«Паранойя». История болезни

По-видимому, в последнее время ему доводится проделывать это не в первый раз. О романе, о нашей общей паранойе и о том, где заканчивается книга и начинается реальность — в интервью с писателем Виктором Мартиновичем. 

— Витя, тебе, судя по всему, уже приходится оправдываться?

—Да я вынужден оправдываться с самого начала, как только возникла вся эта дебильная шумиха вокруг книги. А все потому, что не надо читать книгу как газету.

— А если читать как газету?..

— Тогда возникают два вопроса. Первый — почему так не похоже? Второй — а что все это значит? Отвечаю на эти вопросы: не похоже, потому что это не то. И не значит это ничего.

— Ну, на счет «не похоже» можно и поспорить. С другой стороны, я не поверю, что ты писал эту книгу, не подозревая о том, что ее попытаются натянуть на нашу действительность.

— О том, что я подозревал… Я только начал писать первую главу, и даже еще не знал, как будут звать героев и насколько они будут близки к той реальности, в которой мы живем... В общем, треть книги — не поверишь — была написана вот на этом мобильном телефоне. Я садился и херачил, при этом следя, чтобы телефон не подключался к сети. Потому что писать на ноутбуке боялся.

Когда роман был готов, я уже четко понимал, что его могут запретить. Что это будет даже логично. Но я сделал все, чтобы это предотвратить.

В первом анонсе, который прозвучал, кажется, на «Еврорадио», я сказал: если книгу запретят, то она станет бестселлером. И говорил я так как раз с той целью, чтобы роман не запретили.

Симптомы

— Извини, конечно, но мне показалось, что такую книгу мог написать человек, который знаком с паранойей не понаслышке. Прочувствовать, так сказать, на себе.

— Ну так я ее и прочувствовал! По завершении романа мне месяца два виделась всякая чушь. Спать не мог. Я даже думал к врачу обращаться.

— Обратился?

— Нет, отпустило. Когда за мной пристраивается машина…

— С номером КЕ?

— Ну да. То я уже понимаю, что она просто куда-то едет. Не за мной, а по своим делам.

Кстати, вот тебе реальная история. Значит, книга уже вышла. Я сижу в аэропорту. Прошел уже контроль, жду вылета. Вдруг нарисовываются два таких типичных, колоритных дядьки. Шнурки от рации в ухе. И ходят за мной повсюду. Я отойду — они за мной. И смотрят — вижу — на меня! Ну, думаю, все. Приплыли.

В итоге один идет ко мне. Подходит, и говорит: «Слышишь, брат, тут надо кое-что купить в дьюти-фри, но мы работаем, и нам нельзя. Помоги, пожалуйста». И деньги мне дает.

Я иду в магазин, и по дороге продолжаю думать — где подвох? Купил, возвращаюсь, отдаю. Они «спасибо» сказали. И все. И тут я чуть обниматься не кинулся с ними — что ж вы так меня пугаете, — говорю.

Все это — проявления паранойи.

— Но откуда-то же эта паранойя берется…

— Ну, если почитать нашу историю, то выходит, что не паранойя является производной власти, а власть является коллективным фантазмом, который вытек из наших вековых страхов и взаимоотношений с этим миром.

Белорусы — перманентно испуганный народ. И они продуцируют власть, которая способна держать их под прессингом. Которая способна заставить их ощущать себя в постоянном напряжении — а правильно ли я все делаю?

Паранойя начинается, когда ты противопоставляешь себя системе… Но я для себя четко решил: я с этой своей книгой себя системе не противопоставляю.

— Ну да. Вопрос только в том, что по этому поводу решила система.

— Эта книга — моя фантазия. Я что-то рисую. Но это не баррикады.

Диагноз

— Витя, а паранойя вообще лечится?

— Да, вопрос… Вообще, думаю, что лечится. Причем довольно просто, одним движением мозга.

С другой стороны… Знаешь, когда я прочитал на «Нашай нiве», что книгу запретили, мне стало страшно. Вот классический пример паранойи. Я был за границей тогда. И вот я возвращаюсь в Минск, вставляю в телефон симку белорусскую, а она не работает. Я пришел в офис, а там тоже народ что-то темнит. Все, думаю, началось.

И все интервью, все заявления, которые я делал в последующие пару дней, были высказываниями жутко испуганного человека.

