спектакль, имевший огромный успех. Это был наш спектакль. Мне кажется, что мы бы могли сделать ту же "Хованщину", с которой и начался вдруг разъезд в разные стороны. Она решила ставить с другим дирижером, с Геннадием Провоторовым, и это, мне кажется, было неправильным решением с ее стороны. Я не обиделся, хотя мне было это небезразлично. Более того, она решила, что с этого момента мы сделаем развод, и театр проживет без Анисимова.

Она предложила мне остаться в театре и работать в качестве очередного дирижера, но это не устроило мои амбиции.

Ваши оперные проекты в филармонии многие считают шилом в бок Большому театру. Есть ли в этом доля правды?

Один раз в год я делаю концертные исполнения опер, но это ни в коем случае не доказательства того, что "посмотрите, что вы потеряли" или "посмотрите, как надо делать".

Как по-вашему, Большой театр потерял с вашим уходом?

Я думаю, любой коллектив, если он отказывается от чего-то, что приносит ему пользу, теряет. И в данном случае он потерял.

Вы бы вернулись, если бы вас позвали?

Меня уже позвали – пригласили на постановку. Меня не приглашают туда на постоянную работу, и, может быть, это правильно: если рядом находится специалист, который может принести пользу театру, почему бы не воспользоваться его возможностями и талантами? Я дал согласие на постановку двух сочинений, которые сначала продемонстрировал в филармонии, – это "Шагреневая кожа" Мдивани, балет, который сейчас принят к постановке в театре, и опера Кортеса "Медведь".

Читая прессу, можно часто встретить замечания культурного бомонда Москвы о том, что в России не хватает достойных дирижеров. Вы работали с москвичами, но творческие отношения дальше временной работы не пошли. В чем причина?

Контакт с Москвой никогда не был постоянным. Тем не менее и Москва, и Петербург регулярно приглашают меня на отдельные интересные проекты. Впереди, например, у нас два проекта в Москве: один на майские праздники в связи с 65-летием Победы, куда меня приглашают вместе с нашим оркестром, второй проект, очень интересный, касается конкретно меня.

Третий или четвертый год в Москве проходит международный фестиваль симфонических оркестров под патронатом президента России. Кто-то его воспринимает как альтернативу пасхальному фестивалю Гергиева. В этом году, 12 июня, в День России, я буду дирижировать оркестром Индии: когда-то, три года назад, я стоял у истоков этого оркестра и продирижировал первую программу в Бомбее. В этом же году Девятая симфония Чайковского в исполнении индусов под управлением белоруса с участием русских солистов и казахского хора будет исполняться в российской столице.

Вы работаете с оркестрами ведущих театров мира. Есть ли у вас любимый оркестр, кроме своего, родного?

Да, многие годы любимым был оркестр Ирландии, которому я посвятил почти десять лет работы. Ирландцы – это очень открытые, милые и симпатичные люди, и, как ни странно, при таком удалении и при абсолютном различии менталитета, языка, культуры они так близки к белорусам и русским – это просто удивительно!

Моя первая встреча с этим оркестром стала встречей взаимных симпатий. Когда мы стали делать записи на очень солидной фирме Naxos, пластинки и диски которой всегда рецензируются, и, как правило, все эти рецензии отмечают как лучшее исполнение. Всегда отмечалось удивительное, "молодое" звучание оркестра. Это ощущение праздника, ощущение открытия жизни как радости в звуке слышно. Поэтому мне этот оркестр был очень важен и дорог, я его очень любил.

Я временно сократил свои заграничные контакты для того, чтобы "достать" наш оркестр и сделать из него такой бренд, которым бы я гордился. Я уже горжусь им, но одной моей гордости мало: нужно, чтобы им гордилась страна. И я постараюсь этого добиться.