Но потом ты думаешь — а кому это вообще надо? Кому нужно запрещать эту книгу, бояться ее? Это же чушь какая-то. И паранойя начинает исчезать. Причем не только из тебя, но и из окружающих.

Поэтому паранойя лечится. Но к этому нужно приложить усилия. Нужно перестать бояться. Нас пугают потому, что мы сами себя пугаем.

— Но у паранойи есть еще одно проявление. Ты доказываешь себе, что все это ерунда. А потом, возвращаясь домой, ты видишь в своем дворе черную машину с тонированными стеклами и номером серии КЕ. И паранойя возвращается вновь.

— Точно. И погнали лошади.

И ладно я… А представь себе продавца, который торгует книжками на ярмарке. Он прочитал «Паранойю». И знает, что там написано про Минск, про спецслужбы, про прослушку.

И вот подходит какой-то покупатель, берет книгу в руки, платит. Покупатель такой — в темном плаще, в кепочке — знаешь, какими в кино показывают представителей спецслужб. И, листая книжку, говорит — «а вы знаете, что она запрещена?». И уходит читать свой роман. А продавец остается один на один со своей паранойей.

Вот так у нас все работает. И это, пожалуй, единственная параллель с реальностью.

— Кстати, а серия КЕ — это действительно номера спецслужб?

— Да не знаю я, какие у них номера. И не знал никогда. И знать не хочу.

Реальный мир

— Вот видишь, несмотря на то, что роман не имеет никакого отношения к реальности, мы сейчас именно о ней и говорим. Все-таки, где эта грань — между реальностью и вымыслом?

— Одна женщина, очень мудрая, социолог и культуролог, прочитав книгу, сказала мне: знаешь, ее запретят. Но запретят не потому, что в Муравьеве можно кого-то узнать. А потому что ты описал отношение людей к этому герою и к спецслужбам. Которое копирует отношение наших людей к власти. Вот это, пожалуй, единственная реальная вещь — наш страх, наша паранойя.

Остальное… Ну да, есть город. Я его списывал с каких-то своих маршрутов, по которым я хожу каждый день. Вот я сижу в News Cafe, вот на полу плитка в виде шахматных клеток. Ну чем не кафе «Шахматы»? Вот дом напротив. Почему тут не жить Елизавете Супранович? Вон рядом парк, в нем — теплоход. Но это не настоящий город, а тот, в который добавлено мое видение.

— Но ты мог нафантазировать что-то попроще. Зачем ты полез на топкую территорию? Некий диктатор, всевидящие спецслужбы, исчезновения людей…

— Ну, первичен все-таки сюжет, в центре которого — столкновение государства и личности. История любви, которой, как известно, всегда должно что-то противостоять. Несчастной любви, потому что писать о счастливой не интересно.

— Но ты мог хотя бы географически всунуть все это действие в другое место. Поселить своих героев, скажем, где-нибудь в Южной Америке. Далекой и непонятной. И все: нет проблем ни с паранойей, ни с запретами книги.

— Мне хотелось попробовать себя в литературе. А современная литература, да и вообще современное искусство — штука такая провокационная. К тому же если ты белорусский автор — ну не сможешь ты интересно писать про Бразилию!

Люди настолько задолбаны ящиком, интернетом! Поэтому сюжеты, способные их заинтересовать, должны касаться той реальности, в которой эти люди живут. Или хотя бы походить на нее.

А еще мне было бы неинтересно писать непровокативный роман. Следовательно, он бы не получился, и читателю было бы неинтересно его читать.

Двойное дно

— Кстати, о нашей истории. Мне показалось, что именами героев романа ты стремился показать, что корни нашей паранойи кроются в глубине веков. Диктатор Муравьев — это разве не параллель с печально известным Михаилом Николаевичем Муравьёвым, получившим когда-то прозвище «Вешатель»?

— Ты угадал. В отличие, кстати, от многих критиков и цензоров, которые не обратили внимания на детали.

Часть биографии книжного Муравьева списана с биографии того — скажем, и тот и этот были в прошлом артиллеристами, были контужены. Кстати, того, исторического Муравьева, называли не только «вешателем», но и «людоедом».

Более того, если любознательный читатель не поленится забить в поисковик фамилии некоторых героев, то он узнает немало интересного о нашей истории и деятелях, живших в разные времена. Хотя еще раз уточняю — реальных персонажей в романе нет. Но есть двойное, и даже тройное дно.

— Но Муравьев был не нашим, пришлым. Назначенным из России генерал-губернатором.

— А Россия вообще играет в нашей истории большую роль.

Осложнения

— У тебя нет версии — кому заплатило издательство АСТ за такую рекламную кампанию книги? Ведь ты не будешь спорить с тем, что многие узнали о книге именно благодаря вот этой истории с запретом на нее?

— Нет, я в это не верю. Да и слишком много, наверное, пришлось бы платить, чтобы устроить такую кампанию.

К тому же эта версия разбивается об один очень печальный для меня факт: допечаток тиража не будет. Наверное, россияне не хотят лезть на рожон.

— Но после такой шумихи книга пошла бы «на ура».

— Еще до шумихи, за три недели, безо всякого PR, были раскуплены две трети тиража. Думаю, продалось бы и остальное.

Может, кому-то покажется, что запрет — это клево. Но это не так. Вот, скажем, мой отец или его друзья, люди, которым за пятьдесят, книжку с монитора читать не будут. Им нужна бумажная версия.

И основная масса жителей нашей страны, которых мне хотелось зацепить, в интернете о книге не узнают и не прочтут ее. Чтобы прочесть, им нужно увидеть книгу на ярмарке, среди марининых и акуниных. Посмотреть — о, белорусский автор. Дай-ка я почитаю… Но сейчас этот способ исключен. Нужно быть реальным партизаном, чтобы скачивать и читать «Паранойю».

— Слушай, но ведь официального запрета на книгу, насколько я знаю, нет. Есть шум, который, с моей точки зрения, на пользу власти не идет. Ну зачем делать из тебя диссидента? Не проще ли было выступить и официально заявить, что никакого запрета не существует?

— Да говорили уже. Было как минимум одно интервью, которое уже должно было снять все проблемы. Просто люди, от которых что-то зависит на местах, боятся. И ждут или официального разрешения, или официального запрета.

У этой истории, думаю, нет единого центра, из которого исходят указания. Знаешь, выходит, что книга вроде как запретила себя сама. Пошел шухер, выплеснулся в Сеть…

И мы имеем нонсенс: в метро ездит рекламная листовка OZ.BY, которая до сих пор рекламирует снятый с продажи роман. Что случилось? Кто им позвонил? Я не знаю. Но очевидно, что этот кто-то должен позвонить еще раз, чтобы снять проблему.

— Ты веришь в то, что это произойдет, что запрет будет снят?

— Ну, я верю в то, что головах должно произойти какое-то просветление.

— Ты как автор что-нибудь делал для спасения книги? Звонил кому-то, пытался что-то объяснить?

— Нет. Я не хочу этого делать. Я не для того писал эту книгу, чтобы за нее просить. По крайней мере, пока.

Исповедь таракана

— А на какую реакцию читателей ты хотел бы рассчитывать? О чем, тебе хотелось бы, чтобы они задумались?

— Мне бы хотелось, чтобы они разозлились. Сказали: «Да что ж вы, суки, делаете!».

— А разве у параноиков бывает злость? По-моему, только страх.

— Пожалуй, так. Паранойя ведь действительно склонна возвращаться.

— Ну вот и что? Вышла книга, нажил ты себе проблем. Доволен?

— Ну, пока мне интересно писать такие тексты. Интересно работать со стилем. Когда пишешь художественный вымысел — это просто в кайф. Но с точки зрения многих, в жесткой системе координат «друзья-враги» — мы с тобой, например, вообще такие тараканы, которых надо топтать. Потому что нам мало просто выпить, порвать баян. То есть мы своей писаниной мешаем спокойно наслаждаться жизнью.

Понимаешь, писательство — это вроде болезни. Это не способ заработать, потому что гонорары писателей сегодня ничтожны. Но из тебя прет, и ты снова садишься за работу, выдумываешь какие-то сюжеты.

— Так может лучше просто к психиатру обратиться?

— Может. Пить седативные, жить на берегу моря, ловить рыбу, спать… Но мне кажется, что человеческая культура вообще возникает благодаря психам. Ведь человек, вместо того, чтобы ловить бизона, идет его рисовать. Глупость, казалось бы. Но без таких людей жить вообще станет скучно